Он жил как участник процесса
и был как трефовый валет.
Она же была поэтессой
на склоне стремленья в балет.
Валет приканал к поэтессе
картинкой журнала «Плейбой».
Она, как в дешёвенькой пьесе,
свой глаз повела голубой.
Он был чернобровым нахалом
и с носом как шлюпочный руль.
Она крепдешин колыхала,
тараща глазищи под нуль.
Валет был при пейсах брюнетом
(она же блондинкой была),
но не был достойным поэтом
с талантом руки и пера.
Ущербность его унижала
и грузом давила мозги,
разрезало сердце кинжалом
и сдвигов не видно ни зги.
Промолвил: «Одержан я страстью,
хоть лезь от греха в лопухи.
Жить с этой коварной напастью...
а впрочем, прочтите стихи!»
Он был не похожим на лорда
и шаркал штиблетой паркет.
Она снисходительно-гордо
озвучила новый сонет:
«Я прячусь, как воин, под каской,
попробуй ту каску украсть.
Я прячусь артисткой под маской,
попробуй под маску попасть.
Хочу быть овеяна лаской,
вонзиться в кипящую страсть,
чтоб души сплетались бы сказкой,
губами к желанью припасть.
Хочу быть в кипении вечно
с истомой расслабленных тел...» –
и дальше промолвила нечто,
что смуглый нахал побледнел.
Шевелятся буйные кудри,
подумал: «Под сенью крыла
расправлю морщины лахудре,
чтоб в неге, качаясь, плыла!»
Торжественно даму приблизил,
в глазах промелькнул уголёк,
и как в преферансе под мизер,
без взятки руками привлёк.
Вдохнул аромат без вопросов,
ладонью коснулся до ж...,
и впился устами засосом,
аж вздулся предмет Фаберже.
Она простонала: «Не троньте.
Какие быть могут грехи,
когда магазин на ремонте.
Вы, право, как мысли, лихи!»
Бежал, по ступенькам скакая,
нахальный трефовый брюнет,
и думал в преддверии мая:
«Почто я не пылкий поэт?»
***
Пылкий поэт
Я помню поэтов,
я знал поэтесс:
созвездьем сонетов
их дело воспето, –
сейчас ни один не бельмес.
Подавленный горем
Парнаса конца,
не сгину за морем,
а с рифмами споря,
зажгу вдохновенно сердца.
Со знойной Полиной
лежали в тени:
в саду за малиной
балладою длинной
потешил, потом – извини.
Я выпил со Светой
мадеры бадью:
на венчике лета
до плавок раздета, –
стихи прочитал и адью!
С покладистой Соней
упали в кровать:
на сладостном лоне
поэму о Кони
в законе я начал читать.
Галина сказала:
«Настойку хлебай!»
К себе прижимала,
в уста целовала...
Элегию выдал, – гуд бай!
С Любашей – окрошку
и водки сто грамм:
запел про дорожку,
рябину, гармошку,
и выдал полста эпиграмм.
С красавицей Машей
пил кофе и чай...
Сидел на параше
от гадости нашей, –
озвучил сонет и прощай!
Я выпил с Прасковьей
канистру вина
и этой корове
стихи о здоровье
рассказывал пылко до сна.
Грудями белела,
колени близки...
Заря заалела,
Прасковья хотела,
а я теребил за соски.
Поглаживал ноги
и трогал бока:
желанья убоги,
как пень у дороги, –
читал мадригал и пока...
Я женщин построю
в шеренгу и в ряд,
тряхну головою,
стихами завою,
они же меня костерят.
***