Это произведение было написано в 1973 году и наделало много шума. Автором (предположительно, так как опубликовано под псевдонимом Франтишек Ведьмак-Лысогорский) является Нил Гилевич, народный поэт Беларуси.
Прочитать поэму в оригинале можно на странице "Беларуская паличка" (к сожалению, ссылка
почему-то удаляется)
Франтишек Ведьмак-Лысогорский
Сказ про Лысую гор;
1. ДЕЛЁЖ
2. ПРОБЛЕМА
3. СТРОИТЕЛЬСТВО
4. ТАК И ЗАЖИЛИ
5. МУЖСКОЙ СТРАХ
6. ПУГАЛЫ
7. ВЯЛИКОЕ ДВИЖЕНИЕ
8. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ПРИЛОЖЕНИЯ К ПОЭМЕ
1. Кто откроет автора
2. Первое предупреждение плагиаторам
3. Второе и последнее предупреждение плагиаторам
1. ДЕЛЁЖ
Наш век, конечно, слишком шумный
Но свыклись с этим мы давно:
Футбол и бокс, и джаз безумный,
И пьянки с сексом заодно.
Но вот такого крика-гвалта,
Что целый день тот дом шатал,
Где не собрал костей гауляйтер, –
Минск много лет уж не слыхал.
Сначала тихенько средь люда
Рассказы-слухи поползли:
Под дачи-огороды будут –
Давать по соток пять земли.
Потом, словно приказ к атаке,
Призыв раздался вечевой:
«На сход, скорей! На сход, писаки!
На сход, писаки, кто живой!»
«Так значит правда, братцы? Делят?»
И вот, сбивая с ног народ,
Бежали авторы и челядь –
Все – в дом писателей на сход.
Как жёны, тёщи резво гнали,
И остальная вся родня,
Кто мог – из клиник посбегали,
Что и врачам их не догнать.
Чтоб первым (так им всем казалось),
В делёжке голос смог подать, –
Чтоб лучшая земля досталась,
И статус тем себе создать.
Но в сердце глубоко сидела
Надежда изо всех надежд,
Что от богатых переделят
И оторвут для них надел.
Куда приятней взять не пустошь,
А с грядочками огород:
И хрен готовый, и капусту,
И горсту ягод на компот.
Шамякин, правда, был спокоен:
Ему успели уж сказать –
С верхов: «Вас не побеспокоим,
У вас не будем обрезать!»
Но кое-кто был озадачен:
«Поднимет голыдьба скулёж,
Да раскурочит наши дачи,
Какой же будет тут делёж?»
Но зря владетели поместий
Дрожали так за свой удел:
Никто из зависти иль мести
Хватать добро их не хотел.
Как пчёлы люди там гудели,
И нетерпенье всё росло,
Но, наконец, уразумели
Святую правду «вещих» слов.
Профорг Шушкевич начал славно:
– Друзья! А знаете ль вы что,
На пустыре возле Заславля
Участков дали ровно сто!
– Друзья! Тут встал непобедимый –
С-под груды двух веков вперёд –
Кандидов лозунг: «Всяк, родимый,
Копает сам свой огород!...»
Вскипел поэт тут из народа:
«Мне срам, потомку кузнецов:
Какие ж это огороды,
Коль без готовых огурцов?!»
Вот приступили и до торга,
Да чередком пошёл делёж,
Вдруг Волосевич на профорга –
Да с кочергой, под крик «Даёшь!»
– Дели по совести и честно,
А если будешь махлевать –
Тебя по лысине так тресну –
Слетишь со стула, твою мать!..
Шушкевич посмотрев с укором,
Такой порядок предложил:
– Поговорим, друзья без споров,
Потом пусть жребий всё решит.
Антон Белевич, весь издёрган,
Рванулся первым слово взять
И на несчастного профорга,
Рукой махнув, он крикнул: – Сядь!
Я – не Шамякин и не Бровка!
Мне ваша не нужна гряда!
Пока на свете есть Дубровка –
Её песняр я навсегда!..
И так махнул рукою бурно,
И крутанулся так Антон,
Что по инерции с трибуны
Пошёл на публику винтом.
Но в тот же миг поднялся Ставер
(известный Ста-рый вер-шеплёт).
Картинно ногу он отставил
И дал фантазии полёт.
– А у меня везде есть гряды,
В любой деревне – свой народ!
Куда приеду – там и рады.
Там и ведут в свой огород.
Там редьку с хреном ем от пуза,
Турнепсом вволю я хрущу,
А как налопается Муза –
Стихами до ночи трещу!
Порой не в том ночую месте –
Так снится всякая херня:
То Скрипка с Эвентовым вместе,
То некто Чауский-Вирня!..
Тут Деружинского заело:
– Я первым в песнярах стою!
Мне болтовня уж надоела –
Вам лучше песню пропою!..
В лице тут Витка изменился
И нервно он глаза протёл,
Поёжился, перекрестился
И вышел тихо в коридор.
«Активность, как на поле брани,
Такой я сроду не встречал.
Чтоб и на творческих собраньях
Такой же был всегда накал!..»
И Лупсеков (женой он будто
Силком был приведён на сход) –
Ему так было неуютно,
Что скрылся через чёрный ход.
И останавливая встречных,
Он говорил им с болью: – Брат!
Меня считают сумасшедшим,
Скажи, кто сумасшедший, брат?..
Меж тем далёко, на галёрке
Сидел известный драматург,
И виделось во взгляде горьком,
Что думал он про шумный круг.
«Чего всё это быдло стоит?
Весь этот крик – одна комедь.
Вам, хутора, что я построил,
Во век, ребята, не иметь!..»
Но вот поднялся Федорович –
Седоволосый аксакал –
И пессимистам нездоровым
Клич революционный дал:
– Прошу, товарищи, поверить,
Что путь один наш – коллектив,
А я пойду вам грядки мерить,
На грудь бант красный нацепив!
Мечтал я в тундре, как о чуде,
Что вот прийдёт такой денёк.
А тут – такая закусь будет!
И свой лучок! И свой чеснок!
Тут Бородулин с места лупит:
– Дам, братцы я совет один:
Чеснок и лук гораздо лучше,
Когда есть рядом магазин.
Но эту реплику поэта
Видать, не слышал Гарусёв:
– Мой огород – моя планета!
А грядки – глупость это всё!
Ну, если б взял себе Скапаров –
И я бы душу отводил.
А так – пока я всё вскопаю,
Поэму б лучше сочинил!..
Макаль с Вертинским размышляли:
«Ну, в общем, неплохой район!
