Часть 1. Указ.
Я разложил на рабочем столе кисти, баночки с пигментами и прочие необходимости и приготовился писать икону. Вдруг в мастерскую вбежал Шура, милый добрый товарищ. Оглядываясь по сторонам, Шура сообщил страшную новость:
- Революция!
Революция?.. Ну какая может быть в России революция? Мы по уши увязли в развитом социализме, и нам вот-вот должно быть ещё лучше. Кто увольняется с работы за день до квартальной премии!
- Шура, может, ты выпить хочешь?
Где-то я читал, что подсознательное влечение к личному благу иногда является генератором внезапных и странных идей, декламация которых приносит облегчение, отвлекая от внутренней неудовлетворённости.
- Борь, я серьёзно. В стране раскол! Ельцин отморозил указ №1400 об упразднении Верховного Совета! Хазбулатов забаррикадировался в Белом Доме и послал Ельцина на три буквы! Сейчас многие туда идут. Пойдём, а?
- Ну уж нет! - улыбнулся я, - Иконописание вне политики, ты же знаешь.
- Пойдём, а? Они думают, с нами можно по-любому что ли?..
Мы подошли к Белому Дому со стороны Горбатого моста. Нас встретила революционная суета, напоминающая встревоженный, но разумный улей. Люди что-то сосредоточенно несли, складывали, уходили и снова возвращались. Так, наверное, в 1871 году под звуки Марсельезы строили свои нехитрые баррикады парижские коммунары. Ни сопливых пепси, ни почитателей «клинского» я не увидел. Сосредоточенная конструктивная работа и сдержанный, возвышенный настрой духа.
Я не принимал участие в предыдущей русской революции 1991 года. Тогда, говорят, фурами подвозили фастфудовскую мерзость. Нет. Сейчас "жрачки" не было. Кто-то и перекусывал, доставая из рюкзачка (а профессура – из портфелей) нехитрые домашние бутерброды.
То, что я увидел в первый день действительно революции, меня как-то по-особенному, по-человечески взволновало. Мы с Шурой приняли участие в общем баррикадном строительстве. Время дня пролетело незаметно. Когда же наступил вечер, перед каждым встал вопрос: оставаться на ночь охранять Белый Дом, или отправляться домой.
Чтобы «подогреть» интерес читателя к повествованию, которое никак не выберется из бытовых подробностей, скажу:
Многие, у кого «на попечении» находится неспокойная гражданская совесть, пишут о событиях 1993-его года. Например, замечательное почасовое свидетельство последних страшных дней революции изложено в книге А. В. Островского «1993. Расстрел «Белого дома»». Но у меня задача другая. Я являюсь одним из тех немногих счастливчиков, которые «поиграв» в революцию, не заплатили за это жизнью. На моих глазах множество дивных граждан красивой будущей России было уничтожено, а тела их исковерканы бронемашинами.
Как «отрок Эфесский*», я "просыпаюсь" ныне на короткое время, чтобы оставить молодому российскому поколению воспоминания очевидца и участника гнуснейшего и героического перелома в отечественной истории. Перелома, после которого стрелять в человека стало в нашей стране "победившего социализма" делом обычным. Моя задача – не хронологический рассказ о поступках главных персонажей этих страшных дней, а живые человеческие воспоминания. Воспоминания о людях, которые могли бы сейчас гулять с внуками по золотистым аллеям московских парков и рассказывать им мудрые сказки. Увы – ни рассказчиков, ни внуков.
Часть 2. Московская Парижка.
Первая ночь на московских баррикадах - сплошная романтика!.. Сотни людей жгут костры, поют песни, смотрят на крупные сентиментальные сентябрьские звёзды и, конечно, спорят, спорят. Спорят о жертве для достижения общего блага, о мужестве сознательном и случайном...
И я спорю, не представляя, какое человеческое мужество увижу всего через десять дней, и как будет стонать моё сердце, «фотографируя» посекундно массовое жертвоприношение во имя… «Во имя» - самое трудное место в тексте воспоминаний. Любая оправдательная логика взлетает и падает, как сбитый из рогатки кукурузник, выжигая плодородный слой земли в месте падения...
