Второй слева - наш герой, Павел Свиркунов.
Кусочек студенческой жизни по мотивам воспоминаний моего сокурсника и самого близкого друга Спиченкова Сергея Владимировича.
Шестидесятые годы. Обнинск. Обнинский филиал МИФИ.
Слава Богу, война для нашего поколения отгремела за год до рождения. Отголоски ее в виде окопов, блиндажей, воронок, неразорвавшихся боеприпасов, брошенного оружия какое-то время сопутствовали нашему детству, участвовали в наших порою смертельно опасных играх (1). Но потом военная тематика закономерно уступила место юношеским чувственным увлечениям. А, ближе к окончанию школы, думам о будущем – или дальнейшее обучение, или служба в армии. Поступив в МИФИ, мы автоматически освобождались от службы в армии – в институте имелась хорошо оснащенная военная кафедра и опытные военные преподаватели, прошедшие в свое время кадровую службу в армейских рядах.
Конечно, кафедра не армия, но раз в неделю нас на несколько часов пытались окунуть в армейскую обстановку. Но как окунуть в атмосферу дисциплины и уставных отношений две дюжины парней самых вольных нравов и недюжинных уже знаний и в физике, и в математике. И, конечно, мы прекрасно знали многое из того о чем нам простым армейским языком пытались поведать наши военные преподаватели – и о траекториях полета пуль и снарядов, и о поражающем действии атомного оружия. По уставу мы должны были послушно внимать и принимать на веру общеизвестные откровения боевых офицеров, но нас так и тянуло, под предлогом лучшего освоения предмета, на каверзные вопросы. С нашей стороны это было явным нахальством, поскольку руководили нами не какие-нибудь выскочки мальчишки-лейтенанты, а пожилые боевые офицеры, прошедшие суровую школу армейской жизни.
Начальником кафедры военной подготовки был подполковник Миронов, до нашей кафедры он возглавлял Тверское суворовское училище, и имел хорошие связи в военных кругах. Старшим преподавателем на кафедре был полковник Хоняк Николай Петрович, а лаборантом-каптенармусом подполковник в отставке, Паничкин. И Хоняк, и Паничкин были участниками ВОВ – Паничкин был танкистом, а Хоняк служил в разведке. Позднее к преподавателям кафедры присоединился подполковник Карпенко Николай Федорович. Он окончил Высшие офицерские курсы «Выстрел» в Солнечногорске и был, по существу, наиболее образованным из преподавателей кафедры, хотя по натуре был человеком суровым и не очень далеким. Мы, по молодости и свойственной этому возрасту глупости, причислявшие себя к избранным, как-то сразу определили его «сапогом». В этом прозвище что-то было, ведь большая часть приколов и анекдотических случаев на кафедре была связана именно с Карпенко.
Программа обучения была, конечно, попроще, чем в военных училищах – не такие строгие правила субординации, отсутствие надлежащей строевой подготовки и муштры, но в части теории и в материальной части нас учили обстоятельно. День в неделю мы были не гражданскими студентами, а почти курсантами. Даже форму в этот день носили не цивильную, а военизированную – черные комбинезоны с ремнем и бляхой, «кирзачи», пилотки, а зимой ватники-бушлаты и шапки-ушанки. В дополнение к снаряжению каждому выдавался учебный автомат Калашникова – АК-47, который во всех отношениях, кроме стрельбы боевыми патронами, соответствовал боевому автомату. Соответственно, мы и знали его досконально, а еще достаточно подробно изучали пулемет Калашникова, гранатомет РПГ-7, гранаты РГ и Ф-1, пистолеты: Макарова, Стечкина, ТТ, револьвер «Наган». Мы, «ничтоже сумняшеся», считали «Наган» архаизмом. Тогда, в шестидесятых годах, еще не вышел в свет роман Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого», где оперативник-розыскник военной контрразведки «волкодав» Таманцев по прозвищу «Скорохват» считал «Наган» самым надежным оружием.
