Надя поцеловала его первая. Забытые ощущения, расплескавшаяся о него женская плоть. Руки сами по себе сползли на ее бедра. Отстранилась, заглянула в его глаза, бросила с насмешкой:
– Снизошел! Наконец! Не прошло и тридцати лет.
– Неужели тридцать?
– Без двух месяцев.
– Да, время не остановить, впрочем, прошедшие годы пошли тебе на пользу. Не узнать – красавица!
– Разглядел, а тогда не замечал, потому как была я для тебя гадким утенком.
– Не замечал? А как мы с тобой целовались, забыла?
– Ты и это помнишь? Меня ноги не держали, а для тебя – забава, развлечение. Сегодня целуемся во второй раз. В третий соизволишь на смертном одре? А хоть помнишь, из-за чего затеял со мной игру в любовь?
– Не очень, помню лишь как целовались на берегу реки. Ты была как тростиночка – тоненькая, совсем еще дитя, не то, что нынче.
– Не дитя, мне было почти семнадцать. А любовь со мной ты затеял из-за ссоры с Инной, из ревности, чтоб насолить ей.
– Даа… Инна… Инночка. Не могу забыть ужасный тот день. Что на нее вдруг нашло? Оскорбилась. Не ты ли стала причиной?
– Какая теперь разница!
– Взбрыкнула, уехала на мотоцикле с этим… не помню, как его, да еще без шлема. Что и кому доказала?
– Дима, его звали Дима. Чуть не загремел, родители отмазали, сам-то был в шлеме. А хочешь, признаюсь тебе? Я тогда не очень опечалилась ее смертью, а ведь Инна была моей подругой! Когда после похорон ты остался у ее могилы, как же мне хотелось взять тебя за руку и увести от нее, умершей, к себе – живой! Но ты был безутешен.
Потом только и делала, что ждала. Не дождалась. Выскочила замуж. Назло тебе. Теперь понимаю – нельзя такое делать, уж больно результат плачевный.
– Долго ждала?
– Всю жизнь. А встретились на похоронах ее сына. Надо же! Ты ведь собирался его усыновить. Теперь вот схоронили.
– Даа... славный был мальчуган.
– Ты знаешь, я не сразу тебе позвонила, узнав о его смерти. Не решалась. Не жалеешь, что пришел?
– Нет, что ты! А отчего Саша умер?
– Точно не знаю, что-то, связанное с сердцем.
– У него есть семья, дети?
– Был женат, есть и дети, на похоронах никого из них не было, лишь какая-то молодица в черном, не иначе нынешняя его женщина.
– А где сейчас родители Инны? Почему-то их не увидел.
– Где им быть, на кладбище. Умерли один за другим в течение месяца. Лет десять назад. Я не была на их похоронах. Жаль, могли бы еще тогда с тобой встретиться.
– Почему-то не жаловали они меня, считали, что гибель Инны как-то связана со мной. Старался не пересекаться с ними на кладбище. Мои цветы не успевали завянуть, убирались до срока.
Потом женился, появились дети, все реже заходил к ней, затем перестал. А лет восемь назад решил навестить, пожаловаться ей на свою незадавшуюся жизнь, пожурить за это, да не нашел сразу. Два часа искал – как сквозь землю провалилась! Вдруг среди наваленного мусора на завалившейся плите углядел фотографию. С нее мне улыбалась Инна – обрадовалась. Видать, никто к ней не ходит. Прибрал мусор, плиту выровнял. Изредка наведываюсь теперь, когда совсем уж невмоготу...
Игорь и Надя сидели на кухне. Пили коньяк, закусывали. После похорон на поминки не пошли. Никого там не знали – одна молодежь. Надя пригласила Игоря к себе, помянуть Сашу, Инну, всю ее безвременно ушедшую семью, вспомнить былые времена, когда оба были молоды, когда он любил Инну, она – его. И так ему захотелось вернуться в молодые годы! Надя – единственный оставшийся свидетель. Лучшего проводника в то счастливое время не найти!
Она потихоньку подливала ему, зная – другой случай может и не подвернуться. Не ждать же еще тридцать лет! Единственно, что смущало – повод не самый удачный.
После каждой выпитой рюмки Надя казалась Игорю все более соблазнительной, при том, что ей уже хорошо за сорок! Трудно в это поверить – лицо без морщин, а тело-то, тело! Время благосклонно к ней, чего, увы, не скажешь о нем. Он не мог не заметить, как поглядывала на него Надя. Располнел, облысел, обрюзг. А ведь любит, любит до сих пор!..
