Как она приходит ко мне - как будто
Я всё мОгущая рука, всепрощающая жилетка,
Словно спасенье во мне, но тут-то
На тарелке усыпана перцем и солью клетка.
Как мне тягостно ощущать её лучевую
Дважды ломаную - острится, лежит железом.
Я по ней никогда не скучаю, не думаю, не тоскую,
Но знакома сто тысяч лет, потому она к моим вечерам довесом.
Как она просит выслушать сердобольно,
Что отобрали всё, надругались, кинули в сточной яме,
То тряпьём на выброс пластаясь, то скалясь, что мол, довольно,
И пора поменяться со мной местами!
Надрывается, топает пьяная по альбому,
Разливает по светлому полу гранатовое вино
И рычит, что я отпускаю грехи любому,
И лишь ей достучаться единственной не дано.
Чтобы пусто было мне со своею
Справедливостью - никого не лечит от рваных ран,
И учить я больше её не смею,
Потому как учитель я так себе, как учитель я, в общем-то, не фонтан.
Что не больше прочих она творила,
Больше прочих совестливо болтала с моей подачи.
Почему я, умная, не сдержала её, не остановила,
Никому не потребна правда, справедливость моя тем паче.
Как её выкорчёвывает в припадке,
Я зажимаю голову, чтобы ей не пришлось убиться,
Перекись размывает кляксами кровь на ватке,
У меня рикошетит в пульсе "и мне б не спиться".
Я терплю её накатывающее соседство,
Потому что жалость на макушку капает метрономно:
"У неё была глупая юность, больное детство,
Сирота бесхозная, да притом бездомна".
Так мы с ней встречаемся неделимы,
На свободном выгуле втиснуты кем-то в один острог,
Мы пытаемся думать, что наши границы мнимы,
Мы читать пытаемся неразборчивость между строк.
И когда подуспокоится, я скажу ей:
"Заплетись, постарайся теперь уснуть.
Что тут числами задними плакать всуе,
До весны дотянешь уж как-нибудь".