(посвящается моему школьному другу, доброму и весёлому хулигану Юрке Салогубу)
Он был гостям привычно рад,
Я знаю, я уверен;
И шли к нему, да все подряд,
Ведь были настежь двери.
Я помню дом, и не забыл
Его квартиры номер...
Вчера мне брат его звонил,
Сказал, что Юрка помер.
А начиналось – хорошо:
Весёлый, в брюках мятых
К нам в школу в пятый класс пришёл
В конце шестидесятых.
Но, смелым был и, молодец!
Признания добился,
И после драки, наконец,
Я с Юркой - подружился!
И мы росли, как все растут:
Шалили, как не странно,
Мечтали о морях, но тут -
Беда пришла нежданно.
И ночь была, и стук колёс,
И поезд, словно птица,
В другую жизнь его увёз;
Очнулся друг в больнице.
Такое встретишь лишь в кино;
Ужасное – случилось.
Но билось сердце Юркино
И не остановилось.
И началась другая жизнь,
В которой боль, досада,
И где, за что ты не возьмись -
Учится снова надо.
Ходить, писать другой рукой,
И просто делать вид,
Что не беда, что ты другой –
Безногий, инвалид.
Мы помогали, как могли,
Не то, что б в оправдание,
Но, всё же, не уберегли
От злостного влияния.
Да, что там, в общем, говорить:
«Поплыли» - несомненно!
Когда он начал вновь ходить
И пить одновременно.
Но школу Юрка не бросал
И новый быт осилил;
За то, что он стихи писал
Его не раз хвалили!
Пейзажи тушью рисовал
И брался за портреты,
На школьных танцах танцевал
И сочинял куплеты.
Ну а Высоцкого читал
Он просто лучше всех!
И он догнал, он не отстал,
И верил в свой успех.
Но позже, осенью сырой
Опять не повезло!
Семья (бывает так порой)
Распалась, как назло!
Отец и мать - им Бог судья;
И, заглушить, что б боль
К нему фальшивые друзья
Приносят алкоголь.
Он с белым красное глушил
И пел про бом-брам-стеньги,
И в город к матери спешил,
Когда кончались деньги.
Скрипел зубами и вставал,
И шёл пешком до клуба;
Там танцы, там ансамбль играл
Для Юрки Салогуба!
Ложился и опять вставал,
И, не найдя покой,
Он на себе рубаху рвал
Единственной рукой!
И пил, чтоб сердце остудить,
Но не терять контроль,
А завтра вновь ходить, ходить,
Превозмогая боль!
И вот уж тридцать, позади
Застолья и веселья,
А сердце рвётся из груди,
Особенно с похмелья.
И как сказал бы драматург:
«Сюжет наш накалился»,
Но прав был в Орше тот хирург,
Который удивился,
Не веря взору своему:
«Не сердце – просто глыба!
То, что живой пока – ему
Скажи, пацан, спасибо»!
Жизнь вновь преподнесла свинью
И своего добилась:
Пытался он создать семью,
Да что – то не сложилось.
Работы нет – опять запой,
А утром – за «лекарством»;
Был брошен матерью родной
И брошен государством.
Хотя, есть льгота на проезд
И пенсия – копейки;
И вот опять гудит подъезд
И заняты скамейки.
Душа по – прежнему болит,
Вопрос назрел хороший:
Но разве может инвалид
Прожить на эти гроши?
Но в жизни Юркиной, порой
Случались просветления:
Когда не мучил геморрой,
Тогда - и настроение!
И взгляд, по – новому, на жизнь,
На будущее планы!
Ты, друг, не пей, ты продержись,
Но вновь звенят стаканы.
Финал печален и простой –
Не выдержало сердце.
И в год ему, сорок восьмой
Закрылась с хрустом дверца.
За ним пришла его «ладья»;
Больной, но не в грехах,
Он умер, в вечность отойдя,
У брата на руках.
Он жизнь любил, он песни пел,
Жил честно, без вранья.
И нагрешить – то не успел
Он к счастью так, как я.
А то, что пил, так Бог простит!
Бог милостив к пирушам!
И вечной жизнью наградит
Его большую душу!
Прости и ты нас, тех, кто пел
С тобой в саду с гитарой;
Кто опоздал, кто не успел…
Прости за это, Старый!