И мы б не раз там ночевали,
Коль там открылся б пансион…»
Поднялся словно королевич,
Держа под мышкою сафьян,
Поэт-учёный Нил Гилевич –
Великий друг для всех славян.
– Меня волнует, братцы, это,
Как ставеровские «стишки»,
Хоть дачку в Купе я на лето
Снимал, чтоб жарить шашлычки.
Так там же Нарочь нас купает,
Как мать малюток – голышом.
Да и компания какая:
Сам Танк, Лыньков и Кулешов!
В толпе я славы не добуду –
И не заметят, и затрут.
И что же с коммунизмом будет,
Коль люди грядок наберут?..
Шушкевич на часы взгляд бросил:
– Болтать довольно, может, нам?
Друзья! Давайте жребий бросим
Да разойдёмся по домам!..
Крича, как бабы на базаре,
Друг друга чуть не сбивши с ног,
Творцы тянулись, как в угаре,
Достать заветный номерок.
Творцы тянули и не знали,
Что это шоу и обман:
Участки лучшие попали
Организаторам в карман.
Что удовлетворён был полно
Журнала «Белорусь» отряд:
Шовня, Шилович, Досин, Гроднев –
Какой «талантов» мощный ряд!
А по участкам, аж до ночи,
Где Лысая стоит гора,
Писаки, вытаращив очи
Свои искали номера.
О, вдохновенье под горою!
Когда б наш пишущий собрат
Искал так своего героя –
Вот это был бы результат!
2. ПРОБЛЕМА
Давно уж ведомо в народе,
Что без навоза никогда
Не будет толку в огороде,
Сколь ты не вкладывай труда.
И чтобы всё кругом буяло,
Росло на радость на гряде –
Навоза нужно дать немало.
А где же взять его? Ну, где?
И дачники загоревали –
Как без навоза? Ну, нет слов!
И все в печали вспоминали,
Какой счастливец Ковалёв!
Его судьба всегда ласкала –
Как делу не пойти на лад,
Когда сват служит генералом –
Ведь это ж – армия солдат!
Там не был пустошью участок:
Весною, лишь пришла пора,
Солдатики с цистерной часто
Подкатывали до двора.
Все генералам были б рады…
А если крутишься один?
Тут, хоть садись ты в эти гряды
Да сам навоз производи!
Проблему первой поэтесса
Решила просто, видит бог:
У ней на сотках, возле леса,
Скворечник вырос, как грибок.
«Мозгов додуматься коль нету –
Пусть – дурни – бегают сюда.
Так у меня, глядишь, за лето
Будет удобрена гряда…»
Ну, а тем временем искали:
Кто – чернозём, кто – бурый торф,
Кто – просто мусор, кто фекалий,
Да коровяк таскал профорг.
Предметом зависти был Кучер:
Подробно каждый вспоминал,
Как тот по блату в цирке лучший
Навоз таскал из-под слона.
Смутился критик тут немного
И циркача среди двора
Спросил: «Скажи, браток, как много
Слон валит этого добра?»
Сглотнув слюну, циркач скривился,
И дал в ответ такой он сказ:
«Да ты б под ношей той свалился,
Что он наплюхает за раз!..»
Один редактор – вот удача, –
Купить гуана бочку смог.
Впотьмах припёр её на дачу,
Да и припрятал под замок.
Тогда – стыд-срам для человека–
Средь славных будней, чередком –
Возник позорный лозунг века:
«Дерьмо держите под замком!»
И в связи с этою проблемой,
Особо жгучей до поры,
Шло много споров и полемик
На склонах Лысой той горы.
– Абы дерьмо! – в какой-то вечер
Сказал Нехай и тут же скис.
Но тут писаке заперечил
Спокойный Саченко Борис.
– Ну, не скажи: навоз не ровный.
Тот лучший, что створишь ты сам.
Ведь он же твой, родимый, кровный,
Как книга, что ты написал.
А мне мой собственный дороже,
Чем всякий купленный другой,
Хоть не плохой навоз у Прокшы,
У Лукшы тоже неплохой.
Ну, а возьми – Шашков и Гроднев?
Кто знает, что они едят?
Какое «г..» пойдет для гряд?
Да вырастет что в огороде?
Коль поглядеть на всё тверёзо,
Так может быть у них навоз,
Такого ж качества, как проза –
Не клубень, стебли только в рост.
А если уж нужда достанет,
То я бы парочку комков
Взял только бы у Шлега Сани,
Бо уважаю земляков.
Но тут творцы уразумели,
Что поэтесса – молодец,
Поставили скворечни-кельи
На своих сотках, наконец.
Поскольку был маэстро каждый,
В вопросе этом не шутил –
Ведь содержанью с формой важно
Им соответствие найти.
Морально мучились в то лето,
Порою бегая за куст,
Над формою для туалета,
Такой, чтоб чувствовался вкус.
Что б не колол глаза им всякий,
Кому захочется взглянуть:
«Вот, современные писаки,
А так от жизни отстають!»
Ну что стандартная скворечня?
Шаблон, какого нет бедней.
Ну как подумать в ней седечно
Над бегом быстротечных дней?
Нет, тут стандарт – не утешенье.
Непросто, как ты ни крути,
Архитектурное решенье
Строенью этому найти.
Но всех обставил Гусев Сила:
Кабину сделал – будь здоров!
Аж рожи краснотой покрыло
Профессоров и докторов.
Он форму взял для туалета –
Что аж завидно поглядеть:
В виде космической ракеты,
Вот-вот готовой улететь!
У формы этой смысл отменный:
Зашел, садись, жми кнопку «свет»!
А был ли смысл там современный –
Читатель, тут ответа нет!
3. СТРОИТЕЛЬСТВО
И туалеты есть как-будто,
На грядках – первые ростки,
Творцам ни вечером, ни утром
Покоя нету от тоски.
Ну, скажем, вырастет редиска,
А сам её положишь в рот?
Не углядишь – сосед же близко:
К творцу залезет в огород.
Не привыкать им к плагиату,
Но, чтоб добро своё сберечь,
Скорее нужно строить хату,
И грядки самому стеречь.
Даже собаке будку надо,
А без неё житьё – не рай,
И вот уж на участке каждом
Воздвигнут временный сарай.
Но временное – разве дело?
В 17-ом, сто лет назад,
Даже правительство слетело,
Как выперли пинком под зад.
Надёжность век суровый любит,
Ему не до времянок тут.
Но только лес никто не рубит –
Топор с руками оторвут.
Тут лысогорец каждый шустро
Мозгами начал шевелить –
И грёб опилки, чурки, мусор,
Чтобы домишко сотворить.
Тут сразу истина пробьётся,
Что все слюньтяи-тельпухи,
Как только личного коснётся
Ещё какие шустряки!