Добровольческий полк защитников Белого дома, как древний полк Игоря Святославича, наверное, не имел ни единого шанса победить, но его Победа (и Будущее время это наверняка подтвердит) заключалась в его участии! Жертва "Игоря со товарищи" оказалась предтечей освободительного Куликова сражения. Когда и как отзовутся события 1993-его года на ход Русской истории, мы с вами знать не можем. Это откроется другим, позже.
Я набираю в Яндексе «полк Игоря, картинки» и получаю… восемнадцать тысяч изображений! Тут и репродукции живописных картин сражения, и русские иконы, и десантура Псковской дивизии, и Рязанские штурмовики, и русская Ярославна оплакивающая мёртвого военкома-мужа… Пробирает!..
Шли, вернее, тянулись дни осадного положения «Хазбулатовского» войска. Я умышленно поставил кавычки, потому что все начальники Белого дома: и Руслан Имранович, и усатый генерал Руцкой, и все прочие генерал-депутаты производили, мягко говоря, удручающее впечатление на собравшееся ополчение. Непрерывно во дворе Белого дома шёл патриотический митинг. Среди выступавших у микрофона, мне лично запомнился один… плачущий генерал (кто – не помню), который говорил в толпу буквально следующее: «Умоляю вас, не расходитесь, пока вы здесь – штурма не будет!»
Такие выступления удручали собравшихся, но анархию не провоцировали. Люди внутренним чутьём понимали, что лучше плохой командир, чем никакой.
Власти города обнесли Белый Дом по периметру спиралью Бруно (мерзкая коварная штука) и выставили караулы. У защитников появилось новое дело: искать в оцеплении прорехи и доставлять на баррикады еду и воду.
Ото дня ко дню напряжение нарастало. По Москве шли стихийные митинги, милиция и приданные войска их разгоняли. Люди, разбегаясь, на ходу договариваясь о месте следующей встречи. Менты орудовали дубинками. Помню шок, когда я впервые увидел молоденького милиционерика с дубинкой в руке. «Это что, - подумал я, - для человека? Да как он посмеет ей замахнуться, а потом ещё и ударить?!.» Так мораль дяди Стёпы, друга всех детей, уступала место новому отношению людей; отношению, в котором отсутствовала презумпция невиновности.
По ночам при свете костров мы вели «ожесточённые» споры о праве гражданина и обязанностях власти перед собственным народом. А утром, выходя за спираль Бруно, под дубинками ОМОНа писали сине-красным карандашом по телу свободный диктант на сформулированные в ночной хрипоте темы.
Интересно знать, упоминает ли автор какой-либо из книг о событиях 1993 года о внушительной походной палатке, разбитой во дворе Белого Дома? О! Это была не простая палатка. Поставили её студенты из Приднестровья. Над палаткой на растяжках красовался, как бы сейчас сказали, «баннер» со словами «Группа разработки теории счастливого общества». Этот текст помню дословно. Вот такие романтики десять дней обживали мятежный двор в центре Москвы. Но земля под палаткой оказалась платной, а плата оказалась - очень дорогой…
Часть 3. Игры в революцию закончились
Наступило 3-е октября, день рождения нашего с Мариной сына Ивана. Утром я вернулся домой после бессонной баррикадной ночи. Война войной, а девятилетний «юбилей» сына – вещь в семейном хозяйстве необходимая. Под вечер пришли гости, Юра и Валя. Мы ещё сидели за столом, когда картинку на телеэкране сменили полосы, а потом зазвучало «Лебединое озеро», ставшее популярной заставкой ко всякой русской революции.
- Кажется, началось! – сказал Юра и внимательно посмотрел на меня.
Надо было видеть испуганные глаза женщин. Бабьим чутьём они почуяли беду. Над всеми нами кружил, как ворон, простой вопрос: стоило ли играть в революцию все эти десять дней, если бы мы сейчас остались дома?
У меня хорошие друзья. Шуру я определил бы в ранг политически заинтересованных наблюдателей – таких, как он, большинство, и я в том числе. Юра же - взвинченный, неистовый борец за правду, человек, готовый ежеминутно продать свою жизнь за добрый куш справедливости. Революционер типа Че Гевары. И конечно же, с первыми аккордами великой музыки он автоматически направился к двери воевать за победу и только насмерть. Я поспешил за ним. Помню глубокий умоляющий взгляд Марины «Останься!» и слова Вали, сказанные вслед: «Боря, береги Юру!..
