(Из 1-го тома "Миледи и все, все, все".)
– …Взглянула на меня ты, как на вошь,
а мы ведь нашу плоть так славно тешим!
– Опять ты переводишь правду в ложь!
Увы, наш поиск счастья безутешен.
– Эстер, мне обаятельно как врёшь,
мол, мы с тобой не пара! Но... мир тесен,
кончается нелепый наш галдёж
и нам с тобой гулять всё интересней.
–Ты, Пьер, так привлекательно хорош,
что я к тебе имею ряд претензий.
В подарок я не жду, бедняга, роз,
но жду хотя бы скромненьких гортензий...
...Жаль, совестью ещё ты не дорос
до грёз любви в душе своей протезной!
Окажемся с тобой мы вскоре врозь:
со мной не заслужил ты жизни тесной!
– Эстер, с чего ты так возмущена?
В конце концов, ведь ты мне не жена…
Ну да, вновь сеновал. И что такого?
– Ах, Пьер! Я не худа и не жирна.
Кого ещё ты ждёшь на ложе дня,
суля мне ночью сено вместо крова?!
Для жизни… общий угол нужен нам!
– Желанная! Поверь, я твой – до гроба!
Молю о счастье встреч… без яда, грома
твоих упрёков! Ты обнажена,
но вооружена огнём дракона!
– За что тебе, гулёна, я дарёна?!
По сути, я тебе почти жена!
Мила тебе я. И престижней я.
А замуж не зовёшь... у входа в лоно.
Ужель так и останусь лишней на
пути твоём к женитьбе отдалённой?!
– Остерегаюсь: высосешь меня,
к могиле подведёшь легко – сильна
страстями ненасытной вампиреллы…
– Ты б сам умерил, лежебока, прыть!
Мужчины! Мир хотите покорить,
а женщины постели вам бы грели…
. . .
...Польстись Пьер на любую из харит
на выбор, и, как те бы ни смотрели
зазывно, обольстительны на вид,
Эстер не променял бы он в постели
не то что на одну – на трёх харит!
А выбор – это сложный алгоритм!
Хотя влюблённый Пьер – не менестрель, мы,
в таких с ним упущеньях не равны,
споём за Пьера в духе старины...
...Искать нелепо им подобных треньем.
Они любовным бесподобны хмелем.
С какой на них ни глянуть стороны,
любовники в желаньях не скромны.
Верблюда сквозь ушко иглы проденем!
Уж коль сошлись, попробуй, разними!..
Два «Я» соединив единым «Мы»,
мрак ночи умалял ли наслажденье,
прикрывшее глаза им не от тьмы?!
Их сеновал – Вселенское владенье.
И лишь они туда приглашены.
Счастливице не нужен путь паденья
сквозь центр «Вселенной» до угла жены.
Пик в чувственно-интимном фейерверке
Эстер познала – Пьер не оплошал.
Дуэт любви, казалось, разглашал
на всю округу тайну их навеки.
Раскрыла ли любовница глаза,
иль восхищенье шло из них сквозь веки?
– О, Пьер! Ты так неистов и в бою?!
– Вопрос хорош отсутствием претензий.
Условностей, запретов кабалу
ни в чём знать не желаю я, хоть тресни!..
. . .
Дубы поблекли, воздух стал сам сер.
Сыграл день с юной дамой шутку злую.
Под сенью туч терялся глазомер.
Эстер в испуге и напропалую
пошла сквозь мглу, от мусора рябую.
Летящий желудь по носу задел…
Прогулка, став не лучшей из затей,
сулила ей обратный путь «вслепую».
Средь бела дня бор так зашелестел,
как будто пляской листьев сеял бурю.
От трепета в своей душе Эстер
на помощь бы надеялась любую,
но лес вокруг обидно опустел,
лишь под ногами хворостом хрустел.
Казалось, что неслись со свистом тучи,
а сумрачность сгущалась каждый миг.
Добраться б до опушки – там ждёт кучер,
которого ей выделил жених.
Необъяснимый ужас, глубиною
до пят, сковал ей душу: в пятках – хлад…
Сквозь шум во тьме, похожей на закат,
на выходе из леса за спиною
мужской приятный голос наугад
назвал её «мадам», потом подряд
по имени три раза. Паранойя?
«Чем только не пугает всех нас ад!
Сходить с ума со страху скверно. Горше!–
подумала Эстер. – Взглянуть назад»?
Высокий дворянин, весь в чёрной коже,
приветливо рукой махал с тропы
(я ваша панацея, мол, от стресса):
– Мадам, не бойтесь, но поторопил
я б вас до бури с выходом из леса.
– Мерси. Я стрекача до дома дам
сейчас быстрее лошади… Однако,
с чего б вам называть меня мадам?
Не замужем я, сударь! – По пятам
не следую, но вижу: вы под знаком
беременности вот уж пять недель.
Я не чета невеждам и зевакам
и не помощник вашим сводням-свахам.
Таинственных намёков канитель
я тоже опускаю. Средь гостей
селенья я один лишь посвящённый
в ту тайну, что вас скоро двинет в жёны.
