сопрано Елена Никитина

из книги посвящения сопрано Елене Вадимовне Никитиной РОДИНЫ ПЕРВЫЙ СНЕГ



          БРЕСТ – ВЛАДИВОСТОК – МОСКВА


         
               
           Возвращение
 
    Без оружия, не при коне
Босой, безпомощный от безсилья,
  Не по травам – по колкой стерне
  Я возвращаюсь к тебе, Россия.

 Был добровольным рабом врага,
 Правды искал у чужих кумирен, –
 Кто я, сложивший к твоим ногам
 Совесть свою, как пудовые гири?

 Что возложу на твои алтари,
 Мной не замеченные когда-то:
 Тяжесть отвергнутых сердцем вериг,
 Честь бежавшего с поля солдата?

 Нет в груди у меня ничего,
 Кроме боли стыда и раскаянья,
 Но, если можешь, прими своего
 Блудного сына, Иуду, Каина…

 Видишь сама, сколь немощен дух
 У этой плоти с душой как пустыня…
 Но если примешь меня, припаду
 Ко всем алтарям твоим и святыням.

 Дай воскреснуть тобой, а потом
 Меня, вкусившего сладость молитвы,
 Сделай последним твоим рабом,


    Солдатом-смертником будущей битвы.

             Ибо, мерзкий, дерзну ли просить
             И другого желать могу ли,
             Кроме права – тебя заслонить
             Телом своим от одной только пули?

             Дай мне как дар этот слиток свинца,
             Чтоб, кровью из раны в тебя прорастая,
             Мог я твердить и твердить до конца:
   Прими меня грешного, Русь Святая!

                2001г.                1

















          Последние лампады

По земле по Русской бродят вьюги-замети.
На земле на Русской не видать ни зги.
Только волчьи стаи, в злобе обеспамятев,
Призраками мечутся в зарослях пурги.

То щитом славянским, то монгольской саблею
В прокажённом небе – мёртвая луна.
А под ней Россия – нищенкой расслабленной…
Кто подаст ей руку, чтоб поднять со дна?
……………………………………………………..

На замшелых папертях, в сумрачных притворах,
Перед аналоями да у Царских врат
В деревенских церковках, в городских соборах
Дети православные Богу предстоят.

Дети! Наши дети… Дети неофитов,
Вам трудней и легче в сто крат, чем нам:
С детства все пороки мiра вам открыты,
Но зато с младенчества вам открыт и Храм.

В чем-то своевольные, треплющие нервы,
Для кого-то просто «форменный детсад»…
Воины Христовы! Рядовые веры!
Ратники грядущие! Праведный десант…

Бледные, невзрачные, немощные плотию,
Но с такою верой, что тронуть не моги,
Час пробьет! – и молча вы в пургу уйдёте,
Потому что где-то там, за пургой, враги.

Не дано дожить вам даже до рассвета:
Слишком лют морозец, больно тьма густа.
Но зато дано вам право Пересвета –
Первыми погибнуть в битве за Христа.

И своею кровью, как святым елеем,
Вы еще наполните множество лампад.
И в кромешном мiре станет чуть теплее,
А в земле Российской все пойдет на лад.

Но когда ж над падшим, обречённым светом
Ангельские трубы грозно протрубят,
Русь Святая! – слышишь? – по лампадкам этим
Искупитель сможет распознать тебя.





               









               
  Плоть Земли Русской

Имя твое высекано на плитах
Цоколя древнего Храма
Имя, которое в тайных молитвах
Я повторяю упрямо

Столько веков… Я стоял на коленах
Братоубийственной брани –
В жёстких веригах татарского плена
Ждал, когда день мой настанет.

День тот пришел, как приходит мессия:
Грозно и неотвратимо.
Русь умирала – рождалась Россия
В зареве Третьего Рима.

Помню: все только стремилось к истокам,
Всё ещё брезжило где-то.
Запад ещё не сходился с Востоком
У ледников континента.

Что их отвергло тогда друг от друга?..
Росной сентябрьской ранью
Сердце моё под холодной кольчугой
Стало той огненной гранью.

Помню, как трупно молчали две рати,
Стыли монашьи клобуки,
Пальцы вгрызались в хребет рукояти
Мёртво, как в горло гадюки.

Тяжкой хоругви кровавые пряди
Угольем жгли мои плечи,
В путь окрыляя от Дона с Непрядвой
И до Красивой Мечи.

Сабельным шрамом легли эти вёрсты,
Ровно, как брёвна подклети,
Через княжения, через погосты
Всех предстоящих столетий.

Я их прошел… И каким бы он ни был,
Путь этот, долгий и страшный, –
Он, всё равно, как святых твоих нимбы,
В золото веры окрашен.

Все мои трупы в твоих перелесках,
В пашнях твоих и лощинах.
Лик мой, он как на Андреевских фресках –
В шестивековых морщинах.

Я – твой народ! Твой конец и предтеча.
Плоть, что в себе ты носила…
Будь же и ныне, и присно, и вечно
Благословенна Россия!


               
 
               




      
                Посреди Родины

Бездомный пёс волхвует на кладбище…
Да замолчи ты, неприкаянный вещун,
Не провожай меня на пепелище – 
Я сам туда дорогу отыщу.

Не блудный сын, и не заблудший Каин,
А просто заблудившийся в степи –
Зачем я здесь крещусь на каждый камень,
На каждый холм обугленных стропил?

Здесь был мой дом… Но я теперь не верю
В то, что на свете могут быть дома
С крыльцом и лавочкой, с незапертою дверью
И с горницей, где ждут отец да мать.

А тишь вокруг – не тишина: безмолвье,
Пронизанное воем кобеля
В седую даль, где чёрной волчьей кровью
Сочатся предзакатные поля.

Зачем я брёл сюда сквозь мiр постылый?
Зачем бежал от сытых городов?
Ведь я же знал…я знал, что здесь пустыня
Да смертный плач давно умерших вдов.

Я тихо опускаюсь на колени.
Скрипит зола и режет кожу губ…
И вдруг из-под тяжелых наслоений
Пластов золы – слышу медный гул.

Сначала – дрожью обветшалых звонниц,
Потом – обозной поступью волов,
И вот – раскатом в бой летящих конниц,
Уже не гул, а – вещий звон колоколов.

Он ширится, он рвёт седые дали,
Как будто всей Руси колокола
Себя в едином гласе спрессовали,
Как пальцы воина прессуются в кулак.
 
И плоть моя, как бронзовое било,
Приобретает густоту и смысл –
Пульсирует в плечах святая сила
Упругостью добротных  коромысл.

Встает душа, вкусившая страданий,
Навек покорна боевой узде…
Нет, не пустыня здесь, а – поле брани!
…теперь я знаю, для чего я здесь…










Два Храма

 Они стояли друг против друга.
Они глядели друг другу в глаза.
А между ними ревела вьюга,
Злобу спустившая на тормозах.

Один не прятал лица от бури
И плечи не горбил под колким льдом.
Другой от холода брови хмурил
И зябко ёжился в тонком пальто.

Один был чист и не тронут порчью,
Другой – обветрен ветрами греха.
Один был бел даже тёмной ночью,
Другой и на солнце был как труха.

Один свой крест возносил над миром,
Другой – укрывал его на груди.
Один и в пустыне не был сирым,
Другой и в толпе был всегда один.

Первый безстрастен был и безкровен,
В другом бурлила славянская кровь.
Первый был срублен из крепких брёвен,
В другом была столь же крепкой любовь.

Различий в них было очень много,
А в сущности оба – душа и плоть.
Тот и другой были храмом Бога,
В того и в другого входил Господь.            