Думаю, главное препятствие, которое из века в век мы преодолеваем в стремлении к счастливой жизни – наше генетическое беспамятство. Почему немец бережно складывает в коробочку документы рода, а те, кто побогаче, создают галереи фамильных портретов? Почему юного Deutsche приучают смотреть на мировую историю через призму собственной родословной?
Мы же считаем себя вправе ради "высшей справедливости" предавать родителей, какими бы плохими они нам ни казались? Для нас гвинейский негр порой становится ближе кровного брата? Помните, у Высоцкого «Наш гвинейский друг…»? Почему мы, запамятовав «Слово о полку Игореве», позволили иудушке Троцкому увлечь нас в омут интернационализма? В угаре идеи всеобщего блага мы способны на самоубийство!
Откуда в нас эта порча? Кто и когда подменил нам высшие ценности, предложив безумные альтернативы русскому созидательному началу. Помнится, великий русский святой преподобный Серафим Саровский говорил: "Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи"? Почему мы не следуем святым рекомендациям?
Что за примерами далеко ходить. Предали русский язык и собственную культуру, заговорили по-французски – получили Наполеона. Задумали совершить мировую революцию - получили собственную гражданскую войну. Запамятовали свои имперские обязанности – выставили Родину на посмешище и поругание.
Разве не достаточно?
Часть 4. Последняя ночь перед безумием.
Белый Дом был окружён со всех сторон баррикадами. Сейчас, зная, как хрустели под гусеницами современных БТРов старенькие кровати, перила ограждений, какие-то баки и пр., впору удивиться: «на что рассчитывали защитники этой московской Парижки, перевязывая проволокой «элементы укреплений», добытые в соседних дворах. Я вам отвечу - люди готовились к бою.
Но к бою не с гусеницами бронемашин, а с ОМОНом, вооружённым дубинками, и слезоточивым газом. Против транспорта и поливальных машин «варили» коктейль Молотова. Где-то раздобыли и раздали металлические щиты. Всем женщинам было приказано: «Как только начнётся заварушка, бежать в Белый Дом». То, что ЭТО вот-вот начнётся, уже понимали - накануне власть смотала спираль Бруно и отвела караулы. Все препятствия перед ощетинившимися баррикадами были сняты.
Повзводно командиры распределяли добровольцев на дежурство. Нам с Юрой досталась баррикада на Горбатом мостике. Не так давно по этому мостику я впервые вошёл в революцию, и вот теперь по иронии судьбы мне предстояло революцию защищать на том же самом месте.
Стемнело. Вдруг стали поступать машины с раненными из Останкино. Это произвело шок. Каждый втайне надеялся, что власть не переступит брутальную черту крови. Все посторонние звуки смолкли. Над баррикадами тишину нарушали только крики раненных, короткие команды и... гул окружающего города. Город, как ни в чё не бывало, спешил по своим делам, пьянствовал в кабаках, сопел и щупал женщин в темноте наступающей ночи.
Наш взвод в третьем часу неожиданно перевели на баррикаду в Девятинский переулок, а на мостик пришли другие (скажу, опережая события: этот мостик на проверку оказался вовсе не мостиком, а стартовой площадкой. Весь его «технический персонал» поутру дружно взлетел в небо к вечному пристанищу).
Я тысячи раз спрашивал в молитве Бога: «Кого из нашего взвода Он решил оставить в живых и потому право умереть на мосту передал другому взводу? Может, командира? Отставной капитан, в деле серьёзный оказался мужчина. Или моего товарища Юру? Господь любит проказников. Глядя на них, люди становятся лучше!
Наша новая баррикада прикрывала спуск к Белому Дому со стороны Девятинского переулка и тянулась от забора Американского посольства в сторону здания Мэрии. Попарно ходили в дозор. Помню, первый пистолетный выстрел. Подумал: начинается! Нет, всё стихло.
Томительное ожидание, как ветхий занавес, сорвал поутру грохот гусениц со стороны набережной.
Часть 5. Штурм.
В течение одной минуты мы превратились из ратников, готовых к бою, в безвольных статистов. На наших глазах головной БТР колонны, идущей со стороны набережной, прямой наводкой расстрелял баррикаду на Горбатом мосту.
