И не в звёздах дело, просто как-нибудь — сквозь
эти дырочки в чёрном-пречёрном, а может — через
прорывается белое, щурясь, почти ощерясь.
То ли искры из глаз, то ли зубы горьки на вкус —
словом, чувство, что дали в челюсть.
Упираться ногами в землю, как в гладь стены,
что подёрнута жёлтой и зыбкою ряской обоев,
значит — справа сквозь сон не нащупать любимой спины.
(Кто-то б, может, сказал: "Под собою не чуять страны",
но, по-моему, первое — повод завыть от боли).
Чтоб тебя не будить, я смакую горечь слюны.
Я считаю, так много легче для нас обоих.
А еще я считаю овец с двадцати одной —
и стою, и, наверное, даже немножко вижу,
как качаются звёзды-не звёзды, но предо мной
оробелою былью цветущих из неба вишен.
И привычно боясь тридцати, я шепчу: "три - ноль",
чтоб сквозь дырку нуля на меня хоть глазком — Всевышний.
Почему-то я знаю, что так вот считать овец —
значит чуточку думать о всеми любимом Вечном.
Весь я в этом-не весь (всё же кажется, что не весь),
только тем, что болит, понимаю такие вещи.
Я глотаю слюну — и бьющийся в горле визг —
Суть того же, как ночь сглотнула вчерашний вечер.