Наталья Цысь
На Малой Конюшенной возле трактира,
Где лошадь убита, расстрелян конвой.
И в доме, напротив, из нашей квартиры,
Жандарм постояльцев увозит с собой.
На Невском опять начались беспорядки,
Холодной зимой перебои с мукой.
Плакаты держали младые солдатки,
Создали они комитет заводской.
А лошадь хрипела на чёрной брусчатке,
Из левого глаза стекала слеза.
И рёбра сжимались её в лихорадке,
И ноздри раскрыты, застыли глаза.
Пролётка была перевёрнута боком,
Извозчик лежал возле задних колёс.
Хозяева лавок смотрели из окон,
Посыльный от страха рассыпал овёс.
В военной фуражке стоял полицейский,
В шинели барашковой - городовой.
Разносчик газет растерял манифесты,
Знакомый извозчик лежал, как живой.
У арки эсеры поймали кадетов,
Вдоль стен возле дома столпился народ.
Крестьянские дети в шинели одеты,
У булочной было немало сирот.
Листовки летели на улицу с крыши,
А возле пекарен стояли хвосты.
И только прохожих никто не услышал,
Дозоры виднеются за полверсты.
На Знаменской площади толпы рабочих,
И кто-то одежду меняет на хлеб.
Складские запасы разграблены ночью,
А голод не тётка, он нынче свиреп.
От Адмиралтейства шагают матросы,
Застыли во льдах корабли у Невы,
Все крики сливаются в многоголосье,
Доносится эхо до самой Москвы.
Идут по дороге с плакатами: "Хлеба!"
В столицу приходят вагоны с мукой.
Солдаты смотрели в февральское небо,
И слышались выстрелы над головой.