- Разрывными бьёт, сволочь! – сказал капитан, - Армию бросили. Приготовить гранаты!
Гранатами, а точнее вялой надеждой хоть на какое-то реальное сопротивление назывались полулитровые бутылки с зажигательной смесью.
Секунд за тридцать уничтожив перед собой всё живое, БТР раздавил баррикадные безделушки и вполз на Горбатый мостик. Ствол пулемёта неестественно вывернулся в небо и затих. Не знаю, может, он собрался стрелять по душам, летящим вверх, но на мгновение канонада стихла.
В это время на противоположном фланге (по ту сторону двора) раскатисто грянула точно такая же очередь. Она разбудила «нашего» героя. Он резко опустил ствол пулемёта и отстрочил, разворачиваясь кругом, обойму до конца.
Люди, обняв головы руками, метались по внутреннему двору Белого дома, пытаясь отыскать спасительный выход. «Наш» БТР, подкрепив силы новой обоймой, стал прицельно срезать бегущую толпу, не позволяя никому выйти за рубеж огня.
- Что ж он, сволочь, делает?! – растерянно выдохнул кто-то из нас.
Тут я увидел, как мой друг Юрка со связкой «гранат» перелезает через укрепление баррикады и перебежками уходит в сторону мостика. Это была полная бессмыслица! Во-первых, расстояние до БТРа простреливалось нещадно. Во-вторых, эта композитная хрень может, разве что, разжечь пионерский костёр, на большее она не способна в принципе.
В глазах мелькнуло тревожное лицо Вали. Поступок Юры парализовал мою волю, и я обречённо наблюдал за процессом гибели друга. Вдруг я ощутил хлёсткую пощёчину. Передо мной во весь рост стояла Валентина и била меня по щекам. Я пришёл в себя и бросился за другом. «Юра! Назад!» - закричал я и вдруг упал, споткнувшись на бегу о разбросанную проволоку. Юра, заметив моё «фронтовое» падение, повернул и поспешил ко мне. Когда он подполз и увидел, что я в порядке, то не удержался и, за минусом нецензурных слов, гаркнул: «Такую революцию испортил, Боря!»
Двор Белого Дома с каждой минутой всё точнее напоминал ад. Плотный едкий дым от выстрелов закрывал видимость до двадцати метров над землёй. БТРы прошивали очередями сгусток серого воздуха выискивая малейшие признаки жизни. Человеческих голосов не было слышно совершенно. Всё тонуло в однообразном раскате нескончаемой стрельбы.
Нашему взводу странно везло. Мы влипли в стену Американского посольства и оказались вне внимания БТРовских стрелков. Все стволы были направлены в гущу двора. И мы наблюдали это огневое «чистилище», захлёбываясь от ненависти и боли.
- Сделать ничего не можем. Уходим, - скомандовал капитан серым, как дым, голосом.
Вжимаясь в кирпичную стену посольства, за которой америкосы, попивая виски, наверняка снимали на видео ещё одну маленькую гибель России, мы благополучно отошли к высотке. Единицы защитников, которым тысячекратно повезло, оглушённые, в разорванной одежде, истекая кровью, выбирались на ощупь из территории смерти…
Запоминается порой не самое значительное и яркое. У меня в глазах до сих пор стоят не плюющие боекомплект БТРы, не горящий чуть позднее Белый Дом, а будничные толпы серых равнодушных людей, моих сограждан. Мы с Юрой, словно два поднятых со дна утопленника, стояли у входа в м. Баррикадная и смотрели, как люди, оглядываясь на канонаду выстрелов, спешили на работу, недовольно ёжились и исчезали в дверях подземки. Не только сострадания (ведь каждый из них хоть что-то наверняка слышал про бучу в Белом Доме), нет! даже простого любопытства (ведь не каждый день происходит такое) мы не увидели ни у кого в глазах…
Француз, заслышав Марсельезу, встрепенётся, как девушка на картине Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах». Немец тот час встанет «во фрунт», лишь вздрогнет барабан барабанщика. Серб сверкнёт глазами, при упоминании слова «Косово». А что же мы?
Да, не меня, моего соседа (прав он, и ли нет – неважно!) убивают. Творится прилюдно самосуд в самом центре города, а я спешу на работу к 9-00 и не могу остановиться! Нас же всех перережут, как кроликов, если мы не научимся останавливаться и сопереживать!..