Полы ее халата неспешно поползли в стороны, как занавес в театре. Что ж, реквизиты на месте, свет притушен – можно начинать. Игорю ничего не оставалось, как включиться в отведенную ему роль: вжался губами, лицом в податливую полноту груди…
А вот и зритель! Нет, похоже, не зритель – действующее лицо. Послышался скрип отворяемой двери. В кухню просочилось существо мужского пола в видавшем виды поношенном халате. Небритый, волосы немытыми прядями свисали с головы. В трясущихся руках – кастрюля с ручкой. Волоча ногу, приковылял к газовой плите, проведя безразличным взглядом по забывшей о стыде парочке, больше заинтересовался накрытым столом. Не с первого раза зажег спичку, над конфоркой появился синий огонек.
Застигнутый врасплох Игорь не знал, как на все это реагировать. Не стал здороваться – странно бы это выглядело! Лишь удивленно наблюдал за действиями незапланированного персонажа.
Тот залил в кастрюлю воду, промыл рис, всыпал. На остальных внимания не обращал, занятый приготовлением еды. Поставив кастрюлю на огонь, вышел…
Надя не смогла сдержать недовольства. Запахнула халат, бросила в сердцах:
– Принесла нелегкая! Не беспокойся, мы давно уже не муж и жена. Давай выпьем!
– Почему ты не сказала, что не одна, что он здесь?
– Забыла, извини. Не до него было!
– Что с ним?
– Недавно перенес инсульт. Врачи не давали шансов, к сожалению, ошиблись. Год лежмя пролежал, пришлось даже сиделку нанимать, хоть и накладно – не самой же утку подкладывать, мыть его! Почти не говорит, но обслуживать себя еще в состоянии.
– И чего ты ждешь?
– Жду, когда помрет – не выгонять же на улицу! Можно, конечно, разменять квартиру или продать, да не хочется ее терять. Дочь ухаживает за ним, готовит ему, стирает, выводит на прогулки. Сама же ютится с мужем и ребенком в однокомнатной квартире.
– Ты так спокойно говоришь об этом?
– Не принимай близко к сердцу, он абсолютно безобидный – не помеха нам.
Игорь поднялся, подошел к окну. Шум улицы пробивался сквозь стекла. Там бурлила жизнь, зажглись фонари, сновали люди, машины. Здесь она остановилась. Нет, потекла вспять.
Надя подошла к нему сзади, обняла, вжалась грудью. Развернула к себе. Глаза ее затягивали в сумрачные глубины, призывая, искушая, суля... Справиться с собой, с тем, что столько лет рвалось из нее, она была уже не в состоянии – принялась целовать настойчиво, с надрывом. Халат сполз с ее плеч, соскользнул на пол, обнажив намерения! Против таких аргументов Игорю возразить уже было нечего. С трудом оторвалась от него:
– Я в ванную комнату, ты – после меня. Не закрывайся, загляну к тебе.
Игорь встряхнул головой, отгоняя наваждение. Подсел к столу, плеснул в бокал золотистую жидкость, выпил залпом, запивая непостижимость, нелепость, дикость происходящего. Как-то неправильно, не по-людски все это: любовь после похорон, ожидание, когда помрет, освободится квартира…
Закурил.
Раскатал губу! Жена, любовница. Жена, правда, давно уже не жена, оттого и не чувствовал угрызений совести.
Почему-то вспомнил Инну. Перед ним стояли ее глаза, исполненные укора и горечи. В памяти всплыла их последняя поездка на море. Предсвадебное путешествие – так она назвала. Ребенок тогда остался с ее матерью. Без особого комфорта, без кухни, туалет и вода – во дворе, горячей воды и вовсе не было. Но таким счастливым он не чувствовал себя более никогда! Так нет же, сомневался, не торопился с предложением – с довеском ведь брал. Позови ее тогда замуж, была бы жива и сегодня, да и его жизнь сложилась бы иначе…
– Прости, – шептал он, – почему, ну почему?
Не порадовалась бы она за него, не похвалила. Да и время нашел – на поминках ее сына!
Скрип двери оторвал его от невеселых мыслей.
Вошедший проковылял к плите, скользнув жадным взглядом по бутербродам с икрой, осетриной, фруктам, бутылке с коньяком. Переложил кашу из кастрюли в тарелку, сел в уголке у плиты, и, присыпав клейкое варево солью, стал есть…
Господи, прости. Ну и поминки!
Два соперника сидят на кухне. Один отрывается за столом, ломящимся от изысканных блюд. Насытившись же, опрокинет на постель женщину своего соперника и станет ее громко любить. Другой, уже не соперник, ему что остается – утешится кашей на воде.
Игорь встал, подошел к выведенному за скобки супругу, поднявшему на него водянистые слезящиеся глаза, и широким жестом пригласил разделить с ним поминальную трапезу. У того загорелись глаза, жалкая улыбка скривила рот, стал подниматься. Опомнился, покачал головой, отвернулся к остывшей каше, ковыряя ее ложкой.
Его же соперник постоял в раздумье, как путник на распутье. Набросил на плечи плащ и вышел вон, стараясь не хлопнуть выходной дверью…