Веноциания. Том 28

История одного человечества.































































          ВЕНОЦИАНИЯ


 том двадцать восьмой


















2016 г.






Собрание сочинений
в 99 томах. Том 70-ый.




































10390.
И так вот открывалась в вечность дверь.
А ты тому решительно не верь.
И посмотри, как жмёт поручик грудь
В порыве деве, чтобы как-нибудь,
Не важно как, приятно всё равно,
Ей угодить, да и допить вино.
Ну, а уж там и остальное прочее.
И, смотришь, и исчезло беспорочие.
Порок, он потому и есть порок,
Что в пору ты, в тот летний вечерок,
Не поленился к девушке сходить,
И ей сумел ты там и угодить.
И чтобы мир явился бездной туч
И воздыханьем бесконечных круч.
10391
И воздыханьем бесконечных круч
Чтоб мир явился. И стремленьем туч
Чтоб не кончалась бездна перемен,
Страстей, влечений, чаяний, измен,
Напоминаний, чуткостей, вражды,
Разгульной жизни, радости, беды.
Картину мира сдвинь ты с мёртвой точки,
Да и прими сердечность юной дочки.
И исхлещи по лицам кавалеров,
Что предложили ей предмет манеров,
Не доплясав мазурку и гавот,
Её ладонью трогая живот.
Не фея мрака опустилась с туч,
А был тогда потерян светлый луч.
10392
А был тогда потерян светлый луч,
Когда спустился вечер из-за туч.
И фея мрака, всё остановив,
И мир таким беспомощным явив,
Уж повела с собой и за собой
На радость ночи в этот вечный бой.
И, обратившись с просьбою к богам,
Склонилась ниц к их в струпинах ногам.
Но, не стерпев извечной маяты,
Уж растворилась в мраке пустоты.
Ты сам за всё, что вкруг тебя, в ответе.
И ты живёшь лишь раз на этом свете.


10393
И ты живёшь лишь раз на этом свете.
И сам ты здесь за всё, за всё в ответе.
Вот и бери ты карту жизни, даму,
Что и дала под яблоней Адаму.
Срывай с неё хитон, цветок и плод.
Потом построй с Петром потешный флот.
Екатерину далее Великую
На Русь святую я в мольбе накликаю.
Пускай творит державные дела,
Уж как Петра кончина подошла.
Бей шведов, турок. Прочую баталию
Не проиграй. И поезжай в Италию
За музами. Их много в старом свете.
И позабудь уж про печали эти.
10394
И позабудь уж про печали эти,
Что бушевали в том, в не вашем свете.
А новый мир, он в немощи и лжи.
Ему ты дверь, державный, укажи.
Не в Дрездене, так в Лувре, в Эрмитаже,
На первом ли, на третьем ли этаже,
Найдёшь всегда ты это полотно,
Что потревожить нас с тобой должно.
А не пропал ли тот тогдашний мир,
И тот оркестр, и этот бригадир?
Что браво так покручивал усы,
И проверял карманные часы
У дамы, что и встретил в высшем свете.
А я тогда за всё был там в ответе.
10395
А я тогда за всё был тамв ответе,
Что мне приснилось как-то на рассвете.
О ножку ножкой хлоп, да хлоп, да хлоп.
Танцует с дамой взбалмошный холоп.
А вот, гляди, повисла на канате,
Или вот там, на подкидышном мате.
На сетке в дырках, что пружинит ей,
Её вращая жёсткостью своей.
Ну, а в балете на руки берут,
И юбку выше локтей задерут.
И заглядишься на истому тут,
Уж потревожив жар сердечных пут
Того, что мы и видим в оперетте,
Куда мы едем в праздничной карете.
10396
Куда мы едем в праздничной карете,
Туда и я стремлюсь. И в оперетте
Там Сильву Герман страстно полюбил,
И в такт ей ножкой он об ножку бил.
И нет любви на всём подлунном свете
Сильней любви Ромео да к Джульетте.
А вот, смотри, при барине холоп.
И ножкой он о ножку хлоп да хлоп.
Ещё Холопка здорово поёт.
И ножку ножкой тоже в танце бьёт.
Верти-крути, подкручивая снизу.
Зови её, растерянную Лизу.
Ах, в оперетте можно насмотреться
На тех, при ком хотелось бы согреться!
10397
На тех, при ком хотелось бы согреться,
В той оперетте можно насмотреться.
А за кулисы к ним ты загляни!
Ну, ты меня, мой милый, извини.
Не то, чтоб там культура процветала.
Все ходят вяло. Я б сказал, устало.
Один кефир ест с польской колбасой.
Другой король, но сам уже босой.
«Я,  -  говорит,  -  несчастный батька Лир.
Я Мейерхольд, но я же и Якир.
Нас вместе с ним той пулей расстреляли».
И там ещё гуляли обе Ляли.
На Чёрных Лялей мог я насмотреться.
И мог ещё я выпивкой согреться.
10398
И мог ещё я выпивкой согреться.
И тут на Лялей мог я насмотреться.
Ну, в общем, город этот весь столица.
И бураками там не красят лица.
Там всё иное. Не по-деревенски.
Там если стул, то непременно венский.
Как в оперетте. Ты меня прости.
Там кавалер и дама травести.
А я стою. Я служба постовая.
На всех смотрю я, гнева не скрывая.
Вахтёром я у задних там кулис
Служу. Да и смотрю на Василис
Под виноградом. Кони во дворе.
Ах, хороши красотки в кабаре!
10399
Ах, хороши красотки в кабаре!
В театре том, в том сказочном дворе.
«Красотки, красотки, красотки кабаре,
Вы созданы для развлеченья!»
Я был там вахтёром в той памятной поре.
Там пони и кони гуляют во дворе.
Там Стаси и Бони в любовной агонии.
Там две подруги Сони. И дело не в персоне…
…Я просто увидел в той сцене себя.
Нельзя состояться весь мир не любя.
А этот какой-то сидит на осле,
А эта влетела в простор на метле.
Шампанское там пенится, там стынет ром в ведре.
Такой вот он, мне помнится, тот Глобус-кабаре.
10400
Такой вот он, мне помнится, тот Глобус-кабаре.
Шампанское там пенится. И свежий лёд в ведре…
…Женатый он на первой балерине.
А в сцене подошёл к Заречной Нине,
Но вместе с дядей Ваней и Зигфридом.
И, в общем, он знаком со всем Мадридом.
Я, помню, там оставил огурец,
И в миг его упрятали в ларец.
Там Пиковая дама честь хранила
И чуть лорнет в паштет не уронила.
И тут уж сёстры бросились всей тучей,
Забыв про дядю Ваню из «Летучей».
Такие нравы в этой Мельпомене,
И глубоко любившие на сцене.
10401
И глубоко любившие на сцене,
Такие нравы в этой Мельпомене.
Отсутствие их было неприметно,
И сквозь кулисы лишь едва заметно.
И никому и выговор не дали.
А огурец поспешно доедали.
Я до сих пор с обидою лица
Припоминаю запах огурца.
Я голоден. Ты скажешь, я артист?
Циркач я. Шут. Но на руку я чист.
Уж много лет играю травести.
Могу кого угодно провести.
Бывавшие и в Лондоне, и в Вене,
Возможного просящие на сцене.
10402
Возможного просящие на сцене,
Немногое познавшие в цене,
Бывавшие и в Лондоне, и в Вене,
Глубокий след оставили во мне
Все эти их и случки, и разлучки,
Что, в сути, нам до лампочки, до ручки.
Иной там ищет личный интерес.
Ну, а у той до пояса разрез
На платье. Моду здешнюю любя,
Она вжимает талию в себя,
Переживая, удлиняя ноги,
И где-нибудь ложится у дороги,
Пред вами ниспадая на колени
И в холоде, и в голоде, и в лени.
10403
И в холоде, и в голоде, и в лени,
Молясь и ниспадая на колени,
Вот так живут, по роли умирая,
И рукавом слезинки вытирая,
Афелия с Зигфридом, да и Герман.
Да всё равно! Вся жизнь у них на нервах.
Когда тебя той пытке подвергают,
То этим же тебя и повергают
Совсем свободным выбором другого
На этот миг до боли дорогого.
Отвергнутый на тех не обижается.
А попросить воды не унижается.
Как в фьючерсном злопамятном кино,
Опущенный соперником на дно.
10404
Опущенный соперником на дно,
Как в фьючерсном злопамятном кино.
А если вдруг ребёнок там родится,
Так тут же он в спектакле пригодится.
Напишут сцену, вставят в мизансцену,
И повезут и в Африку, и в Вену.
Не оставлять же мать, лишив гастроли,
Без далеко немаловажной роли.
А подрастёт и вырастет в кулисах,
То пригодится и в летучих лисах.
И в Дартаньянах, Санчах, дон Кихотах,
И в царских игр немыслимых охотах.
И будет жить он долгие года.
И избежит нелёгкого труда.
10405
И избежит нелёгкого труда.
И будет жить он долгие года
Там, где и мы останемся сидеть,
И на простор взволнованно глядеть.
И верить в предстоящую судьбу,
Где Жанна Дарк уже ведёт борьбу
За Фландрию, за Фландрию, за Фландрию.
А заодно ещё и за Ирландрию.
И возгорает ярко на костре
В огне любви в том фьючерсном одре.
Но оттого не мене убедительном,
Чем в падеже само собой родительном.
А почему уж, если ерунда,
То и пришли вы именно сюда?
10406
То и пришли вы именно сюда,
Так почему же, если ерунда?
А потому что, если б ерунда,
Вы б не пришли вот именно сюда.
И вот такая тут белиберда.
Иначе бы не жить нам никогда
Там, где творил прозападный фантаст.
И он ответ вам непременно даст.
Вы почитайте. Глупым не считайте.
Да и квартиру чаще подметайте.
Метла, она порой метёт в гарем.
И это знают Градский и Лундстрем.
А жил тогда я, как и вы, на свете,
И в чудеса не верил на планете.
10407
И в чудеса не верил на планете.
Да и любил я все безумства эти.
