Но зато теплом согрета наконец ее душа...

Тата Чернобровцева
Белым инеем покрыты кроны зябнущих дерев,
Не стучат коней копыта и не слышно песен дев,
Я одна, и лес дремучий взял меня в свой зимний плен,
Окружил мороз трескучий, уж не чувствую колен.
Не сама здесь очутилась, у холодных ада врат:
На беду свою влюбилась, оказался он женат.
Знать, его жена простила, а меня – и не смогла,
Злобу в сердце затаила да во гневе прокляла.
Ей сегодня ночью братья меня выкрасть помогли
И в одном домашнем платье в лес морозный привезли.
Уж я плакала, кричала: грех, мол, на душу берешь,
Головой она качала, говорила: «Здесь умрешь!».
Вот теперь сижу, рыдаю, я под старою сосной,
О судьбе и не гадаю, тут удел замерзнуть мой.
Только, глядь – вот это чудо! – средь снегов явился мне
Дряхлый дед, невесть откуда, в старом, ветхом зипуне.
Хоть оборван, но не страшен. Седина – что серый дым.
И морозом разукрашен он румянцем наливным.
Снял зипун с себя дырявый, мне с улыбкой протянул,
Да рукой своей корявой со щеки слезу смахнул.
«Хватит мерзнуть, - молвил, - дочка! Поскорей со мной идём,
Пусть тебя холодной ночкой мой согреет теплый дом!»
Что поделать, робко встала да за старцем поплелась,
В доме, пусть и захудалом, отогреться можно всласть.
Вот пришли. Глазам не верю! Как чудесный, дивный сон,
Предо мной прекрасный терем, свет сочится из окон.
Двери распахнулись тут же. Ах, как горница тепла!
Вмиг забыла я о стуже, тотчас снова расцвела.
Как в одной из добрых сказок, из волшебных небылиц,
Много тут ребячьих глазок и счастливых взрослых лиц.
«Заходи, располагайся. Будешь гостьей дорогой.
Ну, а хочешь – оставайся!» - говорит спаситель мой.
Что ж, а может быть и верно, здесь остаться до конца?
Сиротой живу я скверно, нет ни мамки, ни отца,
Тут же – смех, баранки к чаю, запах свежих пирогов,
Дом надежный защищает от чужих и от врагов,
Поразмыслив лишь немного, закивала головой,
И у доброго порога отогрелась вмиг душой…

Через пару дней, усталый, средь сугробов и ветвей,
Шел домой лесник бывалый, молчаливый Тимофей,
У болот свернул налево, ну, а там, в глуши лесной,
Он безжизненную деву обнаружил под сосной.
Кудри инеем покрыты, на плечах из снега шаль,
А в глазах полуоткрытых – тонкой льдинкою печаль.
Да неужто песня спета? Молода ведь, хороша….
Но зато теплом согрета наконец ее душа.