Мы не только изучали матчасть, но и приобретали навыки в стрелковой подготовке. Сначала учились стрелять из пневматики в самодельном тире, в подвале дома на Жолио-Кюри 9а, где располагалась механическая мастерская, а потом перешли на стрельбу из мелкокалиберной винтовки в тире ДОСААФ. А вот боевое оружие осваивали уже под Наро-Фоминском, на танковых директрисах (2) Кантемировской танковой дивизии. Стреляли из пистолетов и автомата. До сих пор удивляюсь, как это, учитывая наше студенческое раздолбайство, обошлось без смертоубийства. По крайней мере, пару раз все к этому было очень близко.
Первый такой случай произошел с Пашекой – нашим умницей и скромником Пашей Свиркуновым. В тот раз стреляли лежа из АК-47 по ростовой мишени с расстояния двухсот метров. Каждому выдали рожок с шестью боевыми патронами. Надо было двумя-тремя очередями поразить мишень. Как у нас водится, с патронами почему-то был большой дефицит, и, если кто-то попадал с первой очереди, то оставшиеся патроны надо было вернуть. Для этого надо было отстегнуть рожок с оставшимися патронами, передернуть затвор, чтобы выбросить патрон из патронника в стволе, а потом поднять разряженный автомат и спустить взведенный курок.
Паша поразил мишень с первой очереди, и подполковник Миронов пошел к нему за рожком. Паша отстегнул рожок, подал его нагнувшемуся над ним подполковнику, а потом поднял автомат и, как учили, спустил курок. Уж не знаю, по какой причине, может от радостного волнения по случаю удачной стрельбы, но Паша позабыл передернуть затвор. Неразряженный до конца автомат выстрелил, и пуля прошла над головой Миронова. Подполковник сначала замер, потом медленно-медленно выпрямился, снял фуражку, достал платок и вытер обильный пот с бритой под Котовского и красной, как свекла, головы. Молча, не торопясь, надел фуражку и гаркнул во весь голос: «Два!» и добавил еще что-то армейское и не совсем цензурное – поставил, значит, оценку. В Обнинск группа возвращалась на машине, но без Пашки – не взял его Миронов и Пашка вынужден был пешком добираться с полигона до станции Нара, а потом на электричке до Обнинска.
Практически на занятиях мы большую часть времени посвящали пистолету Макарова (ПМ) и на стрельбище должны были из него стрелять, но что-то пошло не так и нам для стрельбы предоставили автоматический пистолет Стечкина. Мы его видели и раньше, и в руках держали, но досконально не знали. Он по размерам был больше, чем ПМ, имел магазин на двадцать патронов, вместо стандартных восьми, как у Макарова. Да и тяжелее он был раза в полтора, чем ПМ. Но, собственно говоря, не это было главным и сыгравшим решающую роль в нашей истории – у Стечкина, в отличие от Макарова, был самовзвод. Это значит, что для того, чтобы взвести курок, не надо передергивать затвор – достаточно нажать на спусковой крючок. А еще сказалось, наверное, то, что выезд на стрельбище в Кантемировскую дивизию был назначен на шесть часов утра, а мы до раннего утра праздновали чей-то день рождения и практически не выспались, да и хмель не выветрился из наших дурных голов.
На стрельбы нас выводили сменами по пять человек. На предварительном рубеже каждому вручали пистолет и обойму к нему с тремя патронами. Звучали команды: «Заряжай!» – ребята вставляли магазины и передергивали затворы, досылая первый патрон в патронник. «На огневой рубеж марш!» – очередная пятерка пошагала и встала напротив мишеней. «Огонь!» – четверо исправно отстреляли свои обоймы, а у Щербукиса, Олега Щербакова, на первом же выстреле случилась осечка. А поскольку инструкций на такой счет мы не получали, то он обернулся с поднятым пистолетом к нашему преподавателю, Хоняку Николаю Петровичу и растерянно констатировал: «Товарищ полковник, осечка!», и показал, щелкнув несколько раз курком. Глядя на направленный на него щелкающий пистолет, полковник побледнел и буквально рухнул в лежащую под ногами лужу, показав замечательную фронтовую реакцию.
И пусть говорят, что военная кафедра это далеко не военная служба. Да, муштры у нас не было и отбоев с подъемами тоже, но строевая подготовка, пусть и в упрощенном виде, но все же проводилась, и проводилась она в хоккейной коробке на стадионе за институтом. Не очень она у нас получалась, что давало повод подполковнику Карпенко называть наш строй «мешками с … трухой». Ну и как ей получаться, когда почти каждая команда вызывала у нас улыбку, или сдержанный смех. Отрабатывали подход к начальству, и Карпенко командовал: «От меня до следующего столба для отдания чести шагом марш!». Под такую команду ходить оставалось только на полусогнутых.