Потом, когда однажды взял Шекспира,
То понял я, в чём суть творенья мира.
Вселенная бессмысленна без лиры,
Как я теперь не мыслю жизнь без Иры.
Возьмите и прочтите, не покажется.
Действительность прекрасною окажется.
Под тёплым одеялом гениальности
Вам засияют все её банальности.
Циничность вдруг окажется бессильною
Пред красотой и мудростью всесильною.
А я-то жил, да и не знал, что эти
Безумства исчезают на рассвете.
10408
Безумства исчезают на рассвете.
А я о том не знал, хоть бвл в балете.
Жил-поживал, добра не наживал.
Бывало, что и кое-где бывал.
Бывало, ничего и не бывало.
А было время, что-то и бывало.
Уж раз на раз, как видишь, не приходится.
Иной вот раз такой предлог находится,
Что и спустить под табуретку ноги
Куда труднее, чем рядиться в боги.
Не помогает тут вам и предлог.
О, пощади нас, всемогущий Бог!
А я когда-то был и сам с усам.
Да и не верил я и чудесам.
10409
Да и не верил я и чудесам.
И был тогда я сам себе с усам.
Себе я сам подписывал решения.
Да и прощал себя за прегрешения.
И в этом находил я утешение.
И верил в дел безумных завершение.
Тут круг замкнулся. Встретимся в том круге,
Где не нашёл я истину в супруге.
Но я нашёл спасение в вине.
Да и в любви везло порою мне.
И то, и то прошло без результатов.
И вот я стал любителем трактатов.
И начал я писать сонеты эти
При тусклом и идущим в вечность, свете.
10410
При тусклом и идущим в вечность свете,
Я начал сочинять сонеты эти.
А в это время зори поднялись,
И ручейки на долы пролились.
Запахло мёдом. Уж пеклась картошка.
Свет проникал ко мне через окошко.
Бежали ветры в ближний гастроном.
И каждый столб подумал об одном:
«А не оброс ли я уже ветвями?
Не заселён ли мозг мой соловьями?
Не широко ль значительно вещанье?
Не навсегда ли с осенью прощанье?»
Да и паук морозов не любил.
Он и узлов на пряже не рубил.
10411
Он и узлов на пряже не рубил.
И он морозов тоже не любил.
Он наблюдал явления природы.
И обожал сады и огороды.
Он был философом. И точно знал, что да,
В подлунном мире главное еда.
А остальное сфера обитания,
Где каждый ищет способ пропитания.
А потому (и тут прервал он смех)
Уж всякий сам охотится на всех.
И как прожить, не съев того, кто рядом?
И посмотрел он в воду грустным взглядом,
Войдя в поток волнение струящий,
Да и загнав себя в фанерный ящик.
10412.
Да и загнав себя в фанерный ящик,
Вошёл в поток он грохот волн струящий.
Бурлящий мир он видел только днём.
А ночью он, задумавшись о нём,
Почти дремал, но был всегда на страже.
Порой он спящим притворялся даже,
Чтоб жертву в сети ловко заманить,
И уж себя за это извинить.
Он понимал природу как коварство.
И видел в ней лукавство и мытарства.
Вплетеньем петель в остовы цепей
Жизнь понимал он прочих не тупей.
И слушал шелест ручейков звенящих,
Да и к себе зовущих и манящих.
10413
Да и к себе зовущих и манящих,
Он слушал шелест ручейков звенящих.
А где-то там иные пауки
Гуляли молча около реки,
Задумавшись про миг, да и про вечность,
И зная, чем чревата бесконечность,
И кто уж там в иных мирах сидит
И в эту даль задумчиво глядит,
Считая звёзды собственным чутьём,
И понимая, как мы вечность пьём.
А вечность длится лишь одно мгновенье.
А то мгновенье это вдохновенье.
И полон был он радостных сомнений,
Не потеряв своё средь прочих мнений.
10414
Не потеряв своё средь прочих мнений,
Он полон был тревожащих сомнений.
И захотел он совершить поступок,
Чтоб тот поступок был не слишком хрупок.
Чтоб был он весел и, к тому ж, интимен,
И чтоб, притом, он не был примитивен.
Чтоб сам паук почувствовал  -  случилось.
И чтобы всё вот так и получилось.
И стал он тут сонеты сочинять,
И никого ни в чём не обвинять.
И, речь свою гармонией связав,
И каждой мысли место указав,
Уже совсем серьёзно и без лени
Он произнёс: «А я, наверно, гений».
10415
Он произнёс: «А я, наверно, гений».
Уже совсем серьёзно и без лени.
И стал писать сонеты он как мог.
И видел он за окнами дымок.
Их было там две тысячи, не менее.
Летящих над болотом. Тем не менее,
Мечтать продолжив, им он не грубил.
Он мух не то, чтоб очень не любил.
И думал он, что он преуспевает.
Такое в неудачниках бывает.
Да и продолжил более упорно
Он размышлять про многое и порно.
И догадался: «Ах, я всё же гений!
Ведь состою я из сплошных сомнений».
10416
«Ведь состою я из сплошных сомнений».
Так думал он в отсутствие волнений.
У гения есть некий инструмент,
Который он берёт в любой момент,
Когда уж нету для упорства сил.
И вот он сам себя тут и спросил:
«А в чём, по сути, суть сего вопроса?
Понятно, сделай лучше для матроса,
Так будет недоволен капитан».
И здесь он, оглядев свой тонкий стан,
Вздохнул глубоко, да и был таков.
И не любил он прочих пауков.
И вот в красавце дрогнули колени.
И он присел под шелест томной тени.
10417
И он присел под шелест томной тени.
И долго щупал он свои колени.
На каждой ножке было семь колен.
И брал он ими мух порою в плен.
У мухи тоже очень много ножек.
Питаясь, муха знать не хочет ложек.
Но дело знает, как рыбак на речке.
Бессильна муха только в жаркой печке.
И мыслью о спасении живёт.
Как балерина, ножку ножкой бьёт.
Но кто ей здесь поможет в этом горе
Уйти туда, в большое жизни море?
И, так подумав, только и всего,
Он стал лизать разутого его.
10418
Он стал лизать разутого его,
Не зная уж по сути ничего.
Да и подумал в тот момент. «Паук,
Увы, исполнен необычных мук».
И стал о том он дальше рассуждать.
И уж чего тут от страдальца ждать!
И, сколько можно, ел он, да и пил.
И так жирок он лишний накопил.
Плетенье шло и вдоль, и поперёк.
И пел о том он, что в душе берёг
Для вящей пользы и для красоты
Сплетеньем нитей прочной густоты.
Два муха не сказали ничего,
Не замечая больше ничего.
10419
Не замечая больше ничего,
Два муха не сказали ничего…
…Паук в меня наркотики вкачал,
И с тех вот пор я путаю начал.
От логики конечностей моих
Я пьян вдвоём с соседом на троих.
Мерещится мне по ночам на выданье
Значительное наше Евровиденье.
Нет оптимизма в оптике глазей,
Уж сколько ты на небо не глазей.
И перспективы в этом смысле нет.
И всё равно я выдумал сонет.
Я вижу дом. А там моя квартира.
А в ней две ванны, и при них сортира.
10424
А в ней две ванны, и при них сортира.
Вхожу я в дом. И в нём моя квартира.
Дорожкой лунной пробежала лента
По откровенью ложного момента.
Не оставалось в мире ничего,
Уж только кроме взгляда моего
На расстоянье этих же свершений,
Да и других намёков и решений,
Что берегли меня от неразумного
Среди красот и таинств леса шумного,
Так глубоко хранящего вопрос.
И тут вот я в него тогда и врос.
А вот летящих по небу упырей
Я бить любил по вдоль движенья гирей.
10425
Я бить любил по вдоль движенья гирей
Летящих мимо озера упырей.
И просочился я в ушко иглы
Повисшей ночи непроглядной мглы.
И задрожал звоночками цикад
В последний миг истраченных декад.
Порвался месяц радужных надежд
И облачился в рвань ночных одежд,
Дающих плоти чувствовать желания.
Ах, эта мне моя Веноциания!
И мумиё, повисшее луной,
Смеясь, дышало грустной новизной.
Прошёл по глади мирозданья ног
Совсем наивный ночи осьминог.
10426
Совсем наивный ночи осьминог
Прошёл по глади мирозданья ног.
Он заходил в межзвёздные дворы,
Куда катились лунные шары.
Они, сходясь, вдруг снова разлетались,
И уж, вращаясь, прежними считались.
И начинался страшный шум и гам.
И звёзды били землю по ногам.
Мир убежать не мог от сотворения.
И я решил писать стихотворения
Достойные того, что в те часы
И положил Всевышний на весы.
И тут был ангел. Рядом с ним был бес.
А я тогда на дерево залез.
10427
А я тогда на дерево залез.
И был там ангел. Да и был там бес.
Весы качнулись вверх. И вниз сместились.
И те, и эти с бездною простились.
Мы меж собой всё время были в ссоре.
И родилось назло улыбке горе.
И все теряли силу и терпимость.
И к нам пришла на смену нетерпимость.
И алчность с ложью раскрывали рты.
А сексуальность бросилась в мечты.
И, сняв с себя потуги облаченья,
Явилось к нам само разоблаченье.
Жизнь расцветала в первобытном блеске
И на лугу, и в дальнем перелеске.
10428
И на лугу, и в дальнем перелеске,
Во всём своём непревзойдённом блеске,
Ещё не зная ложного стыда,
Рождались в людях радость и нужда.
И, не надев набедренной повязки,
Я не скрывал тут свой инструмент ласки,
Встречая деву около куста,
Что отдавала мне свои уста.
У проходящих вдоль ручья времён,
Я не запомнил истинных имён.
Она была доподлинно проста.
Как луч Луны наивна и чиста.
И было в мире всё тогда первично
И, вместе с тем, всё было идентично.
10429
И, вместе с тем, всё было идентично,
Хотя и было где-то и практично.
Где, несравненным радуя огнём,
Ночь продолжалась лучезарным днём.
День, торжествуя, лился на прохладу
И, посветлев, приноровился к саду
Ещё несуществующих плодов
Для будущих поклонников садов.
Так начиналась наша с вами эра,
Скажу я здесь для вящего примера,
Увидев, что другой она была,
И к этой нас тогда и подвела,
Где мы имеем на неё влияние
И в пиджаке, и сбросив одеяние.