               
      Нищее сердце

Холодно, голодно, страшно, пустынно
                и негде ночлег отыскать.
Только скрипит под больными стопами
                морозная туга-тоска.
Слышишь, Россия, как нищее сердце
                стучится в ворота твои?
Подай же босому, голодному сердцу
                хотя бы краюху любви.
Хоть за ворота, но вынеси крынку
                хрустальных, как слезы, молитв.
Пусть оно, бедное сердце, свой голод
                и жажду свою утолит.
Дай хоть какой-никакой зипунишко,
                обносок от древних былин:
Пусть он напомнит пугливому сердцу,
                что в предках оно – исполин.
Всеми гонимо, крадется по полю оно
                от межи до межи.
Господи, Господи Боже мой, что же
                постыдно оно так дрожит?
Нищее, слабое, голое сердце,
                а в поле – одно вороньё…
Слышишь, Россия, не дай ему смерти:
                прими его в тело своё.
Пусть облечется оно твоей плотью,
                как теплой землею зерно…
Вы ведь не можете жить друг без друга –
                и ты, и оно.   
               
               
                Слёзы

Стальные слёзы рассекали желваки.
От боли губы и года ломались.
Из слёз таких дамасские клинки
Ковались.

А на войне – как на войне:
Стреляли, падали, бежали…
Лежали трупы на броне –
Друзья лежали.

Солдаты плакали… Их мир
Стал нем и грозен.
Солдат никто не укорил
За эти слёзы.

Мальчишки, воины, мужчины –
Молниеносная судьба!
Какие терпкие морщины
На ваших лбах.

Ещё с утра, за час до боя –
Почти, что дети:
В глазах – мерцанье голубое,
А мысли – ветер.

С утра любой был «пацаном»
И чьим-то сыном.
 

А нынче имя всем одно –
Солдат России.

Стальные слёзы выжгли всё,
Что было лишним –
Остался запах русских сёл
И спелых вишен,

Кресты церквей, родные хаты,
Монастыри…
Мальчишки, русские солдаты –
Богатыри!





















                Вифлиемская звезда

Мы шли в снегах, вгрузая в них по грудь.
Шипела ночь позёмкой, будто кобра.
И наст  скрипел, как сломанные рёбра,
И мы не знали, где лежал наш путь.

Мой друг упал – он выбился из сил.
Я волком выл над ним от безнадёги.
И в этот миг подумал я о Боге,
И в небо крикнул: «Господи, спаси!»

А в небе стыла лишь одна звезда,
В разрывах туч, неправильным пунктиром.
И не было других ориентиров.
И я решил: «Ну, что ж, пойду туда.

Уж если умирать, то на ходу,
В звезде найдя иллюзию надежды».
И друга ухватив за край одежды,
Я поволок его, как за узду.

Мне этот путь уже не повторить:
Такой ценою он в ту ночь мне дался –
Я проклинал, я плакал, я ругался,
Я даже Господа дерзал корить.

И я дошёл, ломая естество…
В селе, где подобрав нас, обогрели,
Во всех домах огни всю ночь горели –
Народ встречал Христово Рождество.

А чуть позднее, посреди людей,
За праздничным столом, под тёплой сенью
Я понимал уже, какой звезде
Мы навсегда обязаны спасеньем.





























        Городская свалка

Если душа моя пухнет от голода,
В дни, когда совесть уснёт,
Я пробираюсь на свалку за городом,
Где меня ждёт вороньё.

Серые, пыльные эти вороны –
В кучах гнилья и старья.
Всё, что изломано, всё, что изорвано –
В кучи! Для воронья.

Сторож-старик цедит водку в «гранённый»:
– С  кем бы тут «на брудершафт?»
Можно и с этой облезлой вороной.
Нука-сь, карга, не плошай!

Выпил, добавил и будто оттяпал,
Эдак, годков с пятьдесят.
Спрыгнул со стула, упал на культяпки
И… головой об косяк.

Ну, ничего, он старик ещё ловкий,
Снова «чекушку» достал…
Он ещё той, ещё Сталинской, ковки  -
Брал Кёнигсберг и рейстаг.

Ноги потом потерял он – на зоне,
Не домотал даже срок:
– Всё  до балды…
               

          А держава в разоре –
Вот, что обидно, сынок.

– Сталина  нужно на всю эту свору!
Нас «безпредел» скоро съест…
Злобно рванул он рубаху за ворот,
А на груди его – крест.

– Веришь , старик?
– Как  сказать тебе?.. Верю.
Тут уж без Бога – никак.
Кто-то ж должон порадеть за империю,
И за меня… дурака.

Дед, я тебе благодарен безмерно:
Ты мне сегодня помог.
Всё можно вытерпеть в жизни, наверно,  -
Были б Россия и Бог.

















  Снега России


Над Россией снега и снега
Это белые ризы Христовы
Покрывают её берега
И её полевые просторы.

Белый снег так безгрешен и свеж,
Так наивно доступен  любому:
Хоть бери его в горсти и ешь,
Насыщаясь теплом и любовью.

Хорошо на душе! Просто так,
Без причины, без повода, просто
Потому, что здесь любят Христа,
Матерь Божью, святых и Апостолов.

Потому, что здесь даже во сне
Призывается имя Мессии…
Белый снег… белый снег… белый снег…
Будто символ и образ России.


               








   Родины первый снег

Спелый, хрусткий, как из кадки
Малосольный огурец,
Первый снег ложился в грядки
И улёгся наконец.

Я на волю выбегаю
В том, в чём мама родила:
Забываю, забываю
Про заботы и дела.

Предаюсь бездумно снегу:
Хохочу, кричу, скачу,
Разбегаюсь – и с разбегу
В снег серебряный лечу.

Весь я красный, весь я сочный,
Тронь булавкой – брызну весь…
Мир такой большой и прочный,
Если Родина в нём есть.

…Если Родина в нём есть…

               



               

      
         Жена

Мне тебя заповедал Господь.
Он тобой завершил моё «я».
Ты – моя непорочная плоть,
Безупречная совесть моя.

Ты же стала моею судьбой,
А не просто частицей судьбы:
Ты всегда будешь рядом со мной –
Даже там, где нельзя тебе быть.

Если Родина кликнет на сечь,
Ты смиренно отпустишь меня,
Ты сама мне протянешь мой меч,
Ты сама подведешь мне коня.

И в тот день ты не будешь тужить,
Чтоб не дрогнуло сердце моё.
А потом – ты откажешься жить.
И – начнётся твоё житиё.

Я же знаю, что будет потом:
Ты оденешься в белый виссон,
Ты себя истерзаешь постом,
Ты в молитвах забудешь про сон.

И тогда, если путь мой земной
Не прервется в кромешных боях,
Я пойму: между смертью и мной
Ты стоишь… и молитва твоя.


               Встреча друга-солдата

Мы молча стояли на стылом вокзале.
Мы жались друг к другу, как в тесной норе.
Мороз был такой, что к губам примерзали
Окурки, погасших давно, сигарет.

Брел поезд к перрону, как пьяный прохожий.
И вот он добрел… И открылся вагон…
И цинковый ящик, на гроб непохожий,
Мы взяли, глотая прикушенный стон.

Тяжёлым был груз… Мы увяли в сугробе,
А тут, как назло, разыгралась пурга.
Но тот, кто лежал в этом цинковом гробе,
Казалось, шёл рядом и нам помогал.

Он был нашим другом, он был нашим братом,
Добрейшей, как скажут, души человек.
Но, прежде всего, он был Русским солдатом –
И Русским солдатом остался навек.

Я помню, как все его жарко просили
Не ехать на фронт, как рыдала жена…
Он просто ушёл потому, что России
В том миг стала жизнь его очень нужна.

Твердят, что война эта – бизнес богатых.
Не знаю, не знаю, всё нынче в грязи…
Но знаю: пока есть такие солдаты,
Россия, тебе ничего не грозит.
               
      
        Воин-отрок

Здесь горели вечные огни,
Как неугасимые лампады,
А теперь – развалины одни:
Немощь сердца и души упадок.

Это было, было всё уже:
Русь рабой стояла пред Батыем,
Русь теряла воинов-мужей,
Предавая мощи их святые.

И тогда, очищенный постом,
Телом неказист и видом кроток,
Осенил себя святым крестом
И на битву вышел воин-отрок.

Ничего, казалось, он не мог:
За его тщедушными плечами
Не было полков, а только – Бог
…да шеренги ангелов с мечами.

