ешь, говорили они, манки побольше, чтобы вырасти,
но не сказали, зачем, о той самой бессмысленности
всего я узнала уже повзрослев почти,
гораздо позже,
когда валялась на ступенях полумертвая от обезвоживания,
после череды алкогольных ночей (зачем?),
стало понятно, что все глупо и беспощадно, как ким чен
ын или ир, или другие кимы,
и лучше бы стало никак, но стало невыносимо.
каждое утро охранник в фойе улыбается, будто бы
есть что-то важное в жизни. любовь блюет минутами,
счастье – строго на рождество, мир измеряя литрами выпитого,
как у хиппи того –
если выставить все бутылки на подоконник, то
не влезет. зачем все эти фото в альбомах? чтоб никто
не открывал их потом,
не вытаскивал, хранил из чувства вины.
кто-то идет в темноте, все мышцы напряжены,
руки трясет от страха, был бы член, было бы легче мне,
а без него меня можно насиловать – я женщина.
ешь, говорили они, манки побольше, будешь сильней!
ну а пока дверь открывай, сумки носи мне,
неважно, сколько суфражистки за нас пролили крови,
но почему эти тупые немцы не платят за мой кофе?
ешь, говорили они, манки побольше, будешь выше!
но не так высоко, как космос, он все равно не услышит,
я уже выучила все молитвы, можно теперь пойти шляться в подъездах?
ничья смерть не ответственна за счастливость твоего детства.
ешь, говорили они: перед ней скатерть клеенчатая, грязный ножик,
невыключаемое радио маяк, сквозь тюль экономное солнце
россии.
она все ест эту застывшую манку, но не растет больше,
и сильней не становится,
только бессильней.