10430
И в пиджаке, и сбросив одеяние,
Мы тут имеем на неё влияние.
Распорядившись ею, как могли,
Мы обрели всё то, что обрели.
Научных дел открытия планет,
Таких у нас, по сути, разве нет?
Но там такой вселенский беспорядок,
Что лучше нам сидеть всю жизнь у грядок,
И всё оставить так, как создал Бог.
Иначе он и выдумать не мог.
Но, если б он придумал даже хуже,
То всё равно бы там не стало уже.
Так выпьем же за всех прекрасных дам!
А я, известный праведник, Адам.
10431
А я, известный праведник, Адам.
Так выпьем же за всех прекрасных дам!
Взлетели люди, выперлись из мест,
И появились скопища невест.
Один одну хватает за плечо,
И чувствует, что стало горячо.
И, повернув, давай её топтать.
И ей он вздумал лекции читать.
Она ж, сочась, имела удовольствие.
И шёл он в лес и добывал довольствие.
Тогда была древнейшею пора.
Ну а она сидела у костра.
Так получилось. Вот такое право.
И он ходил налево и направо.
10432
И он ходил налево и направо.
Такое он имел на это право.
А ночью видел он волшебный сон,
Как будто в небе снова кружит он.
И, пролетая несколько времён,
Он и открыл линейку тех имён,
Что, как и он, летят и рассуждают,
И эту жизнь свершиться вынуждают.
И понимают: «Не было другой».
И на бревно он встал одной ногой.
И дальше плыл воздушным океаном.
Да и приплыл к далёким жарким странам.
И вот в какой-то лучезарный день
Он и увидел пред собой плетень.
10435
Он и увидел пред собой плетень
В какой-то там неординарный день.
А почему? А потому, что браги
Он выпил залпом дважды для отваги.
И предложил попробовать и тем,
Кто посвящён в огромный ворох тем.
И тут они и пива попросили,
Да и огонь на время пригасили.
Костёр погас. Никто не досмотрел.
И в небе луч последний догорел.
Уснули звёзды. Тихая вода.
И тут пошли по рельсам поезда.
И свет ума он свой не угасил
Среди подобных образов и сил.
10436
Среди подобных образов и сил
Он свет ума тут свой не погасил.
Был полдень. На планете было жарко.
И солнце освещало землю ярко.
А пища ходит возле ваших ног.
И некий к вам тут близится щенок.
И все вокруг вдруг начали молиться.
Но, вместе с тем, продолжив веселиться,
Из древесины вырубив в кресте,
Безумно стали верить во Христе,
Изображая всё, что отражало
Их существо. И время побежало.
Эпоха шла. И Бог их не забыл.
И каждый тут другому близок был.
10437
И каждый тут другому близок был.
И Бог своей Вселенной не забыл.
Оставив то, что Дарвин доказал,
Он им вперёд дорогу указал.
И рукава Всевышний засучил,
И всех тогда он к делу приучил.
И с этих пор до неких новых пор
Не шёл уже об этом разговор,
Пока не стал наш человек силён,
И применять не стал тут силу он
Для грабежа. А брать всё боле хочется.
Тем более что враг со страху мочится.
И дал им Бог как можно больше сил.
И человек тут сам себя спросил.
10438
И человек тут сам себя спросил.
Его никто об этом не просил.
«Так уж придут ли снова прорицатели,
Да и другие веры отрицатели?».
Кормушку эту делят до сих пор.
А мерой спора пуля и топор.
Кому овладевать чужими душами,
А значит, и красотками помпушами.
Чёрт денежку придумал. За неё
Ты купишь всё своё и не своё.
Уж такова природа перворода,
Адама, зачинателя народа.
Я подошёл купить немного водки,
Чтобы расслабить твёрдый шаг походки.
10439
Чтобы расслабить твёрдый шаг походки,
Я подошёл купить немного водки.
Разнообразя ракурсы и формы,
Я остаюсь в фарватере реформы.
Чем хуже текст, тем круче голова.
Цитат не зная, вымерли слова.
Давайте вместе будем не зудеть,
И так нельзя уж на воду глядеть.
Куда идут столетья и века,
Там и моя с процентами рука.
Мораль всегда достигнет самой сути,
От коей нас тошнит и рвёт, и мутит.
И я пишу, взглянув на колбасу.
Ах, хорошо сожительство в лесу!
10440
Ах, хорошо сожительство в лесу!
И я пишу, взглянув на колбасу.
Давно уж не ходил я на балет.
Там не был я почти двенадцать лет.
О, Русь, куда!.. Но нет тебе ответа.
Как соловей в пальто и без лорнета.
Вот так и мы давайте полежим
И сохраним умеренный режим
Бездействия. Уж много лет подряд
Молчит набитый порохом заряд.
Прощай, оружье! Смысл любви в свободе!
И пусть друзья мной воспоются в оде.
А остальное  -  зубы в колбасу.
Ах, хорошо сожительство в лесу!
10441
Ах, хорошо сожительство в лесу!
А остальное  -  зубы в колбасу.
Ну что ж. Вот рот я шире открываю,
И попаду туда, где побываю.
Но как открыть мне рот? Везде вода.
Не знал беды такой я никогда.
И вот мне рот открыть не удаётся.
И даже смерть не сразу мне даётся.
Усилий просит. Как же рот открыть?
И я о том решил поговорить.
Песок журчит на неглубоком дне.
Щекочет пятки и лодыжки мне.
Вот так порой мы с дерева слезаем,
Когда все листья с голоду сгрызаем.
10442
Когда все листья с голоду сгрызаем,
Тогда уж мы и с дерева слезаем.
А вкруг стоят коварные волки.
А тут их нет. Тут только дно реки.
Дышать хочу. И вверх гребу. Глотаю
Свежайший воздух. От восторга таю.
Уйти из жизни с помощью реки
Уж это зло не столь большой руки.
Я вылезаю. Жизнь так хороша,
Что замирает от любви душа.
О чём жалеть? Имел я две жены.
Да только мне и обе не нужны.
Всем я доволен. И стою я голый,
Показывая, будто я весёлый.
10443
Показывая, будто я весёлый,
Стою я пред тобой до нитки голый.
Кому ты будешь тут и что доказывать?
Да и кому ты будешь что рассказывать?
Зачем же мне, я думал, умирать?
И стал себя я майкой растирать.
Согрелся. И тогда её надел.
И в даль небес недолго я глядел.
Зажёг свечу. А жизни, вижу, нет.
И только в небе яркий звёздный свет.
У фонаря стоят, гляжу, вдвоём.
И говорят о чём-то о своём.
И кровь во мне взыграла тут мгновенно.
И стал я согреваться внутривенно.
10444
И стал я согреваться внутривенно.
И кровь во мне взыграла тут мгновенно.
Кричу на берег, помощи хочу.
Мол, нету сил. И я опять молчу.
Услышали меня. Садятся в лодку.
Ко мне плывут. И тут мне щиплет глотку.
Я жду. Молчу. Дождался встречной лодки.
И тут удар о борт бортом короткий.
Я пересел. Доплыли. Бог помиловал.
Лица я не встречал, чтоб боле милого.
Как это вот. И уж зажёг я свечку,
Да и бросаю два полена в печку.
И стал я жить себе и поживать,
И стал добра я с нею наживать.
10445
И стал добра я с нею наживать.
И стал я жить себе и поживать.
Но что всего смешнее и приятней,
И, более того, и не понятней,
Так это то, что обе понесли.
Вот так, друзья, нас случаи свели
С судьбой, где не бывает пустоты.
Да и взросли в обеих животы.
Фитиль горит, мерцая в тонкой свечке.
И всё тесней становится на печке.
Потом они вдвоём и разродились.
И девочки в хозяйстве пригодились.
И жизнь пошла, сама себя рассказывая,
И путь нам в этом случае указывая.
10446
И путь нам в этом случае указывая,
Идёт она, сама себя рассказывая.
И сексом занимаюсь постоянно я.
Такая я уж сволочь окаянная.
А дело в том, что есть одна девчушечка
В селенье нашем. Вот такая душечка.
Такая небольшая и росточечком.
И, вместе с тем, не маменькина дочечка.
А налюбился, сядешь на завалинку,
Почешешь ногу, руку всунешь в валенку,
И думаешь всё ты об этой дочечке,
Об этом милом ласковом цветочечке.
А в сердце наблюдается влечение.
И не поможет тут нравоучение.
10447
И не поможет тут нравоучение.
И в сердце наблюдается влечение.
И уж рука от нетерпенья чешется
С тем аленьким цветочечком потешиться.
А ходит тот цветочек мимо хаточки
На край села. И там уж, в той палаточке,
Заходит он к приехавшему дяденьке.
Да и меня влёчёт к той милой Яденьке.
И уж спросил её я как-то: «Яденька!
О чём с тобой беседует тот дяденька?»
«Об сексе,  -  отвечает мило Яденька,  -
Со мною там беседует тот дяденька.
И о его усладе и мучении,
Да и о том, в каком оно значении».
10448
«Да и о том, в каком оно значении,
Он говорит со мной. И о мучении.
Так повествует мне вот этот дяденька».
И это всё мне рассказала Яденька.
«А кем же он является? Урологом?
Али врачом иным каким, психологом?»
«Нет,  -  говорит,  -  и вовсе не психологом.
И не иным каким врачом урологом.
И прихожанин он простой иоговый.
И оборукий он, и обоноговый.
И не лишён он в этом деле мужества.
И только нет в нём тяги для супружества.
И в нетерпенье он меня касается.
Но это вас, конечно, не касается.
10449
Но это вас, конечно, не касается,
Как в нетерпенье он меня касается.
И по груди моей он с божьей помощью
Рукой проводит со своею немощью.
И развиваются тут в нас познания
В вопросе эроса такого знания.
И сексапильности черты нас радуют,
Притом, являясь нам за всё наградою.
А если к утру он и утомляется,
То тут и сон к нам сразу и является.
Приливы нежности переполняются.
И духи радости на нас склоняются.
И членом розовым большим и ласковым
Я очарована, как в детстве сказками.
10450
Я очарована, как в детстве сказками,
Тем членом розовым большим и ласковым.
А в теле девичьем, во взлёте умственном,
И в организме моём сочувственном
Уж возникает тут плазм божественный,
Сугубо личный он, а не общественный.