У вас родится девочка, ей-ей…
. . .
Из родственно-соседской группировки
роль нянек получили Габриель
и добрая ко всем Эммануэль…
С изломом у малютки обе бровки,
глазищи – взрослой мадемуазель!
Родители просты, а вот в Анжель
могла вселиться бесов бы артель,
чтоб дьявола б сознание бесовки
легко впустило в душу, как в постель…
Бросать на романтичный пафос тень
ирония способна без издёвки…
Ночь страхов – результат тревожной днёвки…
– Со мною руки к Господу воздень
за крошку новорожденную. Пусть уж
скорей растущий сад заполнит пустошь! –
шептались, словно уши есть у стен,
две тётки. Если громко – то от чувств лишь.
– Мечтавший стать папашей в этот год
теперь-то Пьер вдвойне собою горд.
У Пьера даже нос был вздёрнут стильно…
Не зря за очагом сверчок свистел.
Уж эта весть погромче всех вестей!
Как не задуть, коль сам породист, ей!
– Событие! А то ведь всё рутина…
У злых людей никчемна треть детей.
– Папаша Пьер аж светится, скотина!
Какую дочь заделал среди дел!
Способны настрогать прохвосты тел!
– Смазливая! Не девка, а картина!
– Красивые у нас невесты где?!
Таким и суждено с мальства идти на
все тяжкие, красуясь не в стыде, –
с оглядкою судачили интимно
две тётки о родившемся дите. –
Солгу, коль в ней ущербного нет духа…
– Не то что нет врождённого недуга…
И малой червоточинки нет! Вот!
Принявшая в ночь роды повитуха
от множества печалей и невзгод
по старости своей жизнь помнит туго,
а тут, дивясь, глаза на конус, рот
с восторженным раскрыла онеменьем,
зубами не стуча за неименьем.
Пригожа мать, отец, мол, не урод –
потом уж поделилась изумленьем –
а дочь их, как, мол, вижу наперёд,
иль Божьей красоты, иль… с подземельем
нечистого повязана красой.
Мрачнее преисподней нету мраков!..
– Да тише ты! Давай без этих ахов.
Запас чужой красы мил? Лень красть свой?
– Пьер – ухарь тот ещё! Впрямь одинаков
и с Богом он, и с чёртом в день страстной…
– Да ты глаза пошире-то раскрой!
На ней нет никаких нечистых знаков!
И только губки, как цветочек маков!
Краса! Прям хоть брать деньги за погляд!
Не кожа у дитя, а Божья гладь!
– А может, чёрт на ней играл в пятнашки!
– Мне с первого же часа – мне ль не знать! –
доверили малышку пеленать.
– А то, что родилась она в рубашке?!
Всё ж дьявол со своими – за компашку…
– Тут дьявол не посмел повелевать.
Уж в этом виновата вряд ли мать.
Дочурка-то похожа на папашку…
Малютку покормив (лиф нараспашку),
мать юная вдруг сникла – подремать…
Не то чтоб спор ушёл в мат перемат –
посплетничать в сторонку смылись тётки…
Откуда ни возьмись, возник в светёлке
прохожий – чисто выбрит, но лохмат.
Где пахло грудничком довольно сильно,
где запах молока был и жасмина,
там внёс мужчина вонь гниющих трав.
Взглянуть со стороны – одет, как граф.
По пластике заткнёт за пояс мима –
в движеньях гуттаперчево-вертляв.
Однако над малюткой встал он смирно,
своё дыханье смрадное сдержав.
Мужчина был не юн, но моложав
и, судя по повадкам, любопытен.
Заправским покрутившись следопытом,
надолго гость незваный влился в пол,
разглядывая девочку в упор.
Счастливая в блаженстве изначально,
во сне вдруг ликом сделавшись печальна,
спала, как никогда бы не спала,
мать, ничего вокруг не замечая!
«Малютка и сейчас уж не сопля…
А женский род не так уж и мельчает.
И даже тут, пусть в этом доме чар нет,
мне б подфартить сейчас уже моглось, –
сказал незваный гость себе под нос. –
Как повелитель твой, отец и муж бы
твою красу к себе я взял на службу,
когда б твой дух для этого подрос.
Возможно, пелена сомнений – чушь, да
жестокость, жаль, тебе с рожденья чужда.
Пойдёшь ли дальше собственных угроз?
Хочу, чтоб послужили мне с восторгом.
При всём известном выборе убогом
кого-то взять из тёмных образцов
легко ль, когда столь светлое лицо! –
последний раз окинув крошку оком,
гость подытожил словом знатока. –
Ты мне пришлась по вкусу бы во многом,
но делом мне служить – кишка тонка!
В масть упираться надо бы нам рогом.
Упрёкам подвергать – я и намёком
тебя не стану! Лучше подожду
потомства твоего в году далёком
и сам же за него назначу мзду,
предвосхищая склонности к порокам.
Мечта моя, на призрачном мосту
раскину для тебя ориентиры –
для красоты жестокой, сильной, стильной»…
. . .
(продолжение в http://www.stihi.ru/2017/09/09/3814)