ПУТЬ К ЭЛЬДОРАДО
Теперь он знал: дар мага капризен, изменчив, хрупок. То, что удалось сделать однажды, в таком-то месте, в такое-то время, в другой раз может не получиться. Просто другая констелляция событий, другое состояние – и птичка не хочет вылетать. Это мучило его тем сильнее, чем большие возможности в себе он открывал – о, он был достаточно самокритичен, но, черт возьми, иногда всё же удавалось нечто особенное – да вот хотя бы «Ворон» или «Колокола» - славные вещи, ей-богу, это настоящая поэзия!
Но он-то знал, как никто, сколько образов и грёз остались невоплощёнными, попросту ускользнули с кончика пера, как лёгкие феи, сотканные из лучей света. И никогда, никогда уже больше не увидеть их! Только воображение помогало восполнить эти улетевшие видения, но у воображения тоже были свои пределы. Поэма «Аль-Аарааф», вся написанная на предельном усилии воображения, решительно не получилась – ни воображение, ни едва поспевающий за ним разум не смогли справиться с поставленной задачей.
Явившийся ему в откровении мир Иножизни – Иноразума не удалось удержать в сознании – он улетел, как сон. Он ведь сам написал в «Поэтическом принципе»: «Существуют… грезы необычайной хрупкости, которые не являются мыслями и для которых я пока ещё считаю совершенно невозможным подобрать слова. Я употребляю слово грезы наудачу, просто потому, что надо же их как-то называть; но то, что этим словом обозначают обычно, даже отдалённо не похоже на эти легчайшие из теней. Они кажутся мне порождениями скорее души, чем разума. Они возникают (увы! как редко!) только в пору полнейшего покоя – совершенного телесного и душевного здоровья – и в те мгновения, когда границы яви сливаются с границами царства снов… Временами я верю в возможность словесного воплощения…
этих неуловимых грез… я научился по своей воле удерживать миг, о котором говорил…»
Ах, как трудно удержать этот миг! Духовное прозрение подобно вспышке особого зрения, выходящего за границы пяти органов чувств – когда-нибудь наука найдет для него имя, но каково первооткрыва-телю… О, если бы он мог воскликнуть, как Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Если бы он мог одним волшебным прыжком очутиться в блаженной стране Эльдорадо, куда всегда, всегда была устремлена его душа! С уходом Вирджинии его уже
ничего не связывало с этим миром – только постылое тело да память… О, как мучительно он пытался поймать и воплотить ее ускользающий облик – всё было тщетно. «Улялюм», «Аннабел Ли» – всё это лишь тени любимого образа, навсегда ушедшего от него. Только в смерти обретёт он его вновь…
Кто же он, столь странно посетивший этот мир? Поэт-мистагог, певец недостижимой Красоты? Вечный рыцарь, странствующий по миру в поисках Эльдорадо – волшебной страны мечты? Да, он написал своё «Эльдорадо» – но как горек этот неожиданно вырвавшийся конец стихотворения!
Рыцарь, весел и смел,
Ехал вдаль, песню пел,
И в жару, и в ночную прохладу.
Долог был его путь,
И нельзя отдохнуть,
Если ищешь страну Эльдорадо.
Но с годами устал,
Стар и болен он стал,
Омрачённое сердце не радо.
Не нашёл он вдали
Той желанной земли,
Что похожа на Эльдорадо.
И когда он, без сил,
Пылким духом остыл,
Тень явилась, как призрак из Ада.
И спросил он у ней:
«Как найти мне верней
Ту страну, что зовут Эльдорадо?»
«За грядой Лунных Гор,
Где зияет простор,
Вниз, в Долину туманного Ада,
Путь держи ты смелей
За мечтою своей,
Если хочешь найти Эльдорадо!»
Безмерно уставший, опустошенный, с угасающим сознанием, он присел на скамью в балтиморском парке в осенний октябрьский день – и вдруг услышал нежный, сладостный голос Вирджинии: «Иди ко мне! Я здесь!» Сетка алмазных бликов в его глазах закружилась, и, уходя вслед за ней по спирали всё выше и выше, он успел краешком улетающего сознания услышать блаженное: «Love forever!» – «Любовь навеки!»
23 февраля 2002 г.