И завершается всё это в действии.
Ну, а потом уж мы лежим в бездействии.
Лежим и думаем, и наслаждаемся,
Да и ни в чём уж мы и не нуждаемся.
И фал евоновый здесь заужается,
И сон божественный на нас снижается.
И повторяются тут вдохновения
С двойным желанием по мере рвения.
10451
С двойным желанием по мере рвения
Тут повторяются в нас вдохновения…
…Ну, разве это вам не чудеса!
Распустит уж такая волоса.
Или иначе как-то нарядится
И в отраженье в зеркало глядится
С набедренной повязкой ниже плеч.
Потом решит в постель красиво лечь,
Чтоб показать, в какой она истоме
На пляже ль, на работе, или в доме.
Да где угодно, и когда угодно,
Ведя себя фривольно и свободно.
И полюбил я в ней повадки эти.
И стали мы тогда служить в балете.
10452
И стали мы тогда служить в балете.
И полюбил я там повадки эти.
Все крови в нас в тот миг перемешались.
И даже жанры в нас тогда смешались.
Пришёл к нам славный режиссёр, Биктюк.
Привёз артистов преогромный тюк.
На сцену бросил, стали выползать.
Ну что тут скажешь. Нечего сказать.
Кричат и стонут. Прыгают с карниза.
Раздеты все от верха и до низа.
Нанизывают друг на друга низ.
И залезают снова на карниз.
Мужчины все. Вся основная труппа.
Оголены от темени до крупа.
10455
Оголены от темени до крупа.
Мужчины все. Вся основная труппа.
Уж Гамлета читают и поют.
И в эту каждой медленно суют.
Заглядывают, где же там Афелия.
Феерия, скажу я, канителия.
И больше всех доволен сам Биктюк,
Что и привёз артистов этих тюк.
Театр тот новый, весь антисоветский.
И главный в нём игральщик Заковецкий.
Талантливый, скажу я вам, мужик.
Налево-вправо тростью тонкой джик!
И оголились сразу все до пупа.
Хоть и одеты были очень скупо.
10456
Хоть и одеты были оченьскупо,
Уж оголились сразу все до пупа.
Друг друга жадно за груди берут.
И, вдоль вуали бегая, орут.
Один повис и тут же дважды на спор
Прочёл стихи про наш Советский паспорт.
Другой изобразил сильнейший насморк.
Да и в кулису высморкался на спор.
Феерией всё это называется.
И долго тот спектакль не забывается.
Биктюк доволен. Да и Заковецкий,
Что прочитал про паспорт нам Советский,
Доволен тоже. Тоже до пупа
Он оголён. Жизнь в чувствах не скупа.
10457
Он оголен. Жизнь в чувствах не скупа.
И каждый тут разделся до пупа.
Ещё ту труппа вот чем театр тот отличается:
Что там всё время что-нибудь случается
Открытого в пространстве естества.
Система, в общем, где-то не нова.
И так за весь спектакль и не открылась
Та часть её, в которой говорилось
Про резкое паденье с высоты
Туда, на клумбу, в алые цветы.
И тут она на сцене и рожала.
И муки из себя изображала.
И оставляла винно-красный след
Там, где творил мифический атлет.
10458
Там, где творил мифический атлет,
Там появился ярко-красный след.
Тянулся он без цели и размера.
И в каждом взгляде суетилась мера
В изгибах тел ныряющих с кулис.
И проползал там меж панелей Лис,
Приблизившись и слизывая след.
Ещё там был мифический атлет.
И ими я тогда руководил.
И с ними я согласье находил
В исследованье лизкозти лизков
От выпаденья изнутри кусков
Каких-то тряпок. И гасил я свет.
И это длилось десять с лишним лет.
10459
И это длилось десять с лишним лет.
Но там меня уже сегодня нет.
Я многое потом пересмотрел.
С годами я в трудах поднаторел.
Теперь я мастер тонкого подхода
К привычным схемам выхода и входа.
А в зал обычно я не захожу.
Из-за кулис я действие слежу.
И эти все с лихвою десять лет
Я параллельно возглавлял балет.
Забыли мы и про Советский паспорт.
И запретил я всем сморкаться на спор.
И не орут они уж беспредельно
Ни в общей массе, да и не отдельно.
10460
Ни в общей массе, да и не отдельно,
Спектакль идёт обычно. Не постельно.
А я не рад, что признаком начал
Такому их когда-то обучал.
Видать, у них особое призвание.
И дали труппе новое название:
«Мужской кордебалетистый стриптиз.
Открытым верхом сбоку, да и вниз».
С тех пор в зале столики стоят.
И зрителей там кормят и поят.
Театр мы тот назвали просто: «Глобусом».
И на гастроли ездим мы автобусом.
А та, что сверху падала отдельно,
Она была отзывчива предельно.
10461
Она была отзывчива предельно.
Та, что с балкона падала отдельно.
Теперь она мне больше не жена.
Такие вот настали времена.
Такое время будет длиться долго,
Пока назад не понесётся Волга.
Пока не поздно, не ходи туда.
Там всё бездарно, ложь и ерунда.
Набор сплошной чего угодно хочешь,
Как эти вот стихи, что ты хохочешь.
И хоть не разлетелась труппа вдрызг,
Аплодисментов я не слышу брызг.
Соединяя ад и блеск небес,
Там с нами был неистребимый бес.
10462
Там с нами был неистребимый бес.
И затемнял он отблески небес.
Но многое свершалось в нас успешно.
А выводы мы делали поспешно.
И новое мы не изобрели
Тем, что на сцене девушек… люли.
Ошиблись мы. Не умными мы были.
И всё мы там к абсурду привели.
Она сама тончайшая гармония.
И понимает, в чём тут филармония.
Пред нею ты в прозрачной упаковке.
И прежний ты, хоть ты уж и в обновке.
И дёргает за те крючочки бес.
И это всё под таинством небес.
10463
И это всё под таинством небес.
И дёргает там за крючочки бес.
Познать ли мне гармонию небесную?
Я тут свою выращиваю местную
Культуру непонятную и злачную,
Раздетую, воздетую, бардачную.
Не суть познать в ней внешнюю лишь сторону.
А глаз клевать не соколу, а ворону.
Потуги наши с виду феерические,
Как и князья известные Таврические,
Довольно спорны. Тут же спору нет.
И дураков на этом свете нет.
И вот ещё  -  неистребимый бес
Доселе я исчадием небес.
10464
Доселе я исчадием небес,
Как и в Диканьке, где с Солохой бес.
И тут уже и вспомнилось мне детство.
И с девой тою близкое соседство.
Отбросив сопли, позабыв про скотство,
Там и рождалось в нас святое сходство.
Не быть ли, быть ли? На ночь ли молилась?
А чем вчера ты с голоду стелилась?
В воображенье съеденной фасоли
Или тех рёбер вымышленной боли?
Или ещё какой-нибудь нужды,
Упавшей в рясу утренней звезды.
В борьбе со злом, не погружаясь в зло,
Мы будем жить, хоть нам и не везло.
10465
Мы будем жить, хоть нам и не везло.
И был я там немалое число
Часов, минут. Да и наоборот.
Сплотился потревоженный народ.
Стоит народ горой за демократию,
За всю вот эту правильную братию,
Что каждый год вопросы обсуждает,
И где и что куда пришить гадает.
Не Тришкин ли латаем мы кафтан?
То там пришьём, а то отпорем там.
А нефть и газ по свету растекаются.
И цифры, округляясь, обтекаются.
Сияет в демократах новизна
Причудливыми вымыслами сна.
10466
Причудливыми вымыслами сна
Сияет в демократах новизна.
Кавказской люди там национальности.
Простите мне вы все мои банальности.
Еврейство, вы какой национальности?
Или какой, вернее, вы ментальности?
Заокеанской, что по типу клинтонской?
Или Советской нашей коминтерновской?
А Александр Невский или, блин, Донской?..
Ах, становлюсь уж я какой-то нервенской.
Сидят и смотрят на моё пожарище
И господа, и слуги, и товарищи.
А что и их дома давно в огне,
Уж безразлично с неких пор и мне.
10467
Уж безразлично с неких пор и мне,
Что всё уже во фьючерсном огне.
Пока картошку я пеку в костре,
Кипит вода с заваркою в ведре.
Её я и вдыхаю летний дух,
Войны далёкой обострённый слух.
Внимают люди счастье мирных лет.
А я молчу. Альтернативы нет.
Тот повторяет эти же слова,
И добавляет: «Жизнь всегда права».
Я ем картошку с тёплым молоком.
И улетаю с первым ветерком.
Лечу туда я, где у той редакции
Сторонники антивоенной акции.
10668
Сторонники антивоенной акции
Скопились у обугленной редакции.
И повторяют: «Янки! Янки! Вон!»
А кто-то крутит старый патефон.
«Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от нашей земли».
А там уж снова около редакции
Сторонники антивоенной акции.
Сегодня день в сердцах неугасимый
Сгоревшей в одночасье Хиросимы.
А все, что тут стояли у редакции,
Продуктом стали ядерной реакции.
10469
Продуктом стали ядерной реакции
Все те, что тут стояли у редакции.
И ели мы с картошкой молоко.
И было нам приятно и легко.
Но вот они уже плывут в рассвете,
И души их сгорают в нежном свете.
Летим и мы. Вокруг нас льдины тают.
Японцы клином к морю улетают.
Не журавлиной стаей ли летят?
Родных увидеть, видимо, хотят.
Да где их встретишь. Все ведь заодно.
Такое вот пикантное кино.
И мы взлетаем, с негою простившись,
В энергию всей массой обратившись.
10470
В энергию всей массой обратившись,
И мы взлетаем, с негою простившись.
Смотрю направо. Вижу в вышине
Погибших на не начатой войне.
Их тоже жалко. Дальше там пробел.
Я торможу, молчу. Я оробел.
Под нами море. В море корабли.
И друг на друга пушки навели.
Подумаешь, подумал я, стреляйте.
И, как и мы, потом средь нас гуляйте.
Прозрачным беззаботным лёгким духом
Я слышу наклонившихся над ухом.
Прервём же споры. И ударим в грязь,
В единую объединившись связь.
10471
В единую объединившись связь,
Прервём мы споры и ударим в грязь.
Не отрекись от пули и сумы.
