I
Не лилия огромная на чёрной глади тает:
Где в дальнем мраке леса раздаются голоса,
Там мёртвая Офелия, и кипельной вуали
Колышутся так горестно, белея, паруса.
Вот тысячи минуло лет, и дева безутешна --
Проходит белый призрак, чёрных вод пустынен вид;
Вот тысячи минуло лет, но всё во тьме кромешной
Как сладкое безумие, неясно песнь звучит.
И ветер грудь целует ей, в зелёной колыбели
Качает, и вуали складки в жалостной тиши
Раскрыв, как лепестки; над телом ослабелым
Дрожа, льют слёзы ивы; лоб ласкают камыши,
Измятые кувшинки замирают... и, бывает,
Она глядит: из тёплых гнёзд всё дремлющей ольхи
Взлетает юное крыло -- и, тая, ускользает,
Где звёзды золотые убаюканы, тихи.
II
Поток тебя унёс...Ты умерла ребёнком!
Прекрасен кожи снег... Офелия! Но ветр,
С норвежских гор спустясь, в сыром тумане тонком
Устало шепчет вновь: свободы вовсе нет...
Вот волосы твои река запутывает властно,
Задумчивая, слушаешь дыханья ночи звук:
То тьма вздыхает жалобно, то дерево так ясно
Застонет, и Природа сердцу близкой станет вдруг.
Реки безумный голос, так ворвавшийся надменно
В сердечко детское твоё, души невинной плот,
Красивый всадник бедный у твоих нагих коленей
Сидел апрельским днём, кривя немой и тонкий рот.
Свобода! Небеса! Полёт! Любовь!.. Все хрупки,
Как малые снежинки догорают, и их нет;
И бесконечность жуткая в глазах твоих, голубки,
Жестоко угасила голубой дрожащий свет.
III
Но говорит поэт, что чёрной ночью лунной,
Огромной снежной лилией, назло былой судьбе,
Немой ребёнок, в платье белом, тихо и угрюмо
Приходишь ты срывать цветы, что нравятся тебе.