С раннего детства я воспринимал деревья как неотъемлемую часть своей жизни, почти как самого себя – настолько они проникли в мою душу. Этому, несомненно, способствовало святое отношение к ним бабушки и мамы.
Мир растений сделал меня душевно богатым человеком. До сих пор он наполняет меня радостью: круглый год наш дом утопает в золоте кульбабы и почти каждый день я любуюсь бриллиантовым бисером рассыпанной по траве росы, радуясь безмятежности возвращенного до скончания дней детства...
Какое это счастье – воскресить в своей памяти ярчайшие впечатления, какими насыщено детство, особенно раннее! Наверное, это происходит потому, что еще в юности я понял их важность, а затем всю последующую жизнь ревниво оберегал от забвения. А если говорить серьезно, то мне просто повезло принадлежать этому клану счастливчиков.
В моей памяти есть много дорогих мне историй, связанных с деревьями. Я расскажу о самых мне дорогих.
ЕЛЬ
После того, как еще в трехлетнем возрасте (1945 г.) я сменил степную зону под Тулой на лесную под Москвой, впервые в жизни увиденные молодые елочки произвели на меня завораживающее впечатление. В те годы подмосковный климат был значительно влажнее, и осыпающиеся еловые семена прорастали повсюду. Иногда так плотно, что у земли под метровыми и двухметровыми елочками было сумрачно. По этой причине нижние ветки быстро отмирали, а осыпавшаяся хвоя образовывала под кронами мягкую сухую подстилку. В центре такой еловой куртины приятно было чувствовать себя в полной безопасности. При появлении солнца молодая хвоя источала пряно-смолистый аромат.
А зубчатый контур еловых вершин по уральским горам в иллюстрациях Васнецова к русским сказкам?! Трудно себе представить таких таинственных птиц, как сыч, сова и кукушка вне этих островерхих елей…
Наш коммунальный деревянный дом в Пушкино стоял в центре полукруга, граничившего диаметром с Новой деревней, а дугой наполовину с полем, через овраг, а наполовину. В те годы по оврагу еще протекал ручей, бравший свое начало в Новодеревенских озерах с топкими берегами-плавунами, что расположены к востоку от Ярославского шоссе. В то время доме проживало четыре семьи, а строили дом, по-видимому, как дачу для работников Гознака, и отчим являлся комендантом дачного поселка; он занимал две комнаты, а остальные заняли четыре семьи, вернувшиеся из эвакуации; но название дома так и осталось прежнее – «дача №25».]
Западную половину поселкового полукруга занимала в то время еще не огороженная забором геологоразведочная организация «Спецбур» с двумя буровыми вышками (искали бурый уголь). А восточную занимал поселок Дзержинец (от двух фабрик: «Гознак» и «Им. Дзержинского»). И весь полукруг был зарощен чудесным еловым лесом.
А вот через дорогу, в Новой деревне, елей было всего штух пятнадцать и одна, огромная и идеальной формы, росла точно напротив нашего дома, у соседей Громовых. Все годы я боялся, что однажды на какой-нибудь Новый год ее спилят для установки на Красной площади. И однажды ее спилили-таки, в... июле!..
На полпути (метрах в ста) от нашего дома до длиннющего в те годы Серебрянского моста стояла деревянная будка «Спецбура», в которой в конце 50-х годов работал вахтером мой отчим. Никакого тротуара тогда еще не было, и пешая тропа проходила под кронами елей. И как в сказке про Красную Шапочку, я в немецком эмалированном кувшине носил отчиму горячие щи и два куска черного хлеба. (Сегодня редко кто понимает, что подобная маленькая работа наполняет сознание ребенка чувством его значимости – мол, не пустоцвет какой-нибудь!)
Чуть выше по реке Серебрянке, в конце Новой деревни, был дивный летний дачный поселок «Дрем» (так его называл сосед Вовка Щелгачев). Если «Дзержинец» был ориентирован на юг, то «Дрем» – склоном на запад, а потому был заметно влажнее и соответственно ели в нем были величественнее. И вплоть до самой эмиграции в 1982 году мы в изобилии собирали в «Дреме» малоизвестные, но замечательные грибы – большие зонтики, серые копринусы и говорушки, сосновые мокрухи, фиолетовые рядовки... А в 60-х годах, когда у нас были уже маленькие дети, на последней дремовской ели мы в стороне от завистливых и настырных глаз устроили секретную тарзаночку.
...Каждый Новый год отчим искусно наряжал елку. Он ревниво сохранял довоенные новогодние украшения: стеклянный парашют, обезьянка под зонтиком, разноцветные стеклянные шары, Дед-Мороз и наконечник в виде пятиконечной звезды. Еще какую-то часть игрушек мы делали сами: отчим и я. Типичными игрушками были еловые шишки, покрашенные золотой и серебряной красками, флажки, бумажные цепи, шоколадные конфеты и мандарины.
До 1953 года новогодние елки рубили в самОм поселке, прямо возле дома. Но молодняк быстро стал сходить на нет, и за елками ходили на восточную сторону Ярославки. С этого времени милиция стала охранять леса от самовольных порубок. Но шустрый Вовка-Щелгач (которому я посвятил рассказ «Стая бело-розовых»; он был на два года старше меня) находил тысячу способов обойти милицию и во всю использовал редкую возможность подзаработать. Перед Новым 1954 годом (я учился тогда в шестом классе) с некоторой опаской последовал его примеру и я. Ну и, конечно, попался. В милицейской комнате при городском рынке я объяснил грозному милиционеру, что мне эти несколько рублей (по пять-семь «сталинских» за елку; молочное морженое стоило рубль) нужны для покупки книг, а у родителей на это денег нет. И меня отпустили, причем… вместе с елкой! (Конечно, про намерение купить книги я приврал; однако, распродав елки, я, тем не менее, пошел именно в книжный магазин и все деньги оставил там…)
Ель – любовь не только моя. Не меньше меня ее любят… белые грибы. Незабываемая картина: заглядываю под большую куртину молодых елочек (по сей день помню место в центре огромного лесного массива), а там «квадратно-гнездовым способом» через каждый метр по точеному белому…
Семь последних лет советской жизни я проработал лесорубом по уходу за молодыми посадками ели и сосны в десятке лесхозов Московской и Владимирской областей. Во всех лесничествах положение с рабочей силой было бедственное, и я нередко помогал на других участках лесохозяйственной деятельности (посадка, рубки ухода). Однажды (году в 1979-м) по просьбе Раменского лесничества пришлось посадить сорок тысяч саженцев ели…
А обосновавшись во Франции (в качестве политэмигрантов), в первый же отпуск мы отправились на север – в Арденны и южную Бельгию – край безбрежных еловых лесов. И ели-то вроде те же, европейские, да только наметанный глаз безошибочно определил: ЧУЖИЕ (почти родными оказались ели только в Швеции). И не только потому, что арденские леса архиинкубаторские – будто отштампованные, но прежде всего потому, что уж слишком жирные, ухоженные. Мои же бедные российские елочки – порублены и поруганы. Да и отступили они теперь от городского жилья на многие километры …
Из-за особенной любви к ели на огромном балконе первой купленной под Парижем квартиры я посадил одиннадцать вершковых елочек, привезенных из самого глухого угла Арденского леса (у кого-то из писателей есть рассказ про этот лес). И о, чудо: на пятый год две елочки… обильно зацвели яркими пурпурными шишко-цветами! Как и положено, через девять месяцев цветы превратились в стройные шишки…
Перебравшись уже насовсем в Ланды, мы первым делом купили 35 новогодних елок с корнями. К сожалению, 30 из них не выдержали ожидания конца строительства дома и погибли. Тем не менее, сегодня у нас на участке растут девять красавиц, из коих одна арденская, пожившая у нас и на балконе, и на участке предыдущего дома...
Остается добавить, что для меня все ели разные, каждая из них имеет свое лицо и характер – как люди.
***
С момента написания рассказа прошло десять лет. Ёлочки превратились в величественные ели, особенно та, что стоит напротив южного окна. И при каждом брошенном на нее взгляде я вспоминаю ту, из 1945 года, что росла через дорогу. А вместе с нею и всю свою прошлую жизнь, в которую я безумно влюблен...
(Продолжение следует.)
_____________________
На фото: Арденские ели после урагана 1986 года.
2017