Да и от этой красочной тюрьмы.
Тревожно, братцы. Некуда податься.
Война быстрее б, да и в плен бы сдаться.
Таких материй эти вот заряды,
Что их распады источают яды.
И распадутся даже наши души.
И этот залп, уж он не залп «Катюши».
Наивный смерч, что землю выжигает.
И дух свободы тут же убегает.
И не переча этим спорам вечным,
Подумал я: «А я ведь был беспечным!»
10472
Подумал я: «А я ведь был беспечным!»
Я не перечил этим спорам вечным.
А бесконечность уж своим концом,
В кольцо согнувшись, плавилась свинцом.
Потом упала, хвостиком махнула,
И в океане молча утонула.
Ах, утонула в вечном океане!
Иди ты в баню. Или к экибане.
Сама ты шкура, подлая натура.
То дай ей то… Такая в ней культура.
Интеллигентность вечного нытья.
А мир погиб. И уж погиб и я.
Нужна ли мне вот эта в вас сердечность?
Где цель её? И чем гордится вечность?
10473
Где цель её? И чем гордится вечность?
Нужна ли мне подобная беспечность?
Когда-нибудь нас посещает Бог.
И вот мы на распутье двух дорог.
Пойдешь направо  -  люди и народ.
Налево мрак. Внизу глубокий грот.
Туда войдёшь, покатишься с горы.
Болото сзади. А вокруг боры.
Стоят котлы. В котлах дымится мясо.
А вот столы. Тарелки. Кружки с квасом.
И у столов подсобники чертей
Из разных подземельных местностей.
И уж тогда и человек, и бес
Сказали мне: «Уж не туда ты влез».
10474
Сказали мне: «Уж не туда ты влез».
И человек сказал мне так, и бес.
«Ты видишь там? Где более дымит?
Так знай, туда заложен динамит».
В котле, я вижу, Сталина рука.
Не доварилась, твёрдая пока.
Глаза опухли. Лопнула щека.
И тянется ко мне издалека.
Кто там ещё? Там сам мучитель Берия.
Такая вот, скажу я вам, феерия.
Он практик. Взял он ложку, взял и плошку,
И уж давай ловить на дне картошку.
Ну, а оттуда дымный синий пар.
И я проснулся. Это был кошмар!
10475
И я проснулся. Это был кошмар!
А лес исчез. И снова дым и пар.
Иду я дальше, чуть держу левей.
Вперёд гляжу. Там взгляд из-под бровей.
То Леонид Ильич с Подгорным варятся.
Вожди дружны. Как будто в бане парятся.
И Ельцин с ними. Вождь он демократов.
И всё в туманном мареве закатов.
Чубайс сгрызает мясо до костей
С Бурбулиса. И ждёт ещё гостей.
Попцов и Лифшиц делают тефтели.
Бокалов звон. Все бегают. Вспотели.
А там и Горбачёв идёт сквозь пар.
Несёт он преогромный самовар.
10476
Несёт он преогромный самовар.
А уж над ним взметнулся белый пар.
То неизменный вечный цвет Гринписа.
И встал он вдруг и тут же и пописал.
Пописал и на пол, и в самовар.
Принёс к столу, и взвился сизый пар.
А за столом Гусинский с Березовским
За кость дерутся молча с Жириновским.
А эта кость не просто просто кость.
И тут подходит всем известный гость.
Все успокоились и сели за столы.
А дипломаты сели на полы.
И Лукашенко около огня.
Он много лет спасеньем для меня.
10477
Он много лет спасеньем для меня.
Он тоже сел на землю у огня.
И говорит он мне через плечо:
«Садись, браток, сюда. Там горячо.
Ещё чуток. Пускай министры варятся.
Почти сварились. Скоро и доварятся.
Хочу гостям их вовремя подать.
Да вот боюсь на поезд опоздать.
Разлезутся, размажутся в котле.
И кто там различит их на столе
Кто был Бурбулис, ну а кто Попцов,
А кто Шушкевич. Тоже с подлецов».
И тут уже, наградами звеня,
Подгорный говорит: «Возьми меня!»
10478
Подгорный говорит: «Возьми меня!
Не выношу я жаркого огня.
Я академик. Доктор я наук.
Я не какой-то там тебе паук.
Вот Березовский откупился гад.
Живёт теперь как фюрер штурмбригад».
И в гневе я тут хлопнул резко крышкой.
А он, подонок, прихвостень, воришка,
Уж сам когда-то потчевал гостей
Под чарку. Да и мясом острым без костей.
И напевал мелодии Крутова,
И ничего не знал я там святого.
Переживая вечный в сердце страх,
Я приношу прохладу на ветрах.
10479
Я приношу прохладу на ветрах,
Переживая вечный в сердце страх.
А Лукашенко свой ведёт народ
Туда, где к цели новый поворот.
Хоть не пророк он, но познал он бездну.
И обещает даль в алмазах звездну.
«Да, я всегда дрожал за урожай.  -
Так он сказал.  -  Ты мне не возражай.
Ты скажешь, это дело не главы?
О, не дури мне больше головы.
Кому стелить куда дорожку к трапу?
Гостей встречать? Встречать из Рима Папу?..
Ах, одолеем мы свой жалкий страх
Не только здесь, но и в иных мирах.
10480
Не только здесь, но и в иных мирах,
Мы одолеем этот вечный страх.
А от него все беды на земле.
Россия гибнет. Вся она во мгле.
Страх порождает подлость и разбой.
Да и ведёт нас в бездну за собой.
Уж если смерть нам с вами не страшна,
То это всё и есть его вина.
Когда нам жизнь мила и дорога,
То мы не лезем к черту на рога.
Когда мужик из леса брёвна возить,
Не хочет он и палец зазанозить.
А я надёну варежек второй.
Уж вечер, видишь, солнце за горой.
10481
Уж вечер, видишь, солнце за горой.
Мой палец с ранкой. Первый. И второй.
Шушкевич укусил. Но заживёт.
Ты знаешь, здесь не каждый проживёт.
Порою крышку медленно откроешь,
И вовремя её ты не закроешь,
Глядишь, а уж оттуда Шендерович
Из «Итого», и друг его Петрович
С карикатурой страшной на меня.
Давай присядем около огня.
Поговорим. Давно я их не встрахивал.
Палаты я давно не ператрахивал.
Ты знаешь, я всю жизнь прожил душой.
И ростом я достаточно большой.
10482
И ростом я достаточно большой.
Но денег ни копейки за душой.
В рай не возьмут. Там спросят: «Атеист?»
Постой. Взгляну. Какой-то в жопе свист.
Не разберусь, откуда этот скрип?
И почему тут вместе с мясом гриб?
Он думает, что он лишь демократ!
А ты возьми хотя бы вот Марат.
Есть и у них та часть передовая.
А есть, конечно, сволочь рядовая.
Ворюги. Обирают свой народ.
А мы пойдём решительно впярод.
Вот я живу, трудящыхся любя.
И согреваю изнутри себя.
10483
И согреваю изнутри себя.
Так я живу трудящыхся любя.
Все мы, по сути, в прошлом мужики.
И то беда не столь большой руки.
Вот за союз я тут перажываю.
Я там теперь достаточно бываю.
Распублика моя душой в Европе.
Мы центр её. Как дырка в старой карте.
А экономика сегодня застонала.
Ей трудно. Не осталось в банке нала.
И лишь остались в банках огурцы.
Но как ты с ними тут сведёшь концы!
Как человеком я себя веду.
И я во всём значение блюду.
10484
И я во всём значение блюду.
И человеком я себя веду.
Возьми хотя б Японии ты гномика.
А лучше где ты встретишь экономика?
Такая вроде мелкая порода.
А уж умнее не найдёшь народа
В послевоенной этой буче лет.
Другой породы лучшей в мире нет.
Хозяйство там у них капиталистическое.
А присмотрись, так всё социалистическое.
И император не мешает им
Путем идти в Евразию своим.
Так стоит ли тут с ними нам сражаться?
Не лучше ли на них не обижаться.
10485
Не лучше ли на них не обижаться.
Не надо нам с японцами сражаться.
Я дома свой. И там я тоже свой.
Мне до Москвы путь не зарос травой.
Вот в СЭВ меня пока не принимают.
В комиссиях вопрос не понимают.
Ты к Папе, говорят, встань на приём.
А я сказал: Так Клинтон же при ём.
А он не любит Минск и Лукашенку.
Я почитаю лучше Евтушенку.
Трудящыйся народный он риторик.
Или возьми ты вот, к примеру, Иорик.
Нет, нам не гоже с Западом сражаться.
Да и зачем на них нам обижаться.
10486
Да и зачем на них нам обижаться.
Не надо нам и с немцами сражаться».
…Мы говорили. Ели колбасу
Из депутатов… Слушали папсу.
Козловский пел. Башмет играл на альте.
Вчера ещё он выступал на Мальте.
И вот он тут. А завтра Амстердам.
Смешила всех какая-то мадам.
Стихи читал в углу Иосиф Бродский.
Заплакал, их послушав, только Троцкий.
Набоков вместе с Буниным сидел,
Да и на всё задумчиво глядел.
А воздух был сырой и вздумал сжаться,
Заставив нас друг к другу приближаться.
10487
Заставив нас друг к другу приближаться,
Зловонный воздух всё ж пытался сжаться.
Мы стали разбегаться кто куда.
А из котлов забрызгала вода.
Не знаешь, как тут лучше поступить.
И очень мне тогда хотелось пить.
А не сгоришь, так в супе перепаришься.
Да и ещё при случае ошпаришься.
И начали мы тут канаву рыть.
И стали мы о чём-то говорить.
«Работать надо, верить в свой народ,
И двигаться уверенно впярод,  -
Так он сказал, добавив:  -  Что за вонь!»
И вот тогда я стал тушить огонь.
10488
И вот тогда я стал тушить огонь.
А из котлов шипение и вонь.
Мы закопались в радугу по пояс.
Да и в кустах нашли борцовский пояс.
И я примерил шапку Мономаха.
И сабля там лежала в три замаха.
И ржавое трёхствольное ружьё.
И Катерины нижнее бельё.
Колода карт, зажжённых три свечи,
И тайные любовника ключи.
Копаем дальше. Замок и забор.
Гляжу  -  передо мной Булонский бор.
И воздух вдруг немного разрядился.