И застыл от страха падший мир,
Преклонил пред отроком колена.
Понеслась молва между людьми:
- Русь жива! Она встаёт из тлена!
 
Радонеж! Невзрачный городок,
Ты не больше и не меньше многих.
Из тебя ли явится пророк?
Ты ли дашь радетеля о Боге?

Дал!.. Дрожите, русичей враги!
Бойтесь этих малых городишек.
Там, под шум дождя и вой пурги
Возрастают тысячи мальчишек.

Хоть один, да выйдет на пустырь,
Осенит себя знаменьем крестным,
И пойдет неспешно в монастырь
…и Святая Русь опять воскреснет!


               






















             Звонари

Под  ногами – морозная хрусть.
Над макушкой – дремучая грусть.
А в душе тишина – и пусть...

Звонари идут! Звонари!
Эй, толпа, расступись, дай дорогу:
Не к тебе они шествуют – к Богу.
Так не засти им света зари!

Снегири на снегу. Снегири…
А ещё на снегу босые,
От вчерашней сивухи косые
Краснорожие звонари.

Только, все-таки – Звонари!
Эй, толпа, не стои вразвальцу:
Пред тобой всё равно, что цари –
Православные звонодавальцы.

Малахаи долай! И замри,
Слышь ты, поротая, разномастная,
Белокурая, злая, скуластая,
Плоть от плоти великой земли.

На поруганные алтари
Нынче души кладут за други!
Возвращаются Божии слуги.
Звонари идут… Звонари…


   
                Юродивые

           - По коням! По коням!
            Отставшего – числить врагом!
                А кто безлошадный – догонит
          Бегом! Бегом!

А юродивые, а блаженные
Не привыкли к шагам саженьим.
Шли не в латах железных,
Не спеша – но вперёд.
И в очах их болезных
Отражался восход.

           - Скорей! Скорей!
     К новой заре!

– Ах, ты срам-то какой!
При честном-то народе…
Что ни всадник, то вор да тать!
Это ж грех – лошадьми по юродивым!
Богохульство – блаженных топтать!

Темный люд выворачивал колья,
Сквернословил напропалую…
Что ж вы Божьим-то людям больно! –
И цеплялся за конскую сбрую.

А они губами увечными
Умоляли, выплюнув зубы:
- Ой, не висните на уздечках,
Лошадям не увечьте губы.

      - Кони! Кони!
     Веселей!
     Рано вы устали,
     И на ровной на земле
     Спотыкаться стали.
     Кони! Кони…
     Кони встали.
     Ни туда и ни сюда.
     Не заржали – зарыдали
     От великого стыда.      

- Кого любить? Кому сказать,
Что есть любовь Любви подобная,
Что наша Родина сугробная
 В снегах теряет образа?               
Но все равно мы донесли
Иконы, писанные кровью,
До обезкровленной земли,
Еще не тронутой любовью.

И если все же брата брат
Возлюбит посреди пожара,
Мы, значит, умерли недаром
В предвосхищении добра…

        - Ах, ты Родина, Родина,


  Схоронила ты где
        Убиенных юродивых,
        Своих Божьих людей?
        У кустов краснотала,
        У терновых кустов
        Сколько ты разбросала
        Полустертых подков?

Но отвыкшие от орала
И уставшие от грехов,
Возвратились кони босые
И покаялись перед Россией
За себя и за – седоков.

               


















      Лишь с тобой
Словно последний грош
В горсти у бедняка
(Нету другой – ну, что ж?),
Песня моя легка:
Где-то шумит рожь,
Где-то журчит река…
Ты без меня проживешь,
А я без тебя – как?

Гордо плывет струг
Вслед золотой ладье –
Это небесный пух
Радует всех людей.
С небом играет луг,
Весь в голубой воде…
Ты без меня – вокруг,
А я без тебя – где?

Как исполин-осётр,
Лёг на поляне стог.
Ветер с собой несёт
Старой ветлы листок,
Запахи русских сёл,
Храмов трезвон литой…
Ты без меня – всё,
А я без тебя – кто?

Я без тебя не берусь
Песни слагать зря.
И без меня ты – Русь.
А я лишь с тобой – я.
Русский груздь
В русских сумрачных дубравах
Есть волшебный русский груздь…
Я купаюсь в русских травах,
Я топлю в них боль и грусть.

Я иду по русским тропам…
Да чего там городить:
Я по ним с рожденья топал,
С той поры, как стал ходить.

Я вдыхаю русский воздух –
Мне противен чуждый смог.
Мне дает в дороге роздых
С русским сеном русский стог.

А тоска застрянет в глотке –
Русский квас введет в кураж.
Ну, а кружка русской водки –
Это высший пилотаж.

Мне заплакать здесь не стыдно
И от боли заорать.
Мне терять здесь не обидно
И не страшно умирать.

Даже, если очень грустно,
Всё равно мне здесь легко,
Потому, что сам я русский –
   Из крестьян, из мужиков.


                Тропинка  в  Россию

Я всё время хочу быть с тобой.
          Насыщаться покоем.
                Вдыхать этот ветер.
И настой родника на улитках и травах
          пить, как лошадь взасос,
                приминая ушастый лопух.
А потом
          воровать недозрелый горох,
                зарываясь в зеленые плети,
И бояться колхозного сторожа –
          доброго, полуслепого,
                седого, как ласточкин пух.
И бежать от него
          по горбатой дороге
                вдоль чьих-то цветных огородов,
На бегу вдруг набросить
          на шею мустангу
                придуманный тут же аркан.
И, раздевшись
          до белого блеска на бедрах,
                сорваться в небесную воду –
И нырять, и смеяться,
          и снова нырять
                пока сам, как река,
Не покрылся узорчатой синью…
          Я хочу быть с тобой.
          Я хочу быть тобой.
Я хочу быть тропинкой в Россию.


                Разговор с церковным сторожем

Сливался день за окоём
И краски лета меркли.
А мы с Петровичем вдвоём
                Сидели возле церкви.   

Вели неспешный разговор
О том, о сём, о прочем…
И, вроде как бы чуть в укор,
Я вдруг сказал: «Петрович,

А как ты верующим стал?
Ведь атеист был ярый.
Поди, в сомнениях не спал,
Всю душу измытарил?»

Он долго, долго так молчал,
Приглаживал седины,
А начал как-то сгоряча,
Как будто со средины:

- Я помню только чей-то крик,
По-бабьему истошный:
«Ребята! «Кировец» горит!
А там же хлеб не скошенный!»

Потом не помню ничего…
Но главное-то помню:
Весь обгоревший, но живой
Я шел назад по полю.

Вставало солнце над жнивьём.
И думал я: «Какое солнце!
А мы с женой вразброд живём.
А что делить? Чего нам ссориться?

С соседом чуть ли не в ножи
За межевые вишни.
Зачем? Ведь так прекрасна жизнь,
Ну… прям, как зерна в пригоршне».

Он замолчал… «А дальше, что?» –
Опешил я немного.
Он улыбнулся: «Дальше – то.
Теперь живу я с Богом».

И я вдруг понял: только так –
Без споров и истерик,
Без шума яростных атак,
Без крика с пеною у рта
Душа приходит в вере.


               










                Духовнику

Отпусти мне грехи мои, отче.
До причастия допусти.
Нету сил уже, нету мочи
Окаянство своё нести.

Столько лет то в слезах, то в мертвости
Я у Бога прощенья прошу
За творимые мною мерзости…
И опять – всё грешу и грешу.

Будто мерин слепой на вороте,
Я безвольно по кругу бреду –
Своей страстью избитый, испоротый,
Возвращаюсь я к ней, как в бреду.

И свиньёй, только что обмытою,
Устремляюсь обратно в грязь:
В ту же самую лужу обрыдлую
Снова плюхаюсь всякий раз.

И мотает меня, как осоку:
Снизу – доверху, сверху – вниз.
То я выпрямлюсь в небо высокое,
То сломаюсь в болотную слизь.

Что со мной происходит, отче?
В голове  -  то покой, то гул.
Жить душа во грехе не хочет,
И безгрешным я быть не могу.

Пожалей меня, батюшка родненькой,
Притули к своей крестной груди.
Над обрывом, по жердочке тоненькой
Проведи меня, проведи…






























   Сумеречная зона

Ещё не свет, уже не тьма –
Преддверье сумеречной зоны.
И виден муторный туман,
Покрывший серые газоны.

Там душ преставленных покой
Зубовный скрежет не тревожит.
И грешной плоти никакой
Червь неусыпный там не гложет.

И хоть страдания там нет,
Но и блаженства нет в помине.
То ль полумрак, то ль полусвет –
Все замерло на половине.

Там нет врагов, но – нет друзей.
Там есть пути, но все безцельны.
И это как пустой музей,
В котором мумии – безценны.

Туда заказан вход тому,
Кто первым ввергнут в преисподню.
Но и туда же, в полутьму,
Не сходят ангелы Господни.

Там страх – закрытая страница…
Но нет страшнее ничего
Того, что можно не страшиться
Творца и Бога своего.


И в этой сумеречной зоне
Готовят место для меня
За то, что я в житейском гоне
Не заслужил себе огня,

Не заслужил себе и Неба.
И вот, остался наг и сир,
Ещё достойный корки хлеба,
Но – не вхождения на Пир.

Я обречён… И всё же, всё же…
В преддверье сумеречных зон
Я воззову к Тебе: «О Боже,
Не верю в этот страшный сон!»               

Гвоздями совести прибитый
К Тобою данной мне судьбе,
Я все равно пойду с молитвой
Не к потакавшим, но – к Тебе:

- Прости мне, Господи, срединность!
И в теплохладности моей
Яви одно мне чудо – Милость:
Не дай войти мне в сумрак сей.








                В притворе храма

Стояла девочка в притворе
Перед иконою Христа…
Она была с подружкой в ссоре,
Она хотела взрослой стать.
Она грубила маме даже,
Она не выучила стих…
Она всё Боженьке расскажет,
И Боженька её простит.

Стояла женщина в притворе
Перед иконою Христа…
Какое-то большое горе
Застыло на её устах.
Она помедлит за порогом,
Но к аналою подойдёт.
Она заплачет перед Богом
И Бог простит, и Бог поймёт.

Стояла бабушка в притворе
Перед иконою Христа…
Всю жизнь её в потухшем взоре
Никто не силах пролистать.
Она припомнит всё, что сможет,
И исповедуется, вплоть
До комсомольского безбожья –
И всё отпустит ей Господь.

К притвору, в облике Аксиний,
Анастасий, Светлан, Марусь,
Подходит грешная Россия,
А входит в Храм – Святая Русь.
                Когда мы становимся русскими

Проходим тропами узкими –
В руках лишь сума да посох…
Когда мы становимся русскими:
С рождения или после?

Мы сами того не ведаем,
Но, даже рискуя родством,
Мы русских в себе исповедуем
Всей сущность, всем естеством.

Когда в тишине осенней
Полями России бродим мы,
Запах мокрого сена
Становится запахом Родины.

Когда на скрипучем стуле
Сидим у окон осклизлых,
Звук пролетевших сосулек
Становится звуком Отчизны.

Когда мы стоим во храмах,
Душой прилепляясь к Вечности,
Цвет облачений багряных
Становится цветом Отечества.

Когда мы становимся нашими:
С рождения или после?..
В Россию идут, как в монашество, –
Её принимают, как постриг.


                Братья

Литургия идёт… Ждём Великого Входа.
И стоят со мной рядом на службе все те,
С кем навек я повязан не узами рода,
А единственно прочным родством во Христе.

Я с любым разделил бы опасность разведки –
Это братья мои… Только кажется мне:
С Куликовского поля пришли мои предки,
Чтобы снова полечь на священной войне.

Слышу сердцебиение каждого брата.
Кожей, нервами, кровью врастаю в их ряд.
Символ Веры звучит, как Присяга солдата,
Ибо каждый из братьев по сути солдат.

Что готовит нам мир за церковным притвором?
И в какие сражения бросит нас жизнь?
Ты покрой нас, Россия, своим омофором
И своею любовью нас вооружи, –

Чтоб не дрогнуть нам в горне крутых испытаний,
Чтобы так же, как в храме, стоять нам в бою,
Чтобы даже под пыткой, во вражеском стане
Исповедывать веру святую свою.

Враг прошёл по земле твоей, Русь, исковеркав
Все, что можно, но братства не смог победить.
Обопрись, как о посох, о нас, Матерь Церковь,
И уверенно чад своих в царство веди.

Все дороги России скрестятся у Храма, –
И тогда, ничего не деля пополам,
Мы всё золото душ, до последнего грамма
Отдадим на святые его купала.

Ясный Ангел России возьмет это злато,
Вознесёт и возложит на Божье крыльцо:
- Вот, прими их, Господь, как единого брата,
 Ведь при жизни Ты был им единым Отцом!


               





















  В заброшенной деревне

Идут дожди. Холодные туманы
Вминают в грязь пожухлую траву.
А дни пусты, как рваные карманы,
И безконечны, как поток во рву.

Заброшенная мёртвая деревня…
У покосившейся заброшенной избы
Стоят больные, старые деревья…
Но как легко и радостно здесь быть.

Я не спеша зажгу свечёй лампаду
(Здесь некуда и незачем спешить),
Я не спеша за стол скрипучий сяду
И погружусь в безвременье души.

И долго-долго буду там бродить я,
Никем не понукаемый из вне –
Искать святую древнюю обитель,
Что глубоко сокрыта там, во мне.

И вдруг найду. И постучусь в ворота.
Откроют мне суровые мужи –
Неведомые праведники рода.
И я пойду у них учиться жить.

Наверно, здесь, в заброшенной деревне,
В пропахшей плесенью и древностью избе
Я становлюсь и чище, и смиренней –
И от того слышнее сам себе.


         Китеж-озеро

Выйду в поле, вокруг оглянусь,
Окунусь в предзакатное золото.
Это Русь, это светлая Русь
Окрыляет себя горизонтами.

И летят её сны сквозь меня
Нескончаемыми вереницами
То на Святках в потешных санях,
То во мгле перелётными птицами.

Вижу отблеск её куполов
В мутных лужах и в чистых проталинах.
Слышу гул её колоколов,
Погребённых в церковных развалинах.

Этот гул переходит в набат –
Супостату по-прежнему грозен он…
Ты, Россия моя – Китеж-град,
Ну, а я… Ну, а я – твоё озеро.

Я тебя берегу в глубине,
Ограждая души моей водами.
Боль твою, что ты прячешь во мне,
Я храню под хрустальными сводами.

И, как скрывшая Китеж вода,
Что врагами и бродом не пройдена,
Я тебя никому не отдам,
Православная ты моя Родина.


               
    Золотая земля

Золотистыми снегопадами
Налетели из далека –
Листья падали, листья падали,
Листья плавали в родниках.

Это золото высшей пробы
Аж звенит на сыром ветру, –
И уже золотые сугробы,
По колена, лежат вокруг.

А земля, что под золотом дремлет,
Так спокойна и так светла!
И недаром на ней издревле
Кроют золотом купола.

Златоглавее тонких осинок,
Белокаменнее берез
Божьих храмов по всей России
Мне увидеть не довелось,

Потому что земля золотая
Их растит их своей груди…
Золотит себя Русь Святая,
Чтобы Господу угодить.

               
               


 
               
    Русское кладбище

Оставлю котомку нищенскую,
Посох в крапиву заброшу,
Войду в тишину кладбищенскую
На кладбище, что за рощей.

Рукой обопрусь об ограду,
Молитву прочту о покойном,
На ветхую лавочку сяду…
Здесь так хорошо и спокойно!

Блестят золотые осы
В траве на могиле заброшенной,
А ветер несёт с покоса
Запах травы свежескошенной.

Никто не мешает молиться…
Насельники этой твердыни
Мне не знакомы по лицам,
Зато имена их – родные.

Кресты как друзья-товарищи
Светло выступают навстречу.
Чудно на русском кладбище –
Здесь хочется жить вечно.


               






  Осень на просеке

Молчат потухшие деревья
Над жёлтым изголовьем пней.
Дрожат потерянные перья
В следах, замерзших на тропе.

Крик птицы. Тишина. И снова –
Крик птицы, резкий и больной.
И жажда праведного Слова,
И страх, и радость, и покой.

Уйдём когда-нибудь в поверья.
Когда-нибудь… но не теперь.
Дрожат потерянные перья
В следах, замерзших на тропе.


               
               








               
            Осень с женой

Мы с тобой по грунтовке бредём:
Слева – лес, справа – ветхий сарай,
Впереди – деревенский наш дом,
Наша гавань, наш маленький рай.

Слышишь? Птицы уже не поют.
Видишь? Зелень померкла в лесах.
Знаешь, мы уже лишние тут
Как седины в твоих волосах.

А какой здесь был сказочный бал!
Нас теперь ослепили навек
Бриллианты росы на грибах
И рубины брусники в траве.

Нас в полон захватил не Кощей –
От стрекоз обезумевший луг…
Но, как всякая сказка вобще,
Наша тоже закончилась вдруг.

Будто раненый голубь-сизарь,
Умирает на западе день,
И глазастая, как стрекоза,
Рядом ты – моя плоть, моя тень.

Мы с тобой по дороге идем:
Слева – лес, справа – ветхий сарай.
Позади остаётся наш дом –
Древнерусский мистический край.




    Искушение ожиданием

Накорми с ладоней загнанного волка.
Чашу поднеси к его обугленным губам –
Жажду утоли. И прядью тонкой
Кровь утри с его ободранного лба.

В горницу введи, прихлопни ставень,
Да махоркой за воротами посыпь,
Чтобы двор твой обошли, в хмельной облаве
Озверевшие, породистые псы.

Пальцы утопи в его шерсти репейной,
Уложи в постель, знаменьем крестным осеня.
Он уснул?.. Ну, что ж, ты сделала всё верно, –
А теперь ты вправе ожидать меня.

               
               












 Осеннее признание

Какая праведная грусть,
Неизъяснимая словами,
Возникла между мной и Вами…
Неизъяснимая – и пусть…

А за окном шумит октябрь
Ветрами красно-золотыми,
И повторяет Ваше имя,
Но так невнятно, что хотя б

Из шума вычленить не звук,
А только звука отголосок,
И лишь в мечтах, и то – вопросом,
Коснуться Ваших светлых рук.

Да и безплотною мечтой,
К Вам обращённою, невольно
Боюсь Вам сделать очень больно –
Так Вы чисты передо мной.

Но в миг, когда на склоне дня
Мой путь земной придет к итогу,
Прошу Вас: помолитесь Богу
За недостойного меня.


 




              Во храме

А мир уже был безнадежно пуст,
Когда ваш гроб оставили во храме,
И я пригубил чашу ваших уст,
Мне поднесённую, увы, не вами.

И медленный мотив колоколов,
Не нарушаемый церковным хором,
Обрамливал единым ореолом
Безгрешное касание голов.

На чистый ваш младенческий алтарь,
Покрытый неподвижными руками,
Стекал со свеч расплавленный янтарь
И тут же превращался в желтый камень.

Во мраке храма, нам двоим светя,
То трепетное, что жило в лампаде,
Не золотило – серебрило пряди
Над плотью не рожденного дитя.

И Деву Света, рождшую Христа,
Я понимал и принимал впервые,
Целуя ваши мертвые уста, –
Хоть никогда не целовал живые.

…Она глядела с древнего холста:
Она не призывала, а жалела,
Она не укоряла, а скорбела,
Да так, что отступала пустота,
И сердце больше не болело.

    Таинство Храма

                1.
В этом Храме нас только двое.
Этот Храм необычный такой, –
Из-под сводов над аналоем
Изливается гулкий покой.

Не горят пред иконами свечи,
Да и нету давно здесь  икон.
В Храм свободно вторгается вечер
Сквозь пустые проёмы окон.

На полах штукатурка и гравий,
И какой-то уродливый хлам.
И давно он уж не златоглавый,
Это полуразрушенный Храм.

Весь ограблен, ободран, оболган,
Как у нищего у него
За душой ничего, кроме Бога,
Кроме Господа одного.

                2.
В этом Храме нас только двое
Пред Господом и судьбой.
Всё ненужное, всё земное
Отступает само собой.

Никого… Мы одни среди мрака,
И ничьи не слышны голоса, –
Совершается таинство брака,
Заключённого на Небесах.

Те миры, где ещё предстоит нам
Осознать совершённое здесь,
Открываются нашим молитвам,
Как наш мир Вифлеемской звезде.

Я веду тебя вкруг аналоя
По ухабам грядущих дорог…
Пахнет ладаном и алоэ…
В Храме двое нас – мы и Бог.


 




















    Ты нашла меня

Терял я много в этой жизни
И очень мало находил,
Когда по сумрачной Отчизне
С душой измученной бродил.

Я так желал вернуться в детство,
Но не в своё, а в чьё-то то,
Где после утренних приветствий
Бегут купаться на затон,

Где блещут дождики косые,
Грибными сказками маня,
И где мальцы, во всю босые,
В ночное скачут на конях,

А кони ржут, слегка балуя,
В губах не чувствуя удил…
В душе искал я Русь былую –
Не находил… не находил…

Но как-то летом, на кладбище,
Вошел я в древний сельский храм
И слышал Глас: «Чего ты ищешь?
Проси. Я это тебе дам»

Я попросил. И вдруг – о, чудо! –
Я вижу: посреди икон
Бегут мальцы, бегут и будят
В кувшинках дремлющий затон.

Я вижу, как они, босые,
В ночное скачут на конях…
Благодарю тебя, Россия,
За то, что ты нашла меня.






























                Разговор в больничной палате

Он «дальнобойщик» был крутой,
Матёрый шоферюга,
Сработан грубо, но такой
На нож пойдёт за друга.

Он на кровати был распят –
В бинтах, как белый кокон.
Рассказ он начинал раз пять –
Слова глотал и комкал.

-    Когда машина поползла
На скользком серпантине,
Напарник: «Прыгай. – мне сказал, –
Ну, и… привет Галине».

-    Под нами были гаражи,
А между ними люди.
Но МАЗ он чётко положил,
Как бутерброд на блюде.

-    Ему-то ладно. Он погиб.
А мне чего-то грустно.
Плевать на перелом ноги:
Душою бы не хрустнуть.

- Эх, если б я был за рулём…
И снова замолкал он:
Глаза – как омут подо льдом,
А желваки – как камень.

А я, теряя мыслей нить,
Прикрыв лицо рукою,
Всё думал: «Надо русским быть,
Чтобы вместить такое,

Чтоб так спросить: «Зачем же, смерть,
Не я погиб, а кто-то?»
Да, душу русскую иметь –
Тяжёлая работа.

Но в этот миг я свой народ
Любил до дрожи мускул,
И был собой безмерно горд,
Что сам я тоже русский.



















 Земля моя

Легко дышать в открытом поле,
Широк лесистый горизонт.
А с колоколен, с колоколен
Стекает в мир спокойный звон.

Течёт он к северу и к югу,
Течёт на запад и восток –
Он заполняет всю округу
Как вмиг запруженный поток.

Кресты, кресты над куполами
Столь беззащитны в небесах! –
Так лишь ребёнок может к маме
Бежать, ручонки разбросав.

Земля моя! Ты, как и прежде,
Готова всем себя отдать:
Быть снисходительной к невежде
И мудрость мудрым преподать;

Омыть преступника от крови,
Зазвать голодных на обед…
Но только тот тебя откроет,
Кто сам откроется тебе.

Кто золотым крестом на храме
Себя сумеет утвердить –
Бежать к тебе, как чадо к маме,
И на бегу любить… любить…


 
              Имя Твоё

Во мгле вечерней, во мраке ночи
Я брёл один, почти без сил,
И между вздохов, как между строчек,
Твоё я  Имя произносил.

А мрак сгущался, и с каждым шагом
Я видел в сердце: лишь там темно,
Где проходил я, – и лунным шаром
Катилась память передо мной.

И в междустрочье тяжёлых вздохов
Вписалась повесть моей судьбы.
И всё, что было в ней – было плохо,
Но ничего я не смел забыть.

Летели птицы с гортанным криком
И хруст их крыльев был так тосклив,
Что мне хотелось стать лунным бликом
И лечь прохладою на виски.

Но только Имя Твоё святое,
Что знал с тех пор я, как был крещён,
Мне не давало уже покоя
И не прощало меня ещё.

Оно любило – я это ведал.
Оно взывало ко мне: «Приди!..»
Но, чтоб над смертию стать победой,
Оно должно застучать в груди.

Я так же ведал, что это Имя
Ведёт дорогой стыда и слёз…
Но как иначе к тебе дойти мне,
Моё прощение – мой Христос?


               


























    На колени, душа

На колени, душа! На колени!
Сверзи гордую выю свою.
Стань бездомнее и смиреннее
Журавлей, улетевших на  юг.

Как они подчиняются зимам,
Год от года верша перелёт,
Подчинись Божьей воле незримой
И всему, что Господь ни пошлёт.

Научись быть покорной у почвы,
Что безропотно и без тоски
Принимает в себя днём и ночью
И дожди, и снега, и плевки.

Стань послушной как зрелые травы,
Или как придорожный родник,
Что себя отдают на потраву
Всем, кто только нуждается в них.

Обдирая чело о коренья,
Никого и ни в чём не коря,
Стой, душа, до конца на коленях –
Се, Жених твой уже при дверях.


               




                Глубинка России

Здесь пахнет черёмухой и крушиной,
Здесь листья крапивы – с ладонь,
И лишь иногда намекнёт о машинах
Из-под керосина бидон.

Здесь можно всю жизнь проходить в телогрейке
И чистить раз в год сапоги.
Здесь можно в карманах мусолить копейки
И быть не беднее других.

Здесь запросто можно не думать о многом
И, отпуск  у памяти взяв,
О многом забыть… Но вот только про Бога
Не помнить здесь просто нельзя.

Здесь всякая подлость – как дёготь на белом.
Здесь даже грешится не так.
Здесь чувствуешь грех каждой клеточкой тела,
Как будто бы кожа снята.

Дорогою сердца, дорогою древней
Когда я к тебе доберусь,
Глубинка России, глухая деревня –
Святая исконная Русь?


               



                Брату во Христе
                Федосееву Константину
       Кресты на погостах

Святые дороги… Особые вёрсты
Пронзают насквозь древнерусский простор:
У каждой дороги – погосты, погосты
Хранят благодать православных крестов.

Подобно сошедшим с небес Херувимам,
Стоят шестикрылые эти кресты
Меж видимым светом и Светом незримым –
Всегда неизменны, смиренны, просты.

О русские кладбища! В ночь лихолетий
Свидетели миру из русской глуши,
Что мы православные даже до смерти,
И даже в годину забвенья души.

Когда мы нательных крестов не носили,
И храмы теряли свои купола,
На этих невзрачных погостах России
Кресты прорастали сквозь наши тела.

Порою за тернием звезд пятипалых,
Порою за спинами рубленных стел
Они, не страшась богомерзкой опалы,
Собой покрывали безбожие тел.

Нет! Эта земля перед Богом безсмертна,
Земля, где и в зной, и в морозную стынь
Стоят шестикрылые Ангелы Света –
Хранители веры, святые кресты.



         Проводы весны

Ты помнишь, как после захода солнца
Мы провожали с тобой весну?
Дрожали звёзды на дне болотца,
Лягушки пели – аж не уснуть.

Луна вставала над колокольней –
Такой блестящий кусок слюды.
Весь мир казался святой иконой –
Так мироточили в нём сады.

А мы стояли с тобой у храма,
Вдыхая запах родной земли.
И в лунном свете, за белой рамой,
Был виден чей-то Небесный лик.

Но мы не думали и не гадали,
Кто он, чьё имя скрывает нимб?
Он просто звал нас в иные дали,
И нам хотелось уйти за ним.

Уйти вдвоём, как мы шли по жизни,
Как и сюда мы пришли вдвоём,
Мне Богом данный мой самый ближний,  -
Моя супруга, счастье моё…



   
    Без благодати

Согрешил!.. Пал на самое дно.
Самовольно сошёл со креста.
И рыдаю теперь об одном:
- Дай мне, Господи, силы восстать!

Всё, что хочешь отнять – отними.
Не давай, что не хочешь мне дать.
Но прошу, но молю: хоть на миг
Возврати мне Твою благодать.

Без неё задыхаюсь в лугах –
Посредине воздушных морей.
Без неё на лебяжьих пухах
Сплю, как спят на ребристой коре.

Без неё прикасание рук
Нежной, кроткой, любимой жены
Обжигают, как снег на ветру,
И уже – не нужны, не нужны…

Без неё моя жизнь меж друзей –
Будто рейд по враждебным тылам.
Без неё мне весь мир – Коллизей,
Где я раб, предназначенный львам.

Потерял благодать и…постиг:
Нет её – и не знаю, чем жить.
Возврати мне, Господь, возврати
То, чем я не умел дорожить.




        Кони, кони…

Белогривые, белокопытые,
Белосбруйные, белых мастей, –
Кони, кони, в сраженьях убитые,
Вы простите нас, грешных людей.

Это мы пред Господом разные:
Пугачёвы, Суворовы, Разины,
Немцы, русские, Гансы, Иваны –
Мы хоть знали, за что воевали.

Кто за Русь, кто за власть, кто за земли,
Кто за баб, кто за так, кто за семьи
Отягчал свои чресла мечём
Кони, кони, но вы здесь при чём?

Белогривые, белокопытые,
Не отпетые в храмах, забытые,
Нас покинувшие безымянными –
Всё простившие окаянным нам…


               







                Брат во Христе

Он молвил, взявшись за гайтан:
«Давай брататься, друг, с тобою».
Но помешала нам тогда
Команда: «К бою!»

Я видел, как упал мой друг,
Как замер он в кровавой луже,
Так и не выронив из рук
Своё оружие.

Короткий взгляд… и снова в бой  -
В бою нет времени прощаться:
В тот миг и я, как и любой,
Мог там остаться.

Но я взошёл на высоту,
Покрытую свинцовой вьюгой…
И лишь когда закат потух,
Нашёл я друга.

Я взял его нательный крест,
А свой повесил на него я:
   Мой брат, средь этих диких мест
   Опять нас двое.

   Порукой будут мне кресты:
   Коль Русь прикажет  -  непреклонно
   Я лягу так же, как и ты,
   На этих склонах.

«Зачем вам горы и Кавказ!»  -
На полк наш недруги косились.
Что нам до них?.. Рассудят нас
Бог и Россия.





























                Русская песня

Пела русская женщина песню,
Опираясь щекой на ладонь,
О полях, о лесах, о полесьях,
Об озёрах, что спят подо льдом.

Пела песню о русской кручине,
О великой, глубинной тоске,
Что в России на веки почила
В каждой бабе, в любом мужике.

Пела песню про русскую удаль
Да про русский былинный замах,
Что доселе заморскому люду
Не вместить ни в сердцах, ни в умах.

А ещё она пела о вере
И о верности, и о любви,
И о том, что родимый свой берег
Не находят порой корабли.

Разбередила сердце мне песня,
Раскровянила душу мою…
Русь Святая, конечно, воскреснет,
Раз такие здесь песни поют.






                Земля обетованная

Земля обетованная –
Священная земля!
Поля повсюду бранные –
Духовные поля.

На них стоят суровые
Полки-монастыри.
И храмы в шлемах кованых  -
Князья-богатыри.

Кресты восьмиконечные,
Как ратники в строю,
Смиренные, извечные,
За храмами встают.

И служат им подножием
Надёжнее корней
Сыны земли сей Божией,
Почившие на ней.

А вечера здесь длинные
И звёзды  -  на пруду.
И песни соловьиные
Захватывают дух.

Здесь свежестью росинною
Дышу, пока молюсь…
Здесь, скрытая Россиею,
Живёт Святая Русь!

                Чёрные сотни

Видишь, Россия, свои ополчения?
«Чёрными сотнями» нас нарекли.
Чёрные – это за то, что от черни.
Чернь – потому, что от чёрной земли.

В чёрные дни покрывали кольчуги
Грубую кожу натруженных плеч, 
И, оставляя тяжёлые плуги,
Брали мы в руки карающий меч.

 Как и на поле на Куликово,
 Как в 41-м в поля под Москвой,
 Русь призовёт – и выступят снова
 Чёрные сотни на праведный бой.

Мы не дружина – мы лишь рядовые
В первом ряду Головного полка:
«Дай нам, Россия, склонить свои выи
Перед тобой – твоя ноша легка!»

В гуще сражений, в вихре кровавом,
Там, где от пламени жухли луга,
Мы наделялись единственным правом:
Первыми встретить удары врага.

 Как и на поле на Куликово,
 Как в 41-м в поля под Москвой,
 Русь призовёт – и выступят снова
 Чёрные сотни на праведный бой.
 
Наши враги, клевеща от бессилья,
Злобно готовы терзать нашу плоть.
Что нам до них? Позади нас Россия.
Кто против нас, если с нами Господь.

































               Танковые учения

Наматываем золото на траки…
А осень! – любо-дорого смотреть!
Здесь, право, неуместны наши танки
У кромки леса, утром, в сентябре.

Ревут моторы, солнце сотрясая, –
Но в смотровые щели амбразур
Оно себя так пламенно бросает,
Что высекает крупную слезу.

Открыты люки, и в стальные кельи,
Промасленные робы теребя,
Врывается ядрёный запах прели,
Настоянный  на ветрах сентября.

А листья – по колена! – в буераки
Текут золотоносною рекой.
А мы… наматываем золото на траки –
И нет дороже платы за покой.


               


                Суровая Русь

Последние метры он шёл на коленях, –
И жгли его звёзды погон,
И гравий хрустел, как кора на поленьях,
Когда её гложет огонь.

Пять свежих могил, пять крестов одноликих, –
По струнке, как воинский строй.
Пять жизней, пять судеб, запаянных в «цинки»,
И он перед ними – шестой.

- За то, что не умер я в том рукопашном,
У той безымянной реки,
За то, что я числюсь живым, а не павшим,
Простите меня, мужики!

Матёрый десантник, с обветренной кожей
Под цвет обожжённой  брони,
Стоял у могил, сотрясаемый дрожью,
На руки лицо уронив.

Рыдал неумело, рыдал некрасиво,
Впервые неся этот груз…
Но грозно за ним поднималась Россия,
Святая суровая Русь.

Полки и дружины, князья, воеводы,
Дивизии Курской дуги,
«Афганские» роты, «чеченские» взводы
Вставали из братских могил.

Вставали, живые во всех поколеньях,
Навек победившие тлен…
Последние метры он шёл на коленях –
И Русь поднималась с колен.




























         
     Здесь Русью пахнет

Здесь Русский дух,
            здесь Русью пахнет, –
Не просто запахом земным
Лесов, полей, лугов и пахот,
А чем-то всё-таки иным.

То – аромат Богослужений,
Особый русский аромат,
Рождённый не от всесожжений,
А исходящий от лампад,

От восковых медовых свечек,
От ладана с Ливанских гор,
От свежевымытых крылечек,
Ведущих с улицы в притвор.

То – навсегда душе привитый,
Родной для русских деревень
И хвойный запах панихиды,
И дух сенной на Духов день.

И сладковатый дух левкаса
От новописанных икон,
И запах яблочного Спаса
От приношений «на канон».

И райский запах мироточий,
Свежо, как свежесть от реки,
Проистекающий от отчей
Благословляющей руки.

Да – Русский дух, да – Русью пахнет.
Но этот дух живёт лишь в том,
Кто на Руси солдат и пахарь
Между молитвой и постом.





























                Перепутье

Брёл я оврагами и буераками –
Этой привычной тропой древнерусскою.
Шла со мной под руку девкой заплаканной
Осень, дрожа под разодранной блузкою.

А над Россией, над Русью исконною
Листья кружили, кружили и – падали,
Как вдохновенный монах пред иконою
В келье суровой, пропитанной ладаном.

Впрочем, она была вечною келией,
Спящим до срока духовным Везувием,
Эта земля, где простое безверие
Высшею мерой всегда наказуемо.

И потому пред любым перепутием
Здесь вырастает валун преткновения…
      Не ошибиться бы, не перепутать мне –
      Выбрать бы верно своё направление.

     То большаком, то просёлком, то волоком –
     Сколько их, этих путей, мною пройденных?
     Путь завершён! И я вижу Царь-колокол
     На перепутье дорог моей Родины.



                Дума о русской женщине

…Давали план без нюнь, без жалоб,
А нужно было больше дать.
Война – понятно. Да ведь бабы…
И каждая вторая – мать.
«Начальник! Я таких видала.
Всего-то без году неделя.
А то, что с детворой одна я…»
И в кабинет толкнула двери.
Вошла и… вышла. А начальник,
Так и не поняв, что к чему,
Пожал безрукими плечами
И улыбнулся…
                Почему,
Когда я душу свою мучу
Упрямой думой о войне,
Я вспоминаю этот случай,
Рассказанный когда-то мне
 
(Не помню кем, не помню места)?
Но вот запомнилось, и всё,
Как чья-то мать, жена, невеста
Тяжёлый груз войны несёт.

Одной лишь жалости хватало
Ей, хрупкой, слабой и больной,
Нечеловечески усталой,
Чтобы справляться с той войной.

Всегда так было: в час зловещий,
В смертельном вихре тёмных сил,
Святая жалость русских женщин
Хранила воинов Руси.

Она была бинтом на ране,
Письмом с родимого села.
А на кровавом поле брани
Она оружием была.

Она, прощаясь, всё прощала:
Обиды, горечи и боль.
Она собою воплощала
Надежду, Веру и Любовь.

…Давали план без нюнь, без  жалоб,
А нужно было больше дать.
Война – понятно. Да ведь бабы…
Но каждая – Отчизна Мать!
               














               
                Русский вопрос
                1
«Кто мы такие?..»    На своём пути
Как часто мы к своей душе взывали.
А путь таким был, что его пройти,
Казалось, мы сподобимся едва ли.

Но, уходя на северо-восток,
Всё дальше за спиной теряя Киев,
Недаром мы скупое слово «кто»
Отвергли прилагательным «какие».

«Какие вы?» –  нас лучше так спросить,
Чем задавать неверные вопросы,
И мы ответим: «На Святой Руси
Мы русские!» Не русичи. Не россы.
                2
Быть русским – это качество души.
Не правом рода – Словом благодатным
Оно тому дано, кто сам решил
Быть одесную от Христа распятым.

Мы приняли по доброй воле крест.
Что нам теперь земная эта правда?
Мы в сердце зрим и высоту Небес,
И глубину отринутого ада.

Нам ведом жар геенского огня,
Но всё же к нам нисходят Херувимы.
Пусть в покаянии греха нам не унять,
Но и в грехе мы покаянием  томимы.

                3
Не знаем мы, что ждёт нас в Судный час,
Но точно знаем: сосланный на остров,
Он теплохладными назвал не нас –
Любимый у Христа святой  Апостол.

Греша и каясь, каясь и греша,
Слезами омывая каждый промах,
Мы научились Господом дышать,
И только на Голгофе мы – как дома.

Народы мира! Слушайте наш клич!
Спасителя не искушайте ложью!
Взойдите к нам на крест, чтобы постичь:
Мы – русские, а это значит – Божьи!»


















                Звуки русской избы

Уютно за печкой трещит сверчок,
А в печке трещат дрова.
Свечке трескучей подставя бочок,
Уютно гудит самовар.

На лавке уютно мурлычет кот,
Под лавкой скребется мышь.
Уютно перья скрепят под щекой,
Когда на перине спишь.

Это – звуки русской избы.
Под их перебор, как могли,
Жили предки мои, и в гробы
Под эти звуки легли.

Уютно лежалось им на столе,
Когда, подправя фитиль,
Дьячёк, уважаемый на селе,
Распевно читал Псалтирь.

Под эти звуки им было легко
Идти в могильную тишь…
И снова на лавке мурлычет кот,
Под лавкой скребется мышь.

И снова пламя гудит в трубе,
И снова сверчок поёт, –
Правда, теперь уже не в избе,
А только в сердце моём.


                Покаянный дождь

Он ко мне постучал с утра.
Он дрожал, не скрывая дрожь.
Я спросил: «Что случилось, брат?»
Он  ответил: «Идёт дождь».

А на улице, за окном,
Небо было, как чистый лист,
И плясало солнце на нём,
Как подвыпивший гармонист.

«Почему, – я у друга спросил, –
Ты дождя от природы ждёшь?»
Он сказал: «На Святой Руси
Безконечный идёт дождь».

Заглянул я ему в глаза,
Разорвал наважденья круг,
И вдруг понял, что он сказал,
О дожде говорящий друг.

Если нет покаянных слёз,
Если души сохнут – ну, что ж! –
Пусть тогда над землёй берёз
Покаянный идёт дождь.


               



                Подарок

Здравствуй, мой друг, здравствуй.
Не жду по плечу удара, –
Четыре бордовые астры
Принёс я тебе в подарок.

А ветер, как пёс, увёртлив –
Нынче вся осень злая…
Что ещё дарят мёртвым?
Прости меня, я не знаю.

Помнишь: мой день рожденья,
В ущелье, в кольце боёв,
Как ты мне дарил печенье –
Последний свой сухпаёк?

Помнишь, как над убитыми,
За пять минут до броска,
Ты годы мои отсчитывал
Из своего рожка?

Ты мне дарил не патроны, –
Ты жизнь мне свою вручал,
Что бы оркестр похоронный
Не для меня звучал…

За то, что тогда был не голоден,
За те патроны твои
На нашей святой Родине
Жить мне теперь за двоих.

                Москва под спудом

Небоскрёбных надгробий оскал
Над телами богатых и нищих…
Ты сегодня такая, Москва:
То ли – город, а то ли – кладбище.

Да, такая… Но только для тех,
Кто желает земной твоей славы.
Для несущих свой крест в простоте,
Ты по-прежнему – златоглава.

Нынче ты – как второй Китеж-град,
Как икона под копоти слоем.
Кто же узрит твой истый наряд?
Кто замрёт пред твоим аналоем?

- Хочешь видеть за строем могил
В золотой архипастырской митре
Ту Москву, что взрастил Даниил,
Ту Москву, что взлелеял Димитрий?

Поднимись на холмы и постой,
Ощути в своём сердце заплаканном
Белокаменный крепкий настой
На крестах, куполах и маковках.

Этой влагой святой окропи
Свою душу, томимую жаждой.
Пусть пред Богом она закипит,
Засверкает слезинкою каждой.

Пусть сведёт желваки твоих скул
Покаянных рыданий оскома.
И тогда ты увидишь Москву,
И она к тебе выйдет – к такому…



























                Три Матери

Душой варясь в бесовском снадобье,
Как часто мы хулили Мать…
О люди русские, не надо бы
Нам всуе матерь поминать.

Нас обманули наши недруги, –
А мы берём, что нам дают…
Кого мы кличем в смертном недуге?
Ведь не врача, а Мать свою.

Когда идём на поле бранное,
Мы за Россию-Мать идём.
И там, страдая плотью раненной,
Какую маму мы зовём?

А в годы, горем тароватые,
Издревле на Святой Руси,
За чьё заступничество ратуя,
Дерзаем Божью Мать просить.

Поймите сущность дара главного:
Тройная нежность нам дана –
Хранят любого православного
Три Матери, как Мать одна.

Они стоят, во всём похожие
(И не пытайтесь их разъять),
Россия-мать и Матерь Божия,
А рядом с ними – мама-Мать.


                Напоследок

Если вдруг торопливая Смерть
Посетит меня скорой болезнью
Или раной от пули железной,
Я ей крикну: «Не сметь!»

Я скажу ей: «Послушайте, Смерть,
Я, конечно же, вас уважаю
И составлю вам часть урожая,
Но позвольте не вдруг умереть.

Дайте мне прикоснуться к земле:
Напоследок росою умыться
И воды родниковой напиться
Дайте мне…

Дайте мне пригубить эту синь –
Причаститься от тела России.
А потом, так и быть, уносите
В те края, где не будет Руси».










               
                Русская Дорога

На русскую тяжкую эту дорогу,
Как вор на Владимирский тракт,
Ступил я неверной ногою – дрогнул…
Вдруг слышу: «Пройди её так:

От Чудского озера к Дону с Непрядвой,
Вдоль бродов и плёсов Угры,
На храм Бородинский и там, за оградой,
По полю, срезая углы,

Дойди до Москвы и постой под Москвою,
Прими тот военный парад,
И дальше иди, а за Курской дугою –
На Волгу и на Сталинград.

И дальше, и дальше – к Афганской границе,
Оттуда – в ущелья Чечни».
Да как же пройти мне её и не сбиться?!
И слышу: «Не бойся. Начни…

Там кровью залиты холмы и отроги –
Не видел страшнее ты мест.
Но нету другой, кроме этой, Дороги,
Ведущей Россию на крест.

Но знай, что ведёт она в Царствие Божье,
Где Вечностью дышит душа.
А если пройти ты Дорогу не можешь,
То лучше сойди – не мешай…»

И жутко мне стало от этого слова,
Восстал одиночества дух.
Нет! Я не сойду. Лучше снова и снова
Я Русской Дорогой пройду.



























                Святая «грешница»

Под мировым дождем промокнув,
Она сочувствия просила,
Она стучалась в ваши окна –
Больная, нищая Россия.

Вы не открыли ей, стоящей
Близ при дверях у ваших келий.
Вы, обозвав её гулящей,
Жить без России захотели.

Забыли вы в служенье бесам,
Что не она, а вы нуждались
В том подаянии небесном,
Которое зовётся – «жалость».

Вы перед нею, падшей, гордо
Блистали умными словами.
Вы обольщаетесь, народы:
Она грешна не перед вами.

Она томима грешной плотью
Лишь перед Господом Распятым.
В сравненье ж с тем, чем вы живёте,
И жизнь её, и чувства – святы.

А вы, ослепнув и оглохнув,
Всё ждёте: вот придёт Мессия…
От вас уходит на Голгофу
Святая «грешница» – Россия!


                Смиренница

Отшумели леса, отпылали закаты,
Отцыкадили травы в степях…
Вся природа снимает зелёные латы
И стоит в драгоценных цепях.

Золоты и красивы вериги России,
Да весомей железных вериг, –
Пусть никто не узнает, как тяжко носить их
От Владимира и до Твери.

Пусть никто не увидит под золотом ризы
Безобразные струпья земли:
Безпролазную грязь, захудалые избы
Да народной печали разлив.

О, смиренница наша, ты вся перед Богом,
А для мира – твой чудный убор,
Что б не ведал сей мир,
                как постишься ты строго
И как с Богом ведешь разговор.








               
                Кто они?



Они уходят в ночь, в пургу –
Они не боятся ни боли, ни смерти,
Они идут навстречу врагу,
Грудью ломая и шторм, и ветер.

Они надёжны, как дамасский клинок.
Они чисты, как небесная просинь.
Последний кусок, последний глоток
Они поделят с тем, кто попросит.

Они не любят мышиной возни,
Когда за глаза говорят другое.
Но если рядом один из них,
Любая беда уменьшается вдвое.

Быть верным долгу, другу, жене –
Для них естественно так же, как птице
Лететь по небу, как полной луне
Светом, от солнца рождённым, светиться.

Хватит! Довольно блистать монологом.
Кто они? Дай однозначный ответ.
Они – это мы, но когда мы с Богом.
…Когда без Бога, таких просто нет.


               




                В русских селеньях



Сюда Он пришёл из заморских селений,
Где тщетно искал Он еды и угла