Усиленный конвой неспящих гор –
Камчатских лагерей примета.
Холодный гулкий клуб, без штор.
Звенящий голос приглашённого поэта.
Десятки коротко остриженных голов,
Оценивающих цепких взглядов.
Охрана и начальники отрядов
Оглядывают зал поверх рядов.
Минуты утекают за порог.
Звучат стихи о Боге, о Камчатке…
Как благодатный дождь, высокий слог
Смывает с лиц тюремный отпечаток.
И размывает меж людьми барьер…
На зоне каждый знает цену слова.
В конце на сцену, властный и суровый,
С вопросом вышел офицер.
Он произнес вопрос как назиданье.
Он им взмахнул, как старым партбилетом:
– Вы не считаете, что власть Советов
Спасла народности от вымиранья?
Поэт, взглянув на зеков, промолчал,
Подумав о Камчатке с болью.
Уйти пытаясь от словесных кольев
Стал молча расходиться зал.
Понятен заключённому ответ,
Аборигенов в лагере немало.
И офицер ушел – смешался с залом,
Сам ставший узником за много лет.
…Всей кожей ощутив себя в тюрьме
И глядя в спину уходящему народу,
Гость с горечью подумал о письме
Коряка, что не хочет на свободу.
***
– Привет, Братишка! Я здоров
И, главное, не голодаю.
Здесь я нашёл занятие и кров.
Деревню нашу вспоминаю.
Во сне ко мне приходит мать –
И, мёртвая, меня жалеет.
Сестра в Таловке – пишет, что болеет,
Что из посёлка нужно уезжать….
Работы нет. Ветшает старый дом.
Бездомная родня всё прибывает.
Как снег весной, оленье стадо тает,
Но брат пристроился на время пастухом.
Мне передали – Хипу утонул.
А мы с ним вместе выпили немало.
На Севере плохая водка стала.
Вачуч до дома не дошел – в снегу уснул.
А здесь тепло, как будто не зима.
Хожу в кроссовках даже в непогоду.
…И кейфовать осталось меньше года.
Как дальше жить, не приложу ума.
Была бы воля, я б остался здесь,
Пусть лучше в лагере, чем у сестры на шее.
Впервые я постель свою имею
И каждый день могу спокойно есть.
Работаю в столярной мастерской.
И пусть немного платят – мне хватает.
На этом все. Письмо писать кончаю.
Бог даст – пересекусь с тобой»