А тот забор нам тут и пригодился.
10489
А тот забор нам тут и пригодился.
И воздух вдруг немного разрядился.
Мы встретили у Лувра Дартаньяна.
Плясали там гвардейцы в три баяна
Атос и Арамис, и Дартаньян.
Как говорится, пойман, так не пьян.
И появилась перед нами мисс.
И к ней тут и подходит Арамис.
Подъехала ещё в карете Терехова.
Не та, что на Дону кадрила Мелехова.
И говорит она, прищурив глаз:
«Я вас в гробу видала много раз».
Вошел Атос и плюнул на ладонь.
Шипенье. Пар. И источилась вонь.
10490
Шипенье. Пар. И источилась вонь.
Атос два раза плюнул на ладонь.
Упала Алла. Вышел кардинал.
А гондольер по волнам лодку гнал.
Три мушкетёра, с ними Дартаньян,
Идут к причалу. Каждый в меру пьян.
Взялись за локти, стали песни петь
И сапогами по полу скрипеть.
Идут по бруку, положив под руку
Свои печали. Сдерживают муку.
Вошли в бардак. И там за три рубля
Пить будут ром и славить короля.
И мы за ними, крадучись, как воры,
Зашли тогда за здешние просторы.
10491
Зашли тогда за здешние просторы
Туда и мы. И слышим разговоры.
«Констанция! Констанция! Констанция!»
И думал я: «Какая ж это станция?»
Читаю. То Собор Парижской матери.
Река тут Сена. А на Сене катеры.
В одном из них горбатый Квозимодо.
Подумалось: «Такая, видно, мода».
При каждой Эсмеральде Квозимод.
Сундук с Гобсеком средь парижских вод.
Сундук большой. С чугунными замками.
И обхватил его Гобсек руками.
А над Парижем юная заря
Встаёт, очами весело горя.
10492
Встаёт, очами весело горя,
Уж над Парижем юная заря.
В том сундуке над всем Парижем власть.
Там те, кому пришлось себя закласть
И душу, и секреты, и имущества.
И все тут у Гобсека преимущества.
Вся над Парижем власть у сундука.
И замерла у скупщика рука.
Но ночь прошла. Свободен уж Париж!
Свободны все. «Ты что мне говоришь?!»
Сказал тут Лукашенко и молчит.
Да и на счастье в твёрдое стучит.
И, обозрев и небеса, и горы,
Вбежали мы в Парижские просторы.
10493
Вбежали мы в Парижские просторы,
Где шли ночных профессий разговоры.
Фонарщики гасили фонари.
Над городом вставало морген фри.
Париж молчал. И ничего не скажешь.
Да и на что уж тут кому укажешь.
Везде Парижа вежлив взгляд и вид.
Сверканьем бездны творчество язвит
Архитектурой разных интересов.
Тут выживают весело, без стрессов.
Среди других вампиров, ренессансов
И канапе, да и любовных танцев.
Над городом окрасилась заря
Движению небес благодаря.
10494
Движению небес благодаря,
Над городом окрасилась заря.
Мы двигались по улице Монмартра.
А, может быть, по улице Вольтера.
Со мной была моя собака Марта.
И оставалась мне в награду Вера.
Уже уснули бабочки ночные.
Да и закрылись бары и пивные.
И где-то задремали Дартаньян
И Арамис. Он был не в меру пьян.
В той мере, что не мог стакан держать.
Но и Морфея надо уважать.
А я писал стихи, ломая руки,
Впадая в риторические муки.
10495
Впадая в риторические муки,
Я там писал стихи, ломая руки.
И иногда макал я в кровь перо.
И воспевал я Мону и Пьеро.
Пьеро совсем был бледен, словно мел.
Как будто он Мальвину поимел.
Отнюдь. Он с нею даже не встречался.
И в тех кругах тогда он не вращался.
Он пыл гасил в намыленной воде.
И замирал в лирической среде
В воображенье страстного ума.
И тем Мальвину он сводил с ума.
Да и неся в себе такие муки,
Он говорил: «Ах, эти мне науки!»
10496
Он говорил: «Ах, эти мне науки!»
Переживая творческие муки.
И радость он притом переживал,
Когда в гостях у женщины бывал.
А встреча с нею это ли не мёд.
И кто тут их в том случае уймёт.
Такое это дивное мгновение,
Любви живой к душе прикосновение.
С ним не сравнится в силе и в заклании
Всё то, что ты хранил в своём желании.
Мальвина, нежно охая, вздыхала.
И прятала свой взгляд под опахало.
В сердцах под властью страстного огня
Она шептала: «Вылюби меня!»
10497
Она шептала: «Вылоби меня!»
Под силой страсти и в пылу огня.
Он уступил. И зашумели ветры.
И так входили в моду сантиметры.
Так велика меж них была любовь.
И он вручил ей взвинченную кровь.
И потому с тех пор молчит он, бедный,
И вид имеет и худой, и бледный.
А отчего же радоваться тут!
Не выбраться ему из этих пут
Любви к Мальвине в века половине.
Какого? Не скажу. Он в прошлом ныне.
Стоит Пьеро. И грянул взрыв, звеня.
И заметался всполохом огня.
10498
И заметался всполохом огня,
И грянул взрыв, петардами звеня.
Вокруг красоты берега и речки.
И где-то там заблеяли овечки.
Потом родился маленький ребёнок.
Каких, я думал, тут тебе гребёнок.
В Тибете мы встречали юных лам.
И там разверзлось небо пополам.
В Китае мы увидели китайцев.
В Сибири мы поздравили нанайцев
С потоком наступающих ветров,
Что прилетели из чужих миров.
И бьют ладонью с силой о ладонь.
И из ладоней теплится огонь.
10499
И из ладони теплится огонь.
И бьют ладонью с силой оладонь…
…А почему, вы спросите, то  -  сад?
А потому, что триста лет назад
Так называли плод любви нанайцы,
Да и слегка угрюмые малайцы.
И называли так его японцы,
Что там живут, где умирают солнцы.
И каждый день встают по одному.
И тонут в море, как в пруду Му-Му.
Пройдя по кругу, и назад идя,
И небеса заветные блюдя,
Какой-то луч ютился на морошке.
Другой стелился молча по дорожке.
10500
Другой стелился молча по дорожке.
А первый луч ютился на морошке.
«Со мною вредно перед сном сражаться,  -
Подумал Вечер.  -  Что тут обижаться».
А Лукашенко говорит: «Пойдём.
И там ещё мы что-нибудь найдём».
А что найдёшь ты? Всё старо и ново.
То хорошо, а то опять хреново.
Чуть лучше станет, хочется ещё.
И подставляешь сам себе плечо.
А вот стоит мадонна Рафаэля.
Под нею чан. И доверху в нём хмеля.
И говорит Амурова стрела:
«Я сжечь могу всё сразу и дотла».
10501
«Я сжечь могу всё сразу и дотла».
Сказала так Амурова стрела.
Да и прожгла холщовую рубаху.
Кому бы вы подумали?.. Да Баху.
И стал тут Бах сонаты сочинять.
И стал он их на фифчики менять.
Тех фифчиков тут собралось у Баха!..
И порвалась на нём его рубаха.
Рубах не носит больше он совсем.
И с облаченьем он расстался всем.
С такими в трубку скрюченными нотами
И с остальными прочими енотами
Он прожил жизнь. Мог сжаться, мог не сжаться.
И ни к чему ворчать и обижаться.
10502
И ни к чему ворчать и обижаться.
Бах мог отжаться, мог и не отжаться.
Как всякий гений, он сперва мудрец,
А уж потом своей судьбы творец.
Не понимай он женщину как чудо,
То вдохновенье высосешь откуда?
Его из пальца не берись сосать.
За локоть можешь сам себя кусать.
Но только если муза вожделенна,
То и придёт Прекрасная Елена
Небесной несравненной красоты.
И я не Моцарт. И Шекспир не ты.
И ты поймёшь, сравнив свои дела
С тем, что любовь нас к цели привела.
10503
С тем, что любовь нас к цели привела,
Ты и поймёшь, сравнив свои дела.
Дела твои не очень-то и ладятся.
А кулебяки к вечеру оладятся.
Творенья те, и их святая мера,
Зависят тут не только от размера.
Ты призываешь душу вспламениться.
И перед милой хочешь извиниться.
Ну, а уже какая будет мера,
Опять же всё зависит от размера.
И от мечты к предмету томной страсти.
И ты в её неумолимой власти.
Она творений гения основа.
И всё вокруг воспламенится снова.
10504
И всё вокруг воспламенится снова.
Она творений гения основа.
И вам она и не даёт уснуть.
И тем сильнее в вас вздыхает грудь.
Она томится тонкостью предчувствий,
Да и полна желаний и сочувствий,
Или пуста утратой идеала,
Или торчит под складкой одеяла
Предметом тайной неги и тепла.
Хотя, быть может, к вам она пришла
Ещё затем, чтоб памятью Творца
Увидеть взгляд правдивого лица.
И мысль такая снова в нас и снова.
После чего является основа.
10505
После чего является основа.
Такая мысль и снова в вас, и снова.
Но не нова она. И к божеству
Стремитесь вы опять по существу,
Рождая или фрески Рафаэля,
Или Ярилу-солнышко, и Леля,
Или Шопена чудную мазурку,
Или «Сонату лунную» и «Мурку»,
Или скульптуру старого Вольтера,
Или сестёр, среди которых Вера.
Не надо долго думать и гадать,
Кому себя, да и зачем, отдать.
Отдайтесь миру. Он такой природы.
И возрастут сады и огороды.
10506
И возрастут сады и огороды.
Отдайтесь миру. Он такой природы.
Как соль земли деяньями Творца
Мы видим абрис светлого лица.
И вот вдали виднеются стада.
И мы плеч о плеч движемся туда.
Там Шуберт слышен под весенний клёв.
И Рафаэль. Стравинский и Рублёв.
И Достоевский, Глинка и Лесков.
И всё не для снобизма дураков,
Наевшихся духовной вволю пищи.
Аристократов, что душою нищи.
И появленьем радостным природы
Взрастут сады, созреют огороды.
10507
Взрастут сады, созреют огороды,
Как плод единый жизни и породы.
Ну, а Творец? Что он? Он только средство.
Ах, жизнь своё вверяет нам наследство!