Активность поразила Цвирки:
Ему вдруг стали нипочём
Все бюрократов заковыки –
И первым он состряпал дом.
А вслед за ним молчун Арочко
На крыше доски прибивал.
В руке с кувалдой, без сорочки,
Был важным, словно генерал!
Нехай с Киреенком смотрели
На этих выскочек молчком,
У Нехая душёнка в теле
Тогда крутилась аж волчком.
И так как он – инициатор
Во всякой творческой борьбе,
Две одинаковые хаты
Достал соседу и себе.
Сосед, однако, думал скромно:
«Зачем же нас он уравнял?»
И крыши стиль (хоть было стрёмно)
С большим он лоском поменял.
С тоскою Хомченко микитил:
«Зря вовремя не взял я гряд…»
Надел свой прокурорский китель –
И сразу всё пошло на лад.
Делянку с хмызняком практично
(неплохо знать законов дух)
Он взял, а после дом приличный
Урвал по части бытуслуг.
А Сергиевич – вот мужчина –
Проснулся председатель в нём,
Хоть знал он спрос на древесину,
Но знал, что тут игра с огнём.
Но он и тут всё обустроил:
На косогоре наш делец
Из шифера кусков построил
С мозаикой сказочный дворец.
Не по ранжиру (ведь не в войске!),
С размахом, словно короли,
Шилович, Колочинский, Вольский
Свои хоромы возвели.
Коль руки есть, во вкусе тонок,
Душой к строительству проник –
Столяр-краснодеревщик Звонак
Высотку звонкую воздвиг.
Александрович дом, как пуню,
С верандой сделал заодно,
Трубу же от печи просунул
Как гаубицу он – в окно.
И Бугаёв, хоть был известен
Как увлечённый книгоед,
На раз поставил дом-поместье
Он на окраине вослед.
А Кулешов, мудрец-профессор,
Чтоб сотку лишнюю урвать,
Огородил кусок от леса
И начал дом там создавать.
Но все профессора, доценты
Перед Науменко одним –
Смотрелись мелко, словно центы
Пред долларом, пред золотым.
Другой масштаб – другая марка:
Когда там возводили дом –
Три дня визжала циркулярка,
Четыре дня звенела чарка,
И целых пять шкварчала шкварка,
От ссор и споров было жарко, –
Как есть – Гоморра и Содом.
Астрейко, тот, что в сотнях песен
Прославил некогда будан,
Был со строителями весел:
– Слезайте, хлопцы, каплю дам!
Старик-прозаик Алексеев
Был настоящий генерал:
Он дом не строил, гряд не сеял –
Бомбоубежище сваял.
Так как талант блистал не часто,
То секретарь СП Ткачёв
Дул на издательства участок
Под лозунг «Прочь от стукачов!»
Никола-праведник Аврамчик
Нашёл каких-то пареньков –
Они ему не дом, а храмчик
Построили до облаков.
Строителей тех неизвестных –
Без треволнений и забот –
Всех имена открыл он честно
В журнале «Молодость» за год.
Когда ж свой терем Жичка ставил,
То как невольники-рабы,
Таскали доски Черня, Ставер,
Взвалив побольше на горбы.
А бедный Матузов терзался –
Сидел на крыше и стонал:
«А может, дал я маху, братцы,
Что их со службы не погнал?
Один я только сам корячусь,
Сам строю хату я свою!
А кто из них писатель, братцы?
Кого потом я издаю?..»
А Семижон, хоть взял участок,
Последним начал дом ваять:
«Моя такая доля-счастье:
Я и женился в сорок пять…»
У всех дома, у всех угодья,
У бедной Полторан одной –
Времянка, клумба в огороде,
Вокруг – трава растёт стеной.
4. ТАК И ЗАЖИЛИ
И вот – посёлок, как посёлок:
И огороды, и дома, –
Покруче, чем во многих сёлах…
А как же пишутся тома?
Пока смогу подкараулить,
Творит ли кто, скажу вам так:
Я даже по названьям улиц
Узнал фантазию писак.
Названия звучали ёмко:
Астрейков плац, Лосиный рог,
Улица Цвирки, Нехаёвка
И Прокурорский хуторок.
Но засвидетельствую первым,
Что хоть от центра вдалеке,
Кипела больше жизнь, наверно,
На Калачинском тупике.
Что ж, жизнь там шла своим порядком:
Кто на тележке воду пёр,
А кто с женой копался в грядках –
Полол там лебеду да дёрн.
Кто деревце полить старался,
Кто делал стрижку для кустов,
А кто-то загорать пытался,
Животик подведя пустой.
Мечтал о славе и о «тёлках»
С собою мучился в борьбе, –
Пока со станции кошёлку
Жена притянет на себе.
Ох, эти с города визиты!
Как жён просили мужики:
«Ну, хоть сто грамм мне привези ты
А то подохну от тоски!..»
Друзья являлись, как обычно,
Неся с бутылками баул,
А жёны, позабыв приличья,
Вопили «Ужас!», «Караул!»
У Звонака звенят пиалы –
Как не услышать, не учуть?
Не чай зелёный аксакалы
Всласть потребляли по чуть-чуть.
И в домике лесном Астрейки
Не умолкали допозна!
Хоть часто слышалось: «Налей-ка!» –
На закусь – луковка одна!
У Нехая на Нехаёвке
Из рук хозяев каждый день
Флаг поэтичный брали ловко,
Вповалку спали абы-где…
В Вол;вщинском же магазине
Лишь ветерок теперь гулял –
Весь алкоголь куда-то сгинул,
Как кто-то языком слизал.
Тогда в селе не без причины
Ворчали злобно мужики:
«А не погнать ли нам, мужчины,
Колом писатей таких?»
Да и воловщинские тётки
Запричитали: «Вот беда!
Не напоить нам даже тёлки –
Все тащут воду пруда!»
Жизнь дачниц тоже волновала.
Бывало, солнце лишь взойдёт,
Бежит бабёнка с самосвала,
Всю от волнения трясёт.
Соседка к ней с утра пристанет –
Ещё спросонку в неглиже:
– Куда бежишь, как голый в баню?
Случилось, может, что уже?
– А вот явлюсь сейчас нахрапом
И посмотрю, как мой мужик –
Один ночует, или с бабой?
Увижу если, я уж их!
– Ох, если приведёт девчонку
На эту Лысую гору –
То подожгу на ней юбчонку
И как лягушку раздеру!...
Услуги были и писакам,
Вот Янка Кучер – казначей –
Он взносы собирал – не плакал,
И дом не пропускал ничей.
И доктор Нейфах, хоть нечасто,
На сотки собственные мчал,
А там одна скамья-несчастье –
Скрипит, как в клинике топчан.
Писак он спрашивал с укором:
– Чеснок да хрен у вас растёт,
А где жень-шень? Где этот корень,
Что всем нам молодость вернёт?
Маститых положа на лавку,
Простых – на землю, он им вновь
Прикладывал за пиявкой пиявку,
Чтоб пили те дурную кровь.
Забот хватало лысогорцам!
Шли в огород и в две руки –
Как тёрли! – с гонором и форсом –
Земли засохшие комки.
О, если б так перетирали
Свои творенья всякий раз,
Тогда б шедевры вырастали
На ниве творческой у нас.
Бумагу портят дармоеды,
Да не привыкли отвечать.
Я гонораров им бы н; дал
За тот «тяп-ляп», что прут в печать.
Что мучиться им за творенья?
Сиди себе – морковь грызи.
У них соленья да варенья –
Хоть ты на выставку вези.
Посмотришь – думается: надо
Ударников премировать –
За грядки премию, награду
Или медали раздавать.
Однако, с премиями – туго.
Дойти непросто до венца:
По заколдованному кругу
Они всё ходят без конца.
Не раз, не два, среди мучений
Покуда обойдут тот круг,
То будь ты, брат, хоть трижды гений,
Испустишь, не дождавшись, дух!
Обсудим сей вопрос спокойно.
Вот эта вещь, что под рукой –
Моя поэма – не достойна
Солидной премии какой?
Народу правды скажет столько,
Что в фолиантах не найти.
Не надо премий! Мне бы только
Живым теперь домой прийти!..
Хотел, однако, между прочим,
Вопросик выяснить Нехай:
Что чужаки тут ходят, топчут,
Кто в тесный круг их напихал?
Не торговали ли землёю?
Не обманули ль простаков?
Вдруг кто-то с полною мошною –
Взял взятку, да и был таков?
Директор «ЛиМа» бывший – Горцев
(ему текст резать, что мёд пить),
Увидев сброд средь лысогорцев,
Заданье дал: «Подсократить!»
Однако новый слух доехал,
Убила новость всех одна,
Что будто есть бумага сверху,
Что дачам с сотками – хана!
Загоревали небараки:
– А может, это чья-то месть?
– А кто сказал? – Да сам Буравкин!
– Ну, этот знает всё как есть!..
Одним открыто приказали,
Чтоб всё отдали. Хоть ты плачь!
Другим прозрачно намекали,
Отказывались чтоб от дач.
Да спутать базис и надстройку
Никто из знающих не мог.
Язык родной забыли только,
Но это проще, видит Бог!
Ревело уж не раз мещанство:
«Пора комиссию создать
И ликвидировать несчастный,
Что всё не хочет помирать!»
Они давно уже готовы
Осуществить «святой» порыв –
Стереть из памяти то Слово,
Каким Купала говорил.
Такие крикуны нередко
Галдели словно вороньё.
Не осади их – без декретов
Родной язык съедят живьём.
Но из глубин народных вышла,
(Назло крикливым – пусть кряхтят),
И до высот дошла Янищиц –
Полесья милое дитя.
5. МУЖСКОЙ СТРАХ
Однажды вечером писаки
Уселись у костра в кружок.
(Читатель ищет рифму: фраки?
Ну так бери её, дружок!)
Они в обиде заугольной –
В борьбе идейной – леваки,
Они тут бритвою крамольной
Острили смело языки.
Но, посочувствовав сначала
Судьбе индейцев папаго,
Беседа русло поменяла
К проблемам рока своего.
– Ну, как в издательстве-то новом –
Ткачёв шевелится иль скис?
Хоть и топтун, но, право слово,
Он для читателя – сюрприз.
Змитрок подкинул эту тему,
Отрезал Фёдор, как ножом:
– А лысогорскую поэму
И он не выдаст тиражом!
– Ну, кто же в петлю сам полезет?
А всё ж от сердца отлегло.
Как говорил Топчевский прежде:
«Что раньше было, то прошло!»
– Да, атмосфера поменялась, –
Костусь поддакнул горячо.
– Бумага если б не кончалась,
Издали б много книг ещё.
В том, старом, правила привычка:
Хорошим книгам путь закрыть,
Перевязать их чёрной жичкой
И рыжим матузом давить.
В шкафу давно лежали мёртво –
Хоть и не суйся и не лезь:
И баснописец лучший Пётра,
И первоклассный мастер Чесь.
Зато зелёною дорогой,
И не испытывая мук,
Шагал под лозунг «Слава Богу!»
Алесь Сергеевич Шимук…
– Непросто с книжкою пробиться
В цех до печатного станка,
Когда решает всё тупица
С нутром и мордой мясника.
Ему бы на базаре где-то
Рубить телят окорока,
А он рубил мечты поэтов –
И кровью плакала строка.
Ему бы фартук – да на бойню –
Скотину током убивать,
Но он пролез уже в обойму –
Его уж стали «называть»!..
У огонёчка да в кружочке
Охватывал азарт писак,
Что даже Ваня в кожушочке
Разгорячился сильно так.
Конечно, это ж не с трибуны –
Тут можно доблесть показать:
Не только зайчиков трёхгубых,
А кабана на мушку взять.
Нет, не решить тут дело миром –
Отвага пёрла из писак,
Когда взялись все штаб-квартиру –
Свой дом – разделать в пух и прах.
Со штатом в доме – Ох, неладно:
В верха пробравшись лишь ползком,
Гордицкий свис, как шар бильярдный,
Что загнан в лузу Рыбаком.
– Какой бильярд? Какая луза?
На зло для пишущей семьи,
Один завзятый член Союза
Лет двадцать прячет все кии!
– Э-э, надо тут тебя дополнить:
Кии не сразу он убрал,
Сначала он три года – помнишь? –
С киёв семь шкур-поди содрал.
– Содрать любителей немало,
Где потный дух и дымный чад
И от бабёнок, от бывалых,
И от сомнительных девчат.
– Когда б не Марья да Татьяна,
То дом и вовсе закрывай:
Вдвоём работают так рьяно,
Хоть их в президиум сажай!
– Да инженер торчит день целый
Под дверью там не просто так.
– Фотограф крымский парень ценный –
На что угодно он мастак!
– Меня тревожит, что Шамякин
Уже горбушку не грызёт:
Жуёт без вкуса пресный мякиш
И нервно в очереди ждёт…
– Так акрамя литературы,
Другим он занят – просто смех:
На шахматной доске фигуры
Он расставляет, как стратег.
Пускает в тыл коня-пролазу
Да пешек выстроит он ряд,
В надежде думая, что сразу
Поставит всем Иванам мат.
– Я слышал, как, взглянув на пешки,
Перворазрядник Кулешов,
Сказал ему, не скрыв насмешки:
«Опять, Ванёк, не тем пошёл!»
– Но в этом, братцы, есть угроза:
Коль в играх пару лет пройдёт,
То вся поэзия и проза,
Пожалуй, попадут в цейтнот!
«Роман» читали, как на остров
Эстет эстетку перевёз,
Её «сосок, как пуля, острый»
Пробил эстета там насквозь.
Три дня гоняла их по лесу
Бабуля дряхлая с ведром.
Чуть с поцелуем он полезет –
Из-за кустов, как медный гром:
«Там кран стоит, а ты, шалава,
С холостяком в любовь играть?!»
Читаешь с наслажденьем, право –
Идейно так – не описать!..
Беседа шла, трещал и хворост,
Да разгорался всё сильней…
– Палундра! – вдруг раздался голос.
– Идёт Марыля – скальпель с ней!
О, страх мужской – такая сила –
На свете нет сильней оков:
В мгновенье ока подхватила
И вихрем сдула мужиков.
Арочко чуточку замешкал,
Зато потом как дал так дал –
Хоть и хромал, со страху в спешке
Он даже Цвирку обогнал.
А чем Марыля колет очи? –
Читатель хочет ли узнать?
Я о Марыле, между прочим,
Плохого не могу сказать.
Вполне мила. Таких не мало.
Дай боже баба! Как обнять!
Что ж так «палундра» напугала?
Тут нужно толком рассказать.
…Седой поэт увидел как-то:
Цветёт марылина гряда.
– Какая клумба! Ночью надо
Пробраться с ножиком сюда!
Приветствуя её поклоном,
Он губы в трубочку сложил
И думал: «Ах, какой лощёный
Я комплимент ей предложил!»
Но комплимент был не удачен –
Кричать Марыля начала:
– Цветы ты срежешь с моей дачи?!
Вот, видел? – скальпель подняла.
Как гаркнет – лев бы так не рыкнул.
– Скорей отсюда дуй, резак!
А то стяну штаны, чирикну –
От причиндалов – только знак!..
– Она с ума сошла на грядках! –
Рванул поэт за косогор,
Без отдыха и без оглядки
Аж до Кальварии допёр.
Там на тропиночке бетонной,
Что за последним-то двором,
Чуть не столкнулся он с Антоном –
Счастливой доли песняром.
– Чего летишь так ошалело?
– Ой, даже стыдно говорить:
Марыля Яськова хотела
Мне… кое-что укоротить.
– Вот дура! Это ведь не ноготь,
Что срезал – чёрт с ним – не тужить!
А тут чирикнешь – так не смогут
И доктора назад пришить.
– Земли не видел под собою!
Ой, что за баба, что за спесь!
Антошка, тронь-ка ты рукою
Там, выше-ниже, всё ли есть?
Антон чуть было не взорвался
На эту шутку, но остыл.
– А сам потрогать не пытался? –
Брезгливо сплюнув, он спросил.
Потом не только согласился
Но и усердье показал –
Потрогав, очень удивился:
– Ого! Каким он твёрдым стал.
– Ох, слава богу, слава богу! –
Перепугался наш поэт.
– Пойдём-ка выпьем понемногу –
Жены на счастье дома нет…
Когда потом над ним шутили –
Поэта аж бросало в жар:
– Она ж не просто баба в силе,
Она ж ещё – ветеринар!
Её все знают Смолевичи –
Сколь операций провела!
Она не выдаст и больничный –
Чирикнет раз – и все дела!..
Об этом много говорили
И даже присказка пошла:
«Поэт, уйди ты с глаз Марыли
Пока инстр;мент не взяла!..»
6. ПУГАЛЫ
Давно известно, что неровно
Свою Бог ласку раздаёт:
У Змитрока – на грядках п;лно,
У Василя – сорняк растёт.
Но ведь по-разному и каждый
На ласку божию глядит:
Для Василя совсем неважно,
Что огород его родит.
Сильнее всех аграрник Миша
Молился клубням на гряде.
(А все мы знаем, как он пишет,
За службу любит как радеть!)
Ещё роса лежит на травах –
Лопату в руки он берёт
И в модных чунях-говнодавах
Компост таскает в огород.
Работал так, что ныли кости,
Потом отправился в обход
И заходился аж от злости,
В соседский глянув огород.
«Ну, посмотри ты: у Арочки,
Стихи хоть слабые плетёт,
А тыквы выросли, как бочки,
Всё словно на дрожжах растёт!
У Жоры кочаны – что надо,
Как Мысливцова голова.
Мне ж от обиды плакать надо:
Кочанчик срежешь – фунта два!..»
Он был бы очень рад раскладу,
Чтобы у всех, кому «дано»,
Повысыхали бы и гряды,
И творчество их заодно!..
Учёный Яська неспокоен –
Спать мысли не дают сии:
Что блеска он один достоин
«За достижения» свои…
С коллегами саней не делит –
Плечом всех вытолкал в момент –
Глядишь, такой культурный едет –
Со всех сторон – интеллигент!
А чтоб идей его порочных
Никто не смог бы оголить –
Давай на «западных», «восточных»
Единокровный круг делить…
Ах, Яськи, Яськи! Ну, когда вы
Чуть поумнеете, когда?
Так на культурной ниве, право,
Расти сплошь будет лебеда.
Когда заглушит пустозелье,
Как Василёв тот огород?
Ах, Яськи, помните: похмелье
Вам очень страшное грядёт!..
Пора вернуться нам на сотки.
Теперь я вкратце расскажу,
Как на четвёртый год две тётки
Полили кровью на межу.
Не шутка это. Так всё было:
Разок супруга песняра
«Москвич» свой задом закатила
На край соседнего двора.
Тот двор с вагончиком-прицепом
(Не все ж в хоромах там живут!)
Имел работник того цеха,
Что беллетристикой зовут.
Была на даче только тёща –
Она и крикнула в окно:
– Ты что по ягодам толчёшься,
Чтоб тебе кишки потолкло!
– Закройся, пугало, не шастай,
Не то, как подцеплю вагон
Перетащу на свой участок –
И туалетом будет он.
Рванулась старая к забору:
– Ах ты, шалава без мозгов!
Из Минска зять приедет скоро –
Не соберёшь тогда зубов!
– Бояться твоего растяпу?
Мне зубы сосчитает он?
Я между ног его так тяпну –
Что вылезет душонка вон!..
Ну разве можно тёще чинной
На эти выходки молчать.
– А разве твой дохляк мужчина?
Сквозь хрипы лёгкие видать.
Деваха взвыла: – Ах, зараза! –
И так когтистой пятернёй
Лицо подрала тёще сразу,
Словно прошлась там бороной.
– Так лучше, старая ты торба! –
Писательница я теперь.
А чтоб признали мой автограф –
Ты сбегай к доктору – заверь!..
Старуха на подножку встала
И, чтоб свой гонор оправдать,
Как Галилей, она кричала:
– А всё-же лёгкие видать!..
Был без свидетелей закончен
Их диалог весенним днём:
Трясло внутри прицеп-вагончик
Так, что ходил он ходуном…
Не так уж в жизни ссоры редки –
Читатель, строго не суди,
Когда соседка у соседки
Сняла досрочно бигуди.
Живут парнасцы хоть не в ласке,
Судьбу порой клянут всерьёз,
Однако, некоторой встряски
Иному хочется до слёз.
Колесник Янка – вот ведь дело –
И тот до истины допёр:
Когда сто грамм в нутро влетело –
О грядках плакал, как бобёр.
Чудак! Ему с его-то ростом
Уж лучше лиха не будить:
Он не подумал, как непросто
Участок собственный хранить.
Чтобы от собственных угодьев
Злодеев разных отучить –
У каждого на огороде
Страшила-пугало торчит.
По этим пугалам, однако,
Совсем не трудно узнавать,
Какой одёжкой небарака
Своё мог тело прикрывать.
И что за грязь на той одежде,
И даже чем потом смывал,
Кто сам пугал неплохо прежде –
«Злодеям» спуску не давал…
Теперь на пугалах нечасто
Найдёте некий грозный знак.
Обычно в штопках-латках частых
Лирично скроенный пиджак.
Когда б по пугалам сказали
Характер творчества открыть –
Романсы век бы все писали,
Где грусти чувствуется нить…
И всё ж, хоть пугала на грядах
Могли не каждого пугать,
Но рифмохвата-темокрада
Однажды помогли поймать.
Раз ночью с пьянки беззаботно
Домой он шёл путём своим
И вдруг увидел: вырос кто-то
И в темноте стоит пред ним.
Хотя и пьян был лысогорец,
Застыв, стоял с открытым ртом.
– Эй, ты чего? – подать смог голос, –
– Ты хочешь бить меня за что?
Средь темокрадов, между прочим,
Я вор не больше воробья:
Когда нужны мне деньги очень
Я не клюю крупней рубля.
Гораздо большие утраты
Стране от «коршунов» идут:
И в доктора, и в кандидаты
Они с ворованным все прут.
А что я рифмы спёр у Владьки,
Так он их где-то сам украл!
Один бедняк повесил лапти
Сушиться, а другой забрал…
Но про убожество про это
Пора оформить резюме:
Страшней самоубийства нету,
Чем вот такое – на дерьме.
Когда товарищ Гриша-Миша,
Меня ты в гости позовёшь –
Я не спрошу: «А что ты пишешь?»
Я ведь спрошу: «Чем ты живёшь?»
Лапшу развешивать не будем –
Есть диалектики закон:
Дерьмом живёшь – дерьмо и будет
(А если выдал – выбрось вон!)
Беда не в том, что ты не промах,
Что жрачки не в себя ты пёр,
А в том, что в Музниных утробах
Завёлся страшный солитёр.
Помрёт – и пугалом на лето
Поставят дети на гряду.
Беда вся в том, что сам ты это
Уж не считаешь за беду.
7. ВЕЛИКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Но лишь Алесь Яскевич только
Сумел эпохи дух понять –
Додумался, как можно бойко
Движенье организовать.
Ходил он раненько, до света,
Среди дворов своих коллег
И хоть в потёмках, но заметил
Как буйно хрен растёт у всех
И проняла его догадка:
Что если творчеству взамен,
Со всей энергией на грядках
Выращивать мы будем хрен?
Была б на выручку надежда:
Тот хрен возили б продавать,
Идеи не нужны невеждам,
Им лишь копейку бы урвать.
Движенье если б развернули,
Чтоб хрена вкус изведал всяк, –
Тем очень многих отвернули
От писанины бы писак!..
Свою идею он назавтра
На суд писателям принёс.
Там ухватились, да с азартом –
Единодушно и всерьёз.
– Сзывайте пленум, – буркнул лидер,
Пускай решает всё актив…
Мужик уцепистый Дайлида
«Мыслю» забросил в коллектив:
– Серьёзно чтоб заняться хреном,
Дать делу новому размах –
Давайте соберём мы пленум
У лысогорцев, да в гостях.
– Чудесно! Пленум на природе!
Приятней пить на выездном!..
Через недельку при народе
Кортеж явился ясным днём.
Там во главе – четыре «волги»,
За ними – рафики подряд,
А замыкающим невольно
Стал броневик секретаря.
Вот и знакомая поляна,
Где вёл собранья Гарулёв.
Нехай, повеселевший рано,
Сюда правленцев тех привёл.
Зам начал: «Вам вопрос известен –
В работе был допущен крен.
Поменьше надо прозы, песен,
И силы все пустить на хрен.
Но прежде, чем постановленье,
Найдём консенсус, в добрый час.
Змитро, твоё какое мнение?
Ты самый смелый среди нас.
Змитрок вперёд рванулся даже,
Откашлял, к тишине призвал,
И с разворота, без бумажек,
На общество обрушил шквал:
– Ну, что скажу я? Хрен, конечно,
В стихах и в прозе – хрен один.
А в монографиях новейших
Мы и такого не дадим.
Коль вынуждены мы заняться Хреноразвитием сейчас,
Так ведь и положенье, братцы, –
Совсем не лучшее у нас.
Зайдите сами в день субботний
Из книжной лавки на базар –
Сравните, что берут охотней –
Хрен или книжный наш товар?
Все бабы хрен берут охотно –
С руками вырвать норовят,
А если корень толстый, плотный –
На цену даже не глядят!..
И я согласен с предложеньем:
Чем книжки дохлые творить,
Заняться хреноразведеньем
И много пользы сотворить…
Арочко был смущён немножко,
Волнуясь, просопел потом:
– А коль участок под картошкой
И пол-корзины под кустом?
Дюбайло репликой короткой
Арочку осадил любя:
– Гляди, как на картошке тётки
Порастолстели не в себя!
– Что за намёки ты тут мелешь? –
Взглянул из-под очков Степан.
– Конечно, хрен – совсем не мелочь,
Но и талант нам Богом дан.
Когда нужна такая мера –
То выход мы найдём в момент:
Послать на хрен пенсионеров –
Всех тех, кто выписался вщент!..
Но Осипенко тут взорвался:
– Смотря какой пенсионер!
Иной – сморчком сухим казался,
А в писанине даст пример!..
Тогда с рядов галёрки тоже
Поднялся рыжий здоровяк
(Он на Дайнеку был похожим,
А на Дайлиду – ну, никак).
Его не видели ни разу,
И все решили, что с верхов.
И стало тихо-тихо сразу:
А ну-ка в деле он каков?
И гаркнул рыжий: – Пустомели!
Кончайте эту болтовню!
Не то я вас и в самом деле,
Как крыс метёлкой разгоню!
Пока пустою говорильней
Вас каждый лезет поучать –
Вся бездарь с пьяной комарильей
Свои тома сдаёт в печать!..
Сказал – и тут же с косогора
Спокойно двинулся в сосняк.
Как громом оглушённый форум
Не мог опомниться никак.
Зам посмотрел на Алексея
И бормотал: – Одна Верб;,
Одна Верба лишь так умеет…
Движенье рухнуло – труба!
К Гамолке Алексей: – Что скажешь?
Какой же гад нас сглазил так?
Ты знаешь каждого из наших:
Кто он – писатель иль чужак?
Гамолка ж не провёл по шёрстке,
Всех, как дубиной оглушил:
– Поэт Франтишек Лысогорский!
А если вру – чтоб я так жил!
– Ведьмак?! – заохало правленье.
– Ведьмак?! – откликнулись кусты.
И затряслись у всех колени,
Да широко раскрылись рты.
Все смолкли. Вдруг заголосили:
– Догнать! Догнать! – раздался крик.
– А ну-ка привести Марылю,
Чтоб сделать гаду чик-чирик!..
– Догнать и к ногтю эту гниду! –
Зам в гневе стукнул кулаком.
– Доверим миссию Дайлиду:
Вернуться только с Ведьмаком!
– А где вы видите Дайлиду? –
Спросил из Несвижа гонец.
– Тот, с красной рожею налитой?
– Вот этот? Это ж Мысливец!
Зам снова глянул на Гамолку
И словно коршун налетел:
– Ты что в Союз нагрёб без толку?
Все, как один! Куда глядел?!
– А где Дайлида? – Да он будто
Сегодня утром прямиком
В одних носках и без обуток
На Слуцк направился пешком.
– Гардицкий есть? – У хреноводов
Для книжки интервью берёт.
– Ну, а Рыбак? За огородом,
Он речь толкает на Бюро.
– Зови хоть Ставера-придиру!
– Сказал, что отошёл на час:
Поковылял менять квартиру,
Чтобы барыш взять за этаж.
У зама лопнуло терпенье:
– Ну и работнички, завал!
Какое с ними тут движенье?
Везде по их вине провал!..
И сделался он кислым-кислым:
– Да Ведьмака б того проклясть!
Теперь из всех он вынет кишки
Да издеваться будет всласть!..
Чигринов ухмыльнулся: – Странно,
Не понимаю, что за страх?
Пиши хорошие романы –
Ни чёрт не тронет, ни аллах!
Потом уставился неловко
Он на фотографа Крука:
– А ты хоть аппаратом щёлкал?
Поймал на плёнку Ведьмака?
– Да нет, я растерялся тоже, –
Ответил им смущённо Крук.
Но Татур в это время вожжи
У руководства взял из рук.
– Движенье хоть и провалилось,
Но по глотку, в честь выездной,
Традиция чтоб сохранилась –
Прошу, товарищи, за мной!..
Кряхтя, со стоном и с одышкой
Все, кто как мог, полезли ввысь,
Там средь кустов, под самой вышкой,
Поляна – только веселись!..
И хоть с горы почти до Минска
Были видны шанхаи дач –
Глаза им ослепила «Плиска» –
Ведь каждый был там закладач.
В стаканы дружно лишь взглянули –
За хрен схватились все скорей.
– На пьянь движение свернули! –
Смакуя, проворчал Андрей.
– Лишить сей закусон приправы –
Что с песни выкинуть рефрен.
Для дела, как для пищи, право,
Нужны нам перец, соль и хрен!..
– Следи за этим, за несвижским, –
Сосед соседу прошептал, –
Чтоб не упёр бутылку «Плиски»,
Как в Несвиже сплыл «Солнцедар».
– Я, прошу пана, не охрана:
Я – архитектор-инженер!
– Ты естась гицаль, прошу пана!
Ты – фуражир и квартирьер!
– Но, но, не повышайте голос!
Ты не великий пан тут сам!..
Но кто-то спьяну подал голос:
– Ведьмак, однако ж, нужен нам!..
И Короткевич тут привычно
Наполнил и поднял бокал:
Я выпить предлагаю лично
Всем за здоровье Ведьмака!
Хоть правда и бывает колкой,
Но без неё, скажу вам я,
Людского никогда, нисколько
Не выйдет с нашего рая.
Покуда честно жить не станем,
Не будем совесть мы ценить –
Ведьмак в покое не оставит:
Не он – другой начнёт долбить.
Когда стаканы опустели,
Коль нет доверия ногам –
С горы, как дети на портфелях,
Съезжали все под шум и гам.
Кололи сучья, словно пики,
Штаны стараясь всем порвать…
Увы, движенье вниз – великим –
Мне очень трудно называть!
8. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Ну, вот и всё моё сказанье,
Поставить точку мне пора.
Пора сказать мне на прощанье:
«До встречи, Лысая гора!»
Но поколения другие, –
Когда мой сказ они прочтут –
Ну, что за времена такие, –
Наверно в толк и не возьмут.
Был век такой, была эпоха,
Когда иной всерьёз считал:
Иметь шмотьё и жрать неплохо –
Совсем не худший идеал.
Когда орлы летели в космос –
Им крылья звёздами пекло,
Сороки ж из рутины костной
Носили харч себе в дупло.
Когда и клоуны заглохли
И самый смелый скоморох
Не мог дверями в гневе хлопнуть
И маску снять с себя не мог.
Когда в компании порою
Не ясно было, хоть ты плачь,
Кто лезет чокаться с тобою
Твой лучший друг или стукач.
Был век такой, была эпоха,
Когда интеллигент гадал:
За что стандартный выпивоха
Презенты от страны хватал?
Когда иной, крича о братстве,
Сам лез из кожи в этот миг,
Чтобы к верхам скорей пробраться –
От братьев сереньких своих.
Когда в столице белорусской
Культурно-сытый мещанин
Считал общественной нагрузкой
Язык «тутэйшым» прищемить.
Когда иной артист народный
Не знал и двух народных слов,
Зато харчи имел свободно
И принимал всех за ослов.
