Голодал ли Фешин?
О причинах и обстоятельствах эмиграции известного русского художника Николая Фешина в США сказано немало. Так, Е.П. Ключевская пишет: «В 1921 году руководитель АРА (Американская администрация помощи, сокращенно от англ. American Relief Administration, 1919-1923; создана для оказания помощи европейским странам, пострадавшим в Первой мировой войне) Герберт Гувер и заместитель Наркома иностранных дел РСФСР М.М. Литвинов подписали договор, по которому начались поставки продовольствия голодающей России. Представитель АРА в Казани Джон Бойд за свою деятельность получил официальную благодарность от ТатЦИКа. По воспоминаниям Родионовой, ученицы Фешина тех лет, в студенческую столовую АРА поставляла завтраки – кружку какао. Представители АРА в Казани, для которых Фешин написал несколько портретов, помогли ему возобновить связи с Америкой, прервавшиеся с началом Первой мировой войны. При обоюдных усилиях с американской и российской сторон (некоторые из бывших учеников Фешина имели вес в новой власти), продлившихся почти год, документы на выезд были оформлены. 21 июля 1922 года Фешин с семьей выехал через Эстонию и Польшу в Лондон. 1 августа 1923 года Фешин увидел Нью-Йорк с борта океанского лайнера».
Фешины выехали из Казани в самый пик голода 1921-1922 гг. Поэтому неудивительно, что среди причин эмиграции одной из главных представляется именно эта проблема. Но голодали ли Фешины?
У сторонников того, что это было так, казалось бы, имеются на то веские доводы. Голод в Татарской республике был небывалый, поэтому вполне резонно полагать, что этого бедствия в полной мере не удалось избежать и семье художника, жившей близ Казани в Васильево, тем более что в архивах мы находим и прямые тому свидетельства, вроде воспоминания Л.П. Дульской-Берлин, дочери известного казанского искусствоведа П.М. Дульского – автора монографии о художнике: «Последние дни перед отъездом в Америку Н.И. Фешин, дожидаясь визы, провел в Москве на даче А.Н. Тришевского, куда вместе с папой на проводы была приглашена и я. Николай Иванович всегда был очень мрачен, но на этот раз и расстроен. Он говорил, что его гонит в Америку голод и туберкулез». Но, читая эти строки, стоит помнить о том, что Фешин, живший в Москве у Тришевских в мучительном ожидании визы, мог намеренно скрывать (или не договаривать) истинные причины «бегства» за границу – во избежание ненужных слухов, которые могли помешать и без того затянувшемуся на несколько месяцев делу, и проблем с властью, от которой оно напрямую зависело. Да и о том ли голоде шла речь?
Голод, накрывший нашу страну в самом начале 1920-х гг. был, пожалуй, самым страшным в её истории. Проходя улицами Казани, Фешин в годы голода постоянно лицезрел картины, подобные тому, что он воспроизвел в воспоминаниях и отнесенную к 1919 году (стало быть, люди голодали уже тогда, или мы просто имеем здесь дело с абберацией памяти): «Мне случилось видеть, как ранним утром от госпиталя напротив школы отъезжали несколько повозок, груженные голыми, скрюченными телами, небрежно прикрытыми рогожей».
И наверняка Фешин не мог не слышать о случаях каннибализма, когда, бывало, односельчане поедали своих сородичей и даже – родители детей, старшие дети – младших: в народе вести о подобном разносятся быстро, как бы, казалось, привычным в обстоятельствах времени это ни стало и как бы власти это ни хотели скрыть. Мы не будем приводить здесь примеров подобного рода, но их немало и легко найти в документах и художественной литературе тех лет.
С точки зрения ужасных картин, воссозданных в этих произведениях, были ли доведены до такого отчаяния Фешин и его семья, чтобы спасаться от голода заграницей? Конечно же, нет. И тому мы находим ряд подтверждений в их собственных воспоминаниях, в воспоминаниях их знакомых и близких и даже в воспоминаниях, казалось бы, напрямую их не касающихся.
Обратимся к воспоминаниям дочери художника – Ии Николаевны: «Приехали американцы. Их была целая толпа с американской собакой – каким-то чудом они проехали на автомобиле 20 миль по проселочной дороге из города. Чудо из чудес. Настоящий автомобиль! Эти американцы были настоящими спасителями в нашей местности <…> русские обожали этих благородных людей, которые раздавали сгущенное молоко в банках, великолепно упакованные сигареты, белую муку, сахар – так много всего! Мне говорили, что в России был голод, но я его не видела никогда. Эти иностранцы "спасали" нашу страну. Они "открыли" моего отца и заказывали портреты своих жен. За это мы имели все виды экстра-пищи, какую я никогда не видела раньше».
Коллега Фешина В.К. Тимофеев вспоминал: «Н.И. Фешин жил в Васильеве <…> Имел он корову. Нужно было питать свою дочь, питаться самим <…> Мы все были в таких условиях, годы голода и т.д., но очень плохо никогда не было. В 1918-1919 гг. у нас было кое-что, был американский паек. Николай Иванович тогда преподавал, и мы получали очень хорошие пайки. Например, на месяц нам давали полбарана, был сахар и все прочее. Затем в художественном институте мы получали академический паек, но незначительный. Главным образом нас поддерживал паек штата Зап. Америки» (из стенограммы вечера памяти Н.И.Фешина 7 декабря 1963 г. в Казани).
«Даром небес» для небольшой семьи Фешиных были нансеновские посылки и академические пайки, получаемые художником на работе, а также жизнь в Васильеве, где их спасала корова Красавка, и, как думается, плоды, собранные с приусадебного огорода... Из воспоминаний Фешина: «В это время моя жена так хорошо наладила домашнее хозяйство, что мы ни в чём особо не нуждались». Подчеркнём: ни в чём, не только в хлебе насущном.
Но голод всё-таки был. Хотя применительно к Фешину того периода следует говорить прежде всего о голоде иного порядка – в социально-психологическом, мировоззренческом, наконец, творческом смыслах. Мы убеждены, что именно о таком голоде слова художника, произнесённые им на даче Тришевских в Москве и процитированные выше по воспоминаниям Л.П. Дульской-Берлин.
А иначе некоторым из нас и потомкам, действительно, будет тяжело оправдать «бегство» Фешина из голодающей России, даже если бы «продуктовый» голод в его семье имел место быть: ведь как высоко требовательны и немилосердны мы по отношению к другим. Фешин же в первую очередь был таким к себе, признаваясь многими годами позже: «Нужно сознаться, – писал он брату в Казань, – что все мы бежали, не желая ломать своих буржуазных привычек и сохранить силы для себя лично, в то время как все оставшиеся в России должны были терпеть всевозможные невзгоды и лишения. И мы не вправе рассчитывать на задушевную встречу и радушный приём». Как видим, художник сам свою эмиграцию признавал «бегством». Но это уже из разряда генетического чувства стыда, которое несёт отечественная интеллигенция в числе своих лучших представителей сквозь столетия, – стыда перед страдающим на протяжении всего своего исторического пути народом. Между тем ни в каких оправданиях люди, подобные Фешину, никогда не нуждались. Да и судьбы тоже. Разве что в столь же свойственном цвету нашей интеллигенции самооправдании – своего места среди людей и в мире в целом, своего существования, своих дел и помыслов.
5-6 сентября 2017, Казань,
Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан