Рассказ
Осень. Мухи бродяжничают по дому. Со злостью и ехидным прищуром.
Пошёл я вон.
Небо натрусило чарку дождя.
Рано ведру небесному широко худиться.
Ещё не пришло на ухо долгожданное эхо, когда в соседнем селе мужик бряцает топором по брёвнам, а ты слышишь – будто сосед, не бравший топора вовеки, решил оголить свою силу пред миром.
Див осенних множество.
И паутина, словно спущенная с небес, висит себе и вдоль и поперёк воздухов, и ничего ей не деется. И сумасбродина природы – повыталкает цвести одуванчиков, а иной раз и весенних первоцветов.
Природа осенью сумасбродна как увядающая женщина. И что люди чокаются весной – то осень – по осени обычно. А весной она во здравии и разуме рожает.
Река рябит всем телом, а не только обережным хвостом.
Трогать воду сманчиво. Она ухватывается за тебя.
Зря говорят, что стекает. Она прежде, чем стечь, вопьётся в тебя. Она клейче любого клея.
По берегу бродит телёнок-недоносок. Он весь вне размеров и границ своего естества. И взгляд его необычен. Говорит он им: - Где тут мать моя, кто съел? К тому на огород притопаю и буду отмстивать.
- Не я это, заинька. Хоть и пропускал твоих сродников через тоннель кишечных труб. Уйди, милый. Я осень любовать хочу.
Взял и ушёл. Подвинулся в гору. Там, там огороды, и капуста, и морковь, и много что ещё прёт из земли.
- Ах! – Вздыхается в простор.
Вот она, неохватная, неоглядная, но затенённая кулисами островов, Вольга.
Эх, эх, и эх!
Шире плечи, и столбцы ног. Как-то окряжил взгляд всё естество.
Моя свободь! И дурь, и марь, и корм. Водные ухабища островные, с попрятанным зверьём, что зимой снуится к берегам.
Милкая! Река родь!
Эге-гей!
Пущу по тебе сейчас корабль песни.
Птицы, понесите моё огласье по воздухам!
Тишь. Не шныряют птичьи орды. Рано.
Ну пущу по воде стебелёчек.
Прежде поплюю на него. Поплавок ему будет.
А ба! Бредёт по берегу карась.
С кожаным портфелем.
Пнуёт камешки.
Выглядит инопланетно.
Но смысл один – сейчас припавничает некая жено.
Чуется – у него в портфеле цветы цветут, и шампанское разлито, и шоколад потёк от его парного тела.
Там уже всё деется, и в портфеле, и в голове его.
А пусть! Мне птиц надо выискать. Давно я птиц не видел.
А вороны мне орут, орут. Трубачи осени. Я вас за птиц не почту. Вы на себя миссию повыше берте, вы и не те, кем глазу начитесь.
Как-то резко развернулся, как будто взвизгнул этот карась. И вижу я лицо бульдожье. Как слюни слова текут злые в телефон:
- Да ты… А я…
И конец всему.
Красный стал и жалкий такой.
- Гадива! И тебе казнь!
Плюх всей красотой штанов на землю, и из открытой пасти портфельной потекло в него вино шипкое. И розы, ай красные, полетели птицей по воздуху, а потом поплыли по все приемшей воде.
Эх, бедолага!
Ты мне всю осень попортил.
Я тебя хочу, и сдвинуть не могу из панорамы дня.
Да она точно такая, только живи, и её не убей!
Да её лучше сто пять будут плясать на костре ради тебя!
Да ты карась царский!
И вот бабы нас по осени бросают чаще. Бабы осенью незамутнённые. Словно включается в их мозгу: « Стоп! Осень. С ним ты зиму не переживёшь, он соловей майский, а не дятел-трудоед. Его мОтало будет мотаться вовеки».
- На, - одно лишь сказал я, садясь рядом с ним, и вжимаясь плечом в его плечо, - покури.
Он как-то много наглотал воздуха, а потом дыма, и из него выплыла туча, полная горечи и не сроняемых слёз.
Я знал лишь, что ему сейчас одно лишь нужно – моё плечо. И больше ничего на свете и ничего из составляющего меня.
Я пресёк свои мысли.
Красная птица плывущих роз ещё кричала нам обоим горько и обидно.
Парень вдруг крепко стиснул голову руками и хрипло выстонал:
- Что же это такое? И за что?
- Осень. Осень, брат.
- Ты Бог? – спросил он.
- Я грешный мясной мякиш.
- Ты Бог, - сказал он. – Ирка права. Я тварь.
Мы сели в дырявую лодку, брошенную на берегу и поплыли к острову, гребя руками. И не думалось о начале и конце, о цели и намерении, и единобратстве и ****ожитии.
Мы вошли в самую высшую осеннюю дивь – прозрачность и знание вне знания.
Есть такой портал в лабиринтах её начальной теплоты и конечной злыдени, где всё сливается в одно, и всё прозрачно. И сносится на умы и сердца то, что ты находишь в своей груди вымя благословения. И тебе хорошо. Доколе почивает мятежность.
2017