Мужчина молодой, чья кожа загорела,
И чьи глаза и в двадцать лет восторженным огнём
Полны -- чьё тело бы луна персидская согрела,
Устлав его дрожащим и светящимся лучом,
Мужчина, целомудренный, с открытою душою,
И гордый своей силою, что появилась вдруг,
Сравнимый с ночью летнею, с её волной морскою,
На ложе из сапфиров что задумала игру,
Мужчина тот уродство мира видит и изъяны,
Найдя в душе -- в сокровище, столь хрупком на ветру, --
Глубокие и вечные, зияющие раны,
Он ищет сострадания, и нежную сестру.
Нутро больное, Женщина, о жалкий мёд, камланье!
Сестрою милосердия вовек тебе не стать!
Ни пальцы твои лёгкие, ни чёрных глаз сиянье,
Лилейный цвет груди и рук, -- не могут исцелять.
С огромными глазами, девы спящие, лолиты,
Все дружные объятия -- один немой вопрос:
Защиту нашу ищете, хоть в вас той нет защиты,
Баюкать вас, как прежде, нам; и погружать в гипноз.
Всю вашу ненависть, всю боль, с которой вы живёте,
Своё оцепенение, свой тяжкий груз забот
Вы щедро вымещаете и щедро раздаёте,
Как кровь, которой в месяц раз лишаетесь; но вот
Мужчина тот испуган, и в пылу своих метаний
Приходит он к Поэзии и Правде наконец,
Чтоб очищать его могли от горестных страданий,
Сорвав с усталой головы терновый их венец.
Но даже дивы те таят натянутые стрелы.
И богомольно, тяжело, всю боль утишить чтоб,
К Природе-деве припадёт, как к ласковой сестре, и
К её коленям нежно приложив сражённый лоб.
Но тёмная алхимия, путь знанья, с высью слитый,
Претят ему -- ужасна мука, и нельзя согреть
Ничем израненой груди, печаль души разбитой,
Он, пытки той не пережив, смиреньем манит смерть.
Пусть верил он в добро и долг, свою мечту лелея,
В Ночи угрюмой -- истин свет искавший до утра,
Холодная, и ты его вдруг призовёшь, жалея,
О Смерть! ведь только ты, -- ты милосердия сестра!