Бог милостив, но он же и судья
И это душу наполняет страхом.
В младенчестве из слов, тоски и праха
В неверном свете проступает «Я».
Оно еще на грани, на цепи,
Косноязычно с пустотой в избытке-
Кочевника беднейшего кибитка,
что тащит вол по выжженной степи,
Где поколения погребены
И где, как вехи древние курганы.
Над ними души - птичьи караваны
уходят молча в сторону луны.
И где-то там, в нездешней стороне,
Они себя увидят без одежды.
И, оставляя всякие надежды
Перед престолом в мертвой тишине,
Стоят без имени, не различая лиц.
И по одной, как звезды на рассвете,
они исчезнут в неприступном свете,
действительно, похожие на птиц.
Но что же «я», и где предел ему,
созданию досужего рассудка?
Там где душа, идет по первопутку
«Я» видит грязь, безумие и тьму?
И где границы или нет границ?
Душа и я, в каком родстве и связи?
И кто творит земные безобразья
И покаянно припадает ниц?
У алтаря, где ангелы стоят
И свечи догорают без остатка.
О, Господи твое прощенье сладко,
но кто опять мостит дорогу в ад?
Кибитка, вол, кочевник, пыльный зной
Багровый шар остывшего светила…
А может «я», вовне растратив силы,
В конце пути становится душой?
Или не так, все начиная вновь
Себя до черной смерти не жалея,
Разбойником живет с петлей на шее
С последним упованьем на любовь…
Но что ж кочевник? Подступает срок
оставить свою ветхую кибитку
и побрести по стершемуся свитку
в одну Дорогу свившихся дорог…
Куда Бог весть. Ведь на исходе век
И небо дальше, а земля все ближе.
И может быть, в конце пути услышать:
«Се, человек».