Папа,
я тебя помню.
Я, знаешь, многое помню чётко.
Твой красно-серый свитер.
Синяки.
Стеклянные чётки,
которые ты зачем-то купил в поезде, в дюпель пьяный.
И то, как ты впервые ударил маму.
И как мою скулу кулаком поправил.
Как плакал и обещал,
что завтра точно завяжешь,
а я поняла, что больше верить не надо.
Как впервые ставил меня на лыжи.
Сломала правую, и ты обещал новые.
Мне 30, новые лыжи я жду до сих пор.
Помню, как,
маленькую,
ты держал меня в воздухе.
На высоте в 30 метров.
На вытянутых руках.
Нет опоры.
Только воздух и только страх.
Каждый раз, когда ты напивался,
Я ощущала себя именно так.
А потом я выросла.
И ты называл моего мужа ручным Кинг-Конгом.
Ты его очень боялся.
И мне очень нравилось видеть это.
А седую прядь надо лбом
и глаза с тяжёлыми веками —
их вообще не забыть.
Каждое утро я вижу их в зеркале.
Знаешь, пап,
а я до сих пор пишу стихи —
те, что ты не читал.
Работаю в глупой профессии,
за которую ты обзывал меня паразиткой.
И отчего-то
до сих пор с тобой говорю.
Как будто ты слышишь.
Как будто всё ещё здесь.
Как будто теперь тебе будет не всё равно.
Папа,
как-то бездарно ты всё это пропил и прожил.
И где-то теперь потерялся.
Куда-то канул.
И ещё.
Мне сказали, я стала очень похожа
на гравюру с твоего могильного камня.