Часть 6. Послесловие.
На другой день я встал затемно и отправился к Белому Дому. В предрассветной тишине спящего города я бродил среди развороченных баррикад, как среди театральных декораций к классической Шекспировской трагедии, где в финале все убивают всех. Моё внимание привлекла секция лёгкого уличного ограждения. Сварена она была из полой алюминиевой трубки в диаметре около двадцати миллиметров. Она напоминала скорее фрагмент гигантской паутины, чем заградительную конструкцию. Я заметил одно пулевое отверстие, рядом другое… Приглядевшись, обнаружил, что прожилки этой «алюминиевой паутинки» были сплошь иссечены пулями. «Боже мой! – подумал я, - какова же была плотность огня, если даже в такой прозрачной форме пули отметились на каждом сантиметре! И везде кровь. Убитых не было – убрали ночью.
Вскоре поле «битвы» стали огораживать, отсекая любопытствующих.
Потом уже, не помню от кого, я слышал, что боем (вернее, разбоем) и взятием Белого Дома дело тогда не закончилось. Всех защитников, кого смогли захватить живыми, конвоировали на стадион «Труд», примыкающий ко двору Дома Советов. И там продолжался изощрённый гитлеровский самосуд. Особенно лютовали над Баркашовцами. Я про них ничего не знаю, но слышал, что ребят жестоко расстреливали, а девчонок (были и такие), ОМОНовцы насиловали, прогоняя сквозь строй и потом тоже убивали.
Это что, скажите, такое? Ещё как-то можно, пусть не понять, но хотя бы принять во внимание исполнение подонком в бою нечеловеческого приказа. Дескать, армия! Но на стадионе-то что творилось?! Оказывается, люди-то среди нас не все. Оборотни встречаются, а мы того и не знаем. Мы думаем, тот, кто построил такую большую и удобную цивилизацию, сам по себе должен быть добрым и благожелательным. Оказывается, нет. Меняются орудия труда и количество программ в телевизоре, но не человек!
Выходит, мы – крутые наследники Дарвина? Победив окружающий нас мир природы, мы вступаем в конфликт друг с другом, продолжая борьбу за выживание. Может быть, то зло, которое случилось 4-ого октября в центре Москвы стоит в ряду проверочных работ современных медиа-Дарвинистов? Может быть резня евреев, поляков, концлагеря 2-ой мировой войны продолжились в мерзкой борьбе за власть Бориса Николаевича с собственным народом? Более активный биологический вид уничтожает слабых сородичей в борьбе за выживание?
За выживание? Какое выживание? Ужели скудна стала старушка Гея?..
Эх, сдать бы этих новоявленных Дарвинистов в Палеонтологический музей! Если же постоянные обитатели музея воспротивятся такому соседству, следует выстроить новый корпус и прикрепить над входом бронзовую табличку "Vip - зал. Венец эволюции зверя".
Давайте сдадим! Без революций, просто в своём сознании! Ведь злоба торжествует над нами только тогда, когда мы внутренне озлоблены.
И кто помешает нам, освободившимся от зла, начать жить по-человечески, с Богом!
P.S.
Весь день 5-ого октября я бесцельно бродил по Москве. Когда же к вечеру вернулся домой, написал стихотворение:
Игорева сечь, век 20-ый
Уходит поезд в никуда,
Я – пассажир в пути.
Билет купил не по годам,
По случаю купил.
А рядом парень, мы вдвоём
Буквально час назад
В тот девяносто третий год
Сошлись у баррикад.
Мы рассуждали о стране,
Мы строили редут,
Мы верили, что злобы дней
Редут не перейдут.
Потом с Горбатого моста
Нас поливал свинец,
И смерть две веточки вплела
В свой бархатный венец!
Кто знал, что выпала судьбой
Нам Игорева сечь?
Быть может, будущий герой
Об этом скажет речь!
Уходит поезд в никуда.
Прощайте, в добрый час.
Уже написаны слова,
И даты есть у нас.
Они содвинули сердца
В невидимый чертог,
И как бы выпили вина
Вдвоём, на посошок.
* семь отроков Эфесских - семь христианских юношей, уснувших на века.