Я был бы прекрасен, если бы был морем. Угрюмым северным морем с холодной прозрачной водою. С буйками жирных чаек качаемых волнами во снах о Далай-ламе в очках и с головою лысой.
Ты была бы Луной белобрысой. Я был тебе мужем, ты мне женой. И в нашей идиллии зрячий любой увидел сиянье твоих отражений в моей удивлением вздёрнутой ряби, слепой же – моих междометий плесканье о пирс.
Ты красивей любой из актрис, что когда-либо плыли судами – других я не ведал красавиц – и удивительней, чем кругосветный круиз.
Жидким фосфором свет полной фазы вонзил мне когда-то в бегущие волны штрихами короткими пьяный художник-импрессионист. Надрывно. Так азбукой Морзе шифр тревожный радирует катер, встретивший айсберг: три точки, три тире, три точки.
Дама в чёрном от кутюр. Цветочки. Борей вырезает ноктюрна кусочки на зябнущей снасти. Губы в красной помаде несчастием сомкнуты намертво под дрожащей вуалью, глаза скрыты чёрными полами – иероглифом сдержанной скорби впечатан в моё сознание облик бледной жены капитана. Это я расстаюсь с тобою.
На шквалах промозглого утра в мрачном ненастье чайка крылья расправила, стонами кашляя. Букет уплывает в море, и в тумане печально тонет. Недожитой страсти в воду брошенным камнем.
Во мне таких россыпь, на берегах – мириады. Буквально. Каждое утро – частичка утраты. Монументальна любовь, в которой двое, и между ними танго космического миокарда.
Романтика и авангард во флаконе хрустальном твоего обаяния меня заставляют дышать чаще. У других, говорят, планет несколько лун бывает, но моя любовь к тебе сакральна вдвойне оттого, что я могу лишь представить, как почиваешь ты на горизонте, и когда ни одна душа живая не смотрит, я касаюсь мороза темнеющих оспин на обратной твоей стороне своим самым тёплым заливом.
Бьюсь о сваи прибоем, любимая, брызги взметая. Рвусь к тебе высотой своего прилива.