И поднялась ступенькою повыше,
И провела себя по узкой крыше,
Не истребляя то, на чём сидят,
И из чего в грядущее глядят.
Идти ей, да и двигаться туда,
Куда не ходят даже поезда.
Творец он средство. Вспоминайте детство.
Оно и есть грядущему наследство.
И там вы не забудьте побывать.
Хоть прежнему уж больше не бывать.
10508
Хоть прежнему уж больше не бывать,
Но вы старайтесь в детстве побывать.
Когда достигнет цели человечество,
То прекратятся эти все увечества.
Не поддавайтесь скуке и кручине.
А цель, она вернёт тебя к причине.
Став духом чище, в мыслях благородней,
Уж человек посмотрит в мир свободней.
В неволе не взрастает огурец.
Тем боле, там не живёт Творец.
И вот от Сына, Духа и Отца
Зависит жизнь льстеца и стервеца.
И этого не надо забывать.
И вас мы будем в лапти обувать.
10509
И вас мы будем в лапти обувать.
И этого не надо забывать.
Но кто обрёл не то, что впереди,
Тот остаётся где-то позади.
Не то, что впереди, передовое,
А то передовое, что живое.
А то, что при рождении мертво,
Не означает ровно ничего.
Смешно считать, что мы умнее предков,
Создателей колёс и табуретков.
А в массе мы глупы, как и всегда.
Но это не смертельная беда.
Беда, когда ты гениев изгнал.
И тут вот он и в страх меня вогнал.
10512
И тут вот он и в страх меня вогнал.
Да и себя из истины изгнал.
И стал он вдруг бессмысленно реветь,
Как по весне проснувшийся медведь.
«Убитых надо реабилитировать.
И более посмертно не третировать».
Не трогайте попавших под грозу.
И на щеке увидите слезу.
А Шнитке был тогда уже в могиле.
А Хармса, кто запомнил, не забыли.
И не нужны мне брюки и кафтан.
Их не наденешь на свиданье там».
И прекратил со мною он беседу.
А я куда-то к вечеру уеду.
10513
А я куда-то к вечеру уеду.
А он закончил тут со мной беседу.
А был ведь он из будущих времён,
Из тех далёких радостных имён,
Что и теперь не значатся в реестре,
И не звучат в торжественном оркестре.
И нет признанья их пока заслуг.
И их не водят девушки на луг.
Его я принимал почти как гения,
Печалясь редким вздохам вдохновения.
Ну, ничего, признают, не признают,
Об этом вот они потом узнают.
А я его, как встретил, так признал.
И видел я, что он оригинал.
10514
И видел я, что он оригинал.
И пожурил его я, и признал.
Хоть гением умеем мы считать
Того, кто не умеет посчитать
На пальцах расстоянье до луны.
Ах, только б, только б не было войны!
И, прыгнув много ниже планки Бубки,
Не надувал я от обиды губки,
Что, мол, устало наше божество,
И накормить пора бы и его.
Нет, я не тот. Всех их я перетрахивал.
И всех я перед тем ещё и встрахивал.
И объяснял, сумев поглубже вперти,
Что жизнь в объятьях страха хуже смерти.
10515
Что жизнь в объятьях страха хуже смерти,
Я объяснил. И тем сумел им вперти
Такого референдума конец,
Что и не нужен пушечный свинец
На этих Штатов вечных резолюцию.
На них кладу я жирную палюцию.
Я им скажу, взирая на народ:
«От коммунизма прама и впярод».
Вот так и бьёт их гений наш Лука.
И не отсохнет у него рука.
Уж пятый год он даже не присел.
И вполовину мыслей облысел.
А прежде я его из сердца гнал.
И всех его заслуг тогда не знал.
10516
И всех его заслуг тогда не знал.
Но я его со временем узнал.
Иисус Христос голгофы Белоруссии.
Заклятый враг воинствующей Пруссии.
Хоть и подходит нам экономически,
Но устранить пора б его физически.
И не такой его менталитет,
Чтоб сохранять его авторитет.
Ах, не даётся! Ах, как не даётся!
И бесконечно с мельницами бьётся.
Уже у нас не очень и крадут.
И даже пищу на зиму кладут.
И говорят, что он боится смерти.
А я сказал: «Вы этому не верьте».
10517
А я сказал: «Вы этому не верьте.
Он не боится ни себя, ни смерти.
Он восхитился, глядя на БелАЗ.
И погрозил: «А им дубину в глаз.
И колбасой пускай мне хлещут жопу,
Но конкурентно мы войдём в Европу.
Да Бог с ним с миром. Спицу им всем в нос.
Пусть их запор перерастёт в понос.
Ты в Аргентину твёрдым постучи.
И не накаркай. Думай и молчи.
Ах, только б, только б не было войны!
И с той, и с той не нашей стороны».
И тут он взял солдатский котелок.
И поволок меня за уголок.
10518
И поволок меня за уголок.
И прихватил солдатский котелок.
Набрал он щей. И к ним взял лусту хлеба.
И посмотрел задумчиво на небо.
Да и сказал: «Тут наше ПВО.
Я очень беспокоюсь за него.
Чтоб никакая там (и здесь он матом)
Не пролетела через нас из НАТО
По направленью к городу Москва.
До наших братьев. Мы ж одна братва.
Веками мы тевтонцев воевали.
И никому мы Русь не отдавали».
Он кашу съел и выскреб всё руками.
И тут он сел на придорожный на камень.
10519
И тут он сел на придорожный камень.
Хотя уже доел он всё руками.
И посмотрел на мир экономически
Во глубь вопроса строго и практически.
И не держал он рядом лизунов
Ни у усов, ни даже у штанов.
И потому двойными языками
Он всё доел, что не доел руками.
Да и сказал: «Не плохо б и заснуть.
Но надо вот в казармы заглянуть.
Поговорить отечески с сынками.
Как там у них в запале с огоньками.
Не отсырел ли в пламени дымок».
И я перечить тут ему не мог.
10520
И я перечить тут ему не мог.
Не отсырел ли в пламени дымок.
И стал махать он крупными руками.
И тут к ногам его свалился камень.
И он сказал: «В наш метят огород.
От, идиоты! Что там за народ!
На Западе. Да им и помогают
Чегировцы, что всё меня ругают.
А я их всех по тюрьмам посажал.
Но я ведь их когда-то уважал.
Не я, они, за западный паёк
Спустить решили пламени баёк.
Пусть не мечтают даже и мечтать».
И мне хотелось тоже умным стать.
10521
И мне хотелось тоже умным стать.
А он продолжил далее мечтать.
«Вот проведём вторую ветку газа
И поумолкнет эта вся зараза.
А у народа станет долларов,
Как тех колючек в задницах коров.
Что целый день сигают по кустам.
И что они всё время ищут там?
Пастух малёк заснул ли у дороги
Или зовут их в те овраги ноги?
А ветка из Берлина в Уренгой
Подарок уж, скажу я, дорогой».
Хотелось тут и мне таким же стать,
О чём не мыслил прежде и мечтать.
10522
О чём не мыслил прежде и мечтать,
Хотелось мне таким вот умным стать.
Идём мы дальше. Свора собралася.
И подошёл тут их механик Вася.
«Вот запасных бы больше нам частей
Для укрепленья блока скоростей.
И вовремя б ещё горючей смазки.
И на лицо от комаров бы маски.
И мы собрали б тучный угрожай».
А он сказал: «Ты труд свой уважай,
Товарищ. Я и сам мужик бывалый.
Я всё прошёл. Ты знаешь как бывало.
Бывало хуже. И поверь ты мне.
Такое не привидится и в сне.
10523
Такое не привидится и в сне.
Бывало, знаешь, приходилось мне
Одолевать. И надо потерпеть.
Хлеб уберём. А там уж будем петь.
Дожинки справим. Вызовем артистов.
Всех наградим. Марксистов, не марксистов.
Кто хлеб убрал, получит награжденье.
Кому приспичит день его рожденья,
Тому ещё и грамоту дадим.
Автомобилем многих наградим.
Тех, кто сто тысяч сдаст на элеватор
И сохранил здоровым экскаватор».
И слушал я его как в чудном сне.
И что-то назревало и во мне.
10524
И что-то назревало и во мне.
«Вот, видишь, брат. А было всё в говне.
Какой народ! Какой у нас народ.
С таким народом дружно и впярод.
Весь наш народ с такою помярковнастю
Мы обеспечим изобильем полнастю,
Где будет нам и западное общаство,
И сохранится там и наша общаство.
И пусть системы вместе развиваются,
И все мечты пускай у нас сбываются.
Найдём невестам крепких мужиков.
И жизнь пойдёт тогда без дураков.
А эта вот, их западная пресса,
Пусть в гости к нам идёт для интереса.
10525
Пусть в гости к нам идёт для интереса
Их эта вот прозападная пресса.
Они способны только разбомблять
Тирану-город, мать твою гулятьь.
Милошевича надо разбомблить,
Тирану-город кровушкой залить.
И чтоб албанцев этим защитить,
И сербов в вольность вечную пустить.
Чтоб не торчали там они в Европе,
Как красный прыщ на их холёной жопе.
Ещё осталась только Беларусь,
И можно крикнуть: «Отдавайся, Русь!»
А хрен тебе не хочется, повеса!
Теплом от члена подлинного беса.
10526
Теплом от члена подлинного беса
Евразии мы прочная завеса.
Какой хотишь ты там узбек, киргиз,
Молись ты хоть елдою кверху вниз,
Не защитим с Россией мы тебя,
Не посидишь ты, чётки теребя,
Спокойно там в своём еранге-чуме.
А будешь ты рабом на ихнем трюме
Той на задворках западной свободы,
И для туристов нравственной уроды
Членососаньем в ихнем бардаке
С прихлопом быстрым в трепетной руке.
И примешь ты под запах русский леса
Тепло от членов подлинного беса.
10527
Тепло от членов подлинного беса
Ты примешь там под запах русский леса.
И не поможет тут тебе ни кола,
И ни четыре в задницу укола.
Тем более, те Северные Штаты.
Твои они порушат чумы-хаты.
И в клетки вас посадят для зверей,
Да и своих поставят егерей,
Что будут и показывать людям,
Как отличать вас проще по грудям.
А там мужские больше женских груди.
Такие будут там чумные люди».
От этих слов, сжимая сперму вен,
Меня пронзило с пяток до колен.
10528
Меня пронзило с пяток до колен
От этих слов, сжимая сперму вен.
И от такой, простите, перспективы
Я и собрал возможные активы.
И отвечал ему приблизно так:
«Так где же тот придурок и мудак,
Что развалил огромную страну,
Имевшую подобной лишь одну?»
«Да уж, браток, винить мы все умеем.
Ну, а вот что мы этим поимеем?
Не про вину толкуй, в кого вменять.
Систему надо эту поменять».
А я стоял средь дымной гари леса.
И думал я: «Он крепче Геркулеса!»
10529
И думал я: «Он крепче Геркулеса!»
Да и стоял я в дымной гари леса.
«Мы защитим себя для независимости,
У них купив по бартеру трасмиссимости.
К тем тракторам трансмиссиев купив,
И помярковность этим закрепив,
Расширим пашню, соберём её,
И молодёжи выстроим жильё.
Аккумулируем финансы в жёлтый камень
И разведём счастливыми руками.
Смотрите, мол, в Европе, как из рук
Мы достигаем уровень наук.
И получаем встание с колен,
Чтоб самому не превратиться в тлен.
10530
Чтоб самому не превратиться в тлен,
Мы и должны с опущенных колен
Шушкевича подняться до Машерова,
Что и любил народ. В него и веровал.
И шапку он на Запад не ломал.
И партизанский лес не задымал.
А вот теперь там снова пахнет гарью,
Где воевал он с той немецкой тварью
Сверхчеловеков штурбанфюрерпшик.
А я ещё к такому не привык.
Как будто до сих пор бои в лесу.
Или крестьяне коптят колбасу.
Постой, сынок, устал, посцать позволь.
Такая жажда. И в коленках боль.
10531
Такая жажда. И в коленках боль.
Уж ты мне, друг, помалому позволь».
«Конечно,  -  я сказал,  -  в лесу не в опере.
Тут всем полком хоть вдоль, а хоть и в поперек.
В театре там, в антракте, столько хочут,
Что, друг за дружкой стоя, рожи корчут
От напряженья сдерживанья вод.
А тут достал и дуй хоть в небосвод.
И поливай вокруг себя траву».
«Постой, браток, я веников нарву.
Люблю я баню. И люблю я чарку.
Могу и две я выпить их под шкварку.
Да вот жена вина порою суне.
Его я принял нынче. Накануне.
10532
Его я принял нынче. Накануне.
Жена, она порою чарку суне.
И говорит: «Ты с этим президентством
Совсем сроднился в образе с младенством.
Спешишь всё там завалы разгребать.
И даже перестал меня… Касаться.
Так хоть доешь яешню вот со шкваркой,
Да и запей гурок холодной чаркой.
И чтоб не пахло, выпей молока.
Ну, а потом валяй там дурака
С министрами, да и с корреспондентами,
Встречаясь с королями и студентами.
Допей вино. Оно не алкоголь».
И он вздохнул: «Ах, отдохнуть позволь».
10533
И он вздохнул: «Ах, отдохнуть позволь.
Тут градус. Это ж спирт. Там алкоголь.
Налей мне лучше кружку крепкой кавы.
И всыпь туда две ложечки какавы.
И бутерброд большой, чтоб с колбасой.
Я помню, в детстве бегал я босой.
Смотрел как дядька кушал бутерброды.
Тогда ещё я не ходил в народы.
На всё тогда я изнутри смотрел.
А дядька руки возле печки грел.
Поправь мне галстук и разгладь усы.
И положи два ломтя колбасы.
Как в бой иду. Решеньев накануне.
Остынуть надо. Видишь, полнолунье.
10534
Остынуть надо. Видишь, полнолунье.
В Москву поеду. Встречи накануне.
Там буду я подписывать Союз.
Поправь мне галстук. И не трогай ус.
И выбрей щёку. Нет в розетке току.
И тут ещё. И тут, и тут. И сбоку.
Так. Хорошо. Не надо дикалону.
Его давали раньше по талону.
Пусть сохранится. Им потом плеснём.
Россия вся воспитана на нём.
Туда поеду. Там придётся пить,
Чтобы Союз навеки закрепить.
И на дорожку по спине ударь.
И уж смотри потом на календарь.
10535
И уж смотри потом на календарь.
И по лицу меня слегка ударь.
Я президент. И мне решать придётся,
Какой там способ к нам у них найдется.
Что нам сулит сей с русичем Союз.
Ой, слышишь, дай ещё. Ах, ах, боюсь!
И не помог мне с сыром бутерброд.
Сжимает скулы и картавит рот.
А вот поджилки, правда, не трясутся.
Но под ребрами печени сосутся.
И проступает виноградный сок.
Возьми платок. И вытри мне висок».
«Ну, с Богом!»  -  «К чёрту!»
Над Россией хмарь. «И по лицу ещё меня ударь».
10536
«И по лицу ещё меня ударь».
«По-белорусски там ты не гутарь.
Ты слов не говори им помярковных.
Держись речей обдуманных и ровных.
Придерживайся вдумчивых речей.
Не забывай, ты там для них ничей.
Не нужен им ни прус, ни белорус.
Они и не готовы на союз.
Империя не делится влиянием
И этим вот природы достоянием.
Тем более, не делится теперь.
Союз им этот как зулусу дверь.
Сегодня между нами два огня».
«Ну, ухожу. Избавься от меня».
10537
«Ну, ухожу. Избавься от меня».
«Иди, иди. Я сяду у огня.
Твои пошли. Уж сели в Мерседес.
И не ходи ты там в московский лес.
Дела закончишь, сразу в самолёт.
Перекрестись, и тут же и в полёт.
И возвращайся с меморандумам.
Слух разнеся по всем борам-дубам,
Что разрослись на Беловежской пуще.
И пусть гудят они былого пуще.
Ну, а Москва столица всех столиц
В лице таких вот всем известных лиц.
Как ты и он. Так слухайся меня.
И не бывает дыма без огня.
10538
И не бывает дыма без огня.
Ты будь разумным, слухайся меня.
По телефону будешь говорить,
Так не забудь рукою рот прикрыть,
Пускай не слышат между нас речей.
Пусть понимают мысли из очей.
И будто нет супруги у тебя.
И словно ты живёшь людей любя.
И вот такой ты с ними помярковный
И бескорыстный ты, и не греховный.
Не знают пусть, что каждый день себя
Я утешаю тем, что жду тебя».
Они умолкли. Дальше тишина.
А над Москвой высокая Луна.
10539
А над Москвой высокая Луна.
Они умолкли около окна…
…Вопрос решился. Акт в Москве свершился.
И Лукашенко подписать решился
Тот меморандум. Дома ждут дела.
Да и жена в терпенье изошла.
Скорей просила долг любви отдать.
Не может, мол, без мужа столько ждать.
Любовью уж давно не занималась.
На видик только дважды поснималась.
А он стоит. И пыль лежит на нём.
Стоит и ночью. И стоит и днём
На полке видик. Что? Не угадал?
И, выспавшись, я солнце увидал.
10540
И, выспавшись, я солнце увидал.
И ничего я в этот день не ждал.
Что ждать, подумал я, от настоящего,
Тем более, что ждать от предстоящего.
Пусть те, кто недовольны и довольны,
Запомнят, что поступки своевольны.
И в действиях безвыходно вольны.
Ах, только б, только б не было войны!
А время на решение останется.
Кому-то и по полному достанется.
Решать не мне. Я сбоку посижу.
И тут в окно тихонько погляжу.
И ничего я больше и не ждал.
А, выспавшись, я солнце увидал.
10541
А, выспавшись, я солнце увидал.
И ничего я больше и не ждал.
Чего ты дремлешь, милый друг прелестный?
Не обнимал тебя ли фраер местный?
Нальём вина, ударим кружкой в кружку,
Да и откроем от угара вьюшку.
Пойдём в кровать, там мягче и теплее.
И будет нам с тобою веселее.
Туда, оттуда, около и рядом,
Препровождая то рывком, то взглядом.
И замерев, и снова стервенея,
И всё умея, смея и имея.
Ах, как прекрасно! Ах, уж как прекрасно!
Так, значит, год я прожил не напрасно.
10542
Так, значит, год я прожил не напрасно.
И мне с тобою было так прекрасно!
И я люблю помочь тебе отдаться.
Ну и куда мне без тебя податься?
И я люблю тебя увидеть в ванне,
И я люблю тебя и в раздеванье,
Люблю снимать буквально всё с тебя,
Одновременно нежа и любя.
И вынимая, глубже заводя,
И так водя, идя и уходя.
И занимаясь в то же время сексом.
К тому же я люблю какао с кексом.
И без него. А водки я не пил.
И в результате много накопил.
10543
И в результате много накопил.
Ведь я спиртного восемь лет не пил!
И ты не напивайся никогда.
И нам засветит яркая звезда.
На окнах солнце. Нега на телах.
А я тогда подумал о делах.
Его ты держишь. Снова отпускаешь.
Туда-сюда, играя, запускаешь.
Сама уже сочишься и дрожишь.
И в ванну в нетерпение бежишь.
Включаешь душ. Он медленно струится.
Вот зеркала. И всё в глазах двоится.
Я изогнул тебя, чтоб приступить.
К тому ж хотелось мне безумно пить.
10544
К тому ж хотелось мне безумно пить.
Я изогнул тебя, чтоб приступить.
Ты помогала. Струи согревали.
И мы себя друг другу отдавали.
Но чем длиннее пауза под душем,
Тем благородней в это время души.
И каждый знал, что тут, под этот шум,
Родиться может откровенье дум.
А ванна из зеркального стекла.
И в ней видны намокшие тела.
На влажных стёклах в переливах струй
Там оживает нежный поцелуй.
О, это я твоих коснулся уст!
Да и малины мне достался куст.
10545
Да и малины мне достался куст.
И я твоих тогда коснулся уст.
И в этот раз тебе я угодил.
И я рукой по бёдрам проводил.
Ты изогнулась штопором ко мне.
И в длинной шее тонкой на стене
Отображался блеск твоей улыбки,
Питаясь нежным трепетом обивки
Заморской ткани. Умные слова
Предполагала звёздная молва.
Я был цветком в ночи персидской розы.
А ты была мне ласковей мимозы.
И я твоих касался нежно уст.
А мой желудок был, как прежде, пуст.


      Конец.