Когда он с работы пришел усталый,
супруга читала, потомство играло,
мамаша готовила ужин.
Ему почему-то досадно стало:
никому я нахрен не нужен.
Закурил папиросу, спустился во двор.
Доминошников полный кворум.
С Ближнецовым завел пустой разговор.
Незаметно за разговором...
казалось в углях непотушенных
чужих миров сгорали отблески
касаясь заревом нетутошним
живьем сжигаемого облака
туда где небо в муках корчилось
неслись толпою вдовы-плакальщицы
c вороньим криком вот и кончилось
и можно вдоволь скорбью лакомиться
казалось всё распалось умерло
золою разлетелось по ветру
и птицы растворились в сумерках
с посмертно догоревшим отсветом
Вечер кончился, наступила ночь,
зажглись фонари и светила.
Где-то ждали тёща, жена и дочь,
а его Тоска посетила.
Она была высока и тонка,
она была, как одиночество.
Бросила горстью сухого песка,
и он заплакал, как в отрочестве...
казалось ночь напоминание
великой тайны дуновение
нечеловеческого знания
холодное прикосновение
душа бессонная вместилище
понятий идеалистических
ведь если в храме нет святилища
зачем тогда он так величествен
мгновение сморгнув с галактики
последний представитель разума
глядел ночной душой заплаканной
на звездное многообразие
Докурил папиросу, бросил в пространство: пока.
Посмотрел на часы: половина седьмого вечера.
До хоккея минут сорок пять. Или сорок. Тоска.
Делать нечего.
Чувство странное. Что-то такое в душе.
Словно кто-то сыграл с ним какую-то странную шутку.
Словом, что-то нелепое. Ужинать время уже.
Чувство голода чувствуется в желудке.