Был век такой, была эпоха,
Когда, впитавши лишь «сю-сю»,
С дипломом липовым дурёха
Гналась за «модою» вовсю.
Да и писательским супругам
От «моды» только б не отстать,
А детки их учились туго –
Им «предков» некогда читать.
Когда театр, и тот бывало
Дань «моде» тоже отдавал,
Тогда великий наш Купала
Чуть сам из гроба не вставал.
Тень под окном его ходила,
Стучась, молила об одном:
«Ну, хоть спросонья крикни, милый,
На языке своём родном!»
Был век такой, была эпоха,
Когда без культовых оков
Настала в мыслях «суматоха» –
И снился Моделю Ежов.
Когда сместили с трона Бровку
А через год-другой опять
Задумались: «Вернуть бы вновь-ка,
Опять в цари б его избрать».
Когда, не зная, как им бойко
В суть дела вникнуть и решить,
Из Ковалёвского брансбойта
Собрались «Полымя» тушить.
В атаку выступили пешки,
Всё льют и льют, вошли в азарт –
И задымили головешки,
Застлав читателям глаза.
Был век такой, была эпоха,
Хоть секретарских-то голов
В СП тогда и было много –
Руководили – будь здоров!
Когда в бюро по пропаганде
Был деятель, что взяв литфонд,
Торговлю с выездом наладил,
Чтоб каждый день был выпивон.
Когда с стишком своим паршивым
Нахально Скрипка всюду лез,
А бездарь-графоман Вершинин
Бежал ему наперерез.
Когда до Прокши «ЛиМ» доехал,
Никто слёз горьких не пролил,
Тогда Нехамкин, он же Мехов,
Газетой сам руководил.
Потом и Прокша в либералы
Влип, как простак (да уж, бог с ним),
А Ваня с Федей понабрали
Пьяньчуг и неучей в свой «ЛиМ».
Но ты попробуй правду ляпнуть –
Тебя затрут, растопчут враз!
Сказал бы Ставер: «Тамбу-ламбу,
Глядишь – и спёкся папуас!»
Однако хватит! Всё, ни слова,
Мне отдохнуть давно пора.
Бывай же, братия, здорова!
До встречи, Лысая гора!
А кто писал поэму эту,
Где и когда её творил –
То кануло навечно в Лету –
Лишь только бульбочки пошли.
ПРИЛОЖЕНИЯ К ПОЭМЕ
1.Кто откроет автора
Как только «Сказ» мой появился
Тотчас учёных легион
На поиск автора пустился:
«Ведьмак? Не знаем. Что за он?»
Неужто новичок зелёный
Таких высот достиг? Как знать?
Хоть шанс один на миллионы
Такой мы можем повстречать!
Так что выходит? Дед ли ветхий
Писакам крикнул «Караул!»?
Кто пишет хлёстко так и метко –
Ни аксакал, ни саксаул.
Никто открыть его не в силах,
Хоть до мозолей зад натрёт –
Александрович – что есть силы –
И Киселёв рыл, точно крот.
Да только есть один учёный,
Вот он нигде не спасовал –
Так доказал свою учёность,
Что всех светил затушевал.
Самоотверженно и рьяно
Снял фиговый листок с Адама,
На яйца посадил Степана,
Тычок – Ивану под ребро,
Геннадию дал подзатыльник,
Рагойшу вытряс, словно пыльник,
Махрович – стрижен наголо,
Лесарука – под корень ловко,
А Исидора – на верёвку,
Разделал Юлиана в пух,
Припёр Ивашина он к стенке,
Спустил кальсоны с Коваленки,
Промывши земляку требух,
И даже с Лойки выбил дух!
Вот если не пройдёт он мимо,
Лет эдак через двадцать семь
Расскажет всё, как про Ефима,
Творца прославленных поэм.
2.Первое предупреждение плагиаторам
Вот дни, недели пролетели,
Вслед месяцы за ними мчат…
А критики что, онемели?
Про мой правдивый сказ молчат.
А вот безграмотный Аверко,
Так неразумной похвалой
Усыпан ими был доверху,
Что даже скрылся с головой.
А что же ждать от графоманов?
У них ведь правды не найдёшь.
Ни в Кудрявцовских бреднях спьяну,
Ни в том, что накропал Ерош
Затишье, грустное затишье!
С трёхсот работников пера,
Кого история запишет
Хоть кандидатом в мастера?
О Муза! Клёцки трескать, право,
Не нужен ни талант, ни дар.
Ну, сколько можно на халяву
Совать копеечный товар?
Творить масштабно, сильно, ярко
Уж сил твоих не достаёт.
Ты – как в денёк базарный жаркий,
Реализуешь мелкий опт.
Я не любитель повторяться,
Но и молчанью не бывать,
Когда фальсификатор взялся
Мне вдруг подножки подставлять.
Известно стало мне недавно,
Что некий ловкий обормот
(Янковский скажет: «Врёт он, явно!»)
Пустил свои подделки в ход.
И чёрной завистью ведомый,
Под мой подделался он стиль,
Бездумно врал тому, другому
И имя честное клеймил.
Я протестую! Протестую!
Пока живу на свете сам –
Я правду чистую, святую
На поругание не дам.
Не слепы люди и не глухи –
Фальшифку видят. Что ж он мнит?
Хоть сто раз пукнет от натуги,
Такую вещь не сочинит!..
Сколь развелось их, жадных хватов,
Хоть жирных, но пустых душой, –
Своей им славы маловато,
Они, как мухи, льнут к чужой.
Лжецов вы этих избегайте!
А я вам, братцы, не совру:
Читайте, вдумчиво читайте
Мой «Сказ про Лысую гору»!
3.Второе и последнее предупреждение
плагиаторам
Искусство и литература
Сердца к высотам вознесут, –
Мещанству же не до культуры –
Растопчут всё и всё снесут.
А я в коммуны символ верю,
В веках который не стереть,
А только жрущим, словно зверю,
Я объявил войну на смерть.
Война на смерть!.. Опять писака
Смешилки пошлые суёт,
Добавив в них немного лаку,
За сказ мой гневный выдаёт.
Последний раз предупреждаю:
Быть недостойно подлецом,
И обрести тебе желаю
Не чьё-то, а своё лицо!
Учёным же скажу я честно:
Язык сидите, прищемив,
Что моё имя неизвестно,
Сказать «спасибо» мне должны.
Когда на грудь я перед вами
Повешу весь иконостас
С медалями да орденами –
Так и кондрашка хватит вас!
Читатель, не скажу «прощайте»,
А крик души свой проору:
– Читайте, вдумчиво читайте
Мой «Сказ про Лысую гору»!