А вообще-то занятия на природе проводились при каждой удобной возможности, и, как правило, невзирая на погоду. То, что проходили в аудиториях, например изучение карт с точки зрения военной топографии, закрепляли потом практическими занятиями на местности. Ходили по азимуту в районе оврага «Гиблица» под деревней Коллонтай. Практические занятия по тактике боя проводились на опушке леса перед сейсмоцентром Института Физики Земли, там же и по-пластунски ползали, потешая наших преподавателей слишком высоко задранными задницами. Сейчас там возвели дворец спорта «Олимп» и строят микрорайон «Циолковский».
На все полевые занятия ходили строем по улице Жолио-Кюри, мимо деревни «Самсоново» и почти всегда с песней. Чаще всего пели: «Брошу я свой линкор меж высоких гор …», потому, наверное, что был у нее замечательный и так соответствующий ситуации, припев: «Я не хочу, я не хочу, я не хочу больше воевать». Откуда у нас появилась эта песня, точно не знаю. Тогда как раз вовсю гремела вьетнамская война, и в Америке нарастало гражданское движение против войны. Особенно активна была молодежь, появилось движение хиппи и антивоенные песни. Одна из них так и называлась «Не хочу воевать». Думаю, что как раз ее и переделал на российский лад кто-то из наших ребят. С тех давних времен улицу Жолио-Кюри успели переименовать в проспект Ленина, дорогу до Самсоново застроили новыми микрорайонами, а на месте самой деревни построен завод «Сигнал», но память то осталась с нами навсегда.
Что ни говори, а при всем нашем насмешливом и скептическом отношении к преподавателям военной кафедры у них было достаточно опыта, знаний и терпения, чтобы научить таких балбесов, как мы, хотя бы основам воинской науки. После курса занятий это стали понимать все студенты. Хочу привести воспоминания одного из наших лучших студентов – умницы-теоретика Сережи Гусарова. «Относились к предмету и к преподавателям с юмором. После одного из занятий юмора стало поменьше. Занятие было по пристрелке автомата и выполнялось в положении «лежа». Шел мелкий дождь. Подполковник Карпенко построил нас в шеренгу лицом к нему. Между нами была лужа. Полковник объяснил, как производится пристрелка, а мы слушали и ухмылялись: «уж в эту лужу ты нас не положишь». Подполковник закончил объяснения, сказал «показываю», лег в лужу и в течение 3-4 минут показывал упражнение. После этого приказал «ложись». Мы легли и в течение часа занимались упражнением. Стало понятно, что преподаватели хорошие психологи и заставят выполнять даже «глупые» с нашей точки зрения приказы».
Как бы там ни было, но военную науку мы все же немного постигли, и государственный экзамен сдали успешно, и во время его поняли, что в верхах к «военке», в отличие от нас, относились вполне серьезно. Вместе с нами экзамен пересдавал Володя Серебренников, он был на курс старше нас, и ему пришлось потерять целый год, так как он не был допущен к госэкзамену со своими однокурсниками за то, что был корреспондентом и печатался в каком-то американском научном журнале.
Конечно, о военной кафедре можно было бы еще много чего сказать, но уже сказано главное – это был достойный коллектив, сумевший из таких оболтусов, как мы, вырастить неплохих, по моему мнению, офицеров. По окончанию института мы получили военные билеты со званием «младший лейтенант», а со временем доросли и до «старших лейтенантов». Думаю, что не погрешу против истины если скажу, что полученные на «военке» навыки не раз выручали нас в жизни.
Что ни говори, а приятно вспомнить эти романтичные и взбалмошные годы!
1. Смотри рассказ «Снаряд»: http://www.stihi.ru/2009/12/30/6361
2. В военном деле директрисой называют специально оборудованный участок полигона или войскового учебного центра, где установлены мишени, оборудованы огневые позиции, пункты наблюдения, предназначенный для стрельбы артиллерии (артиллерийская директриса), танков (танковая директриса), зенитной артиллерии по наземным целям (зенитно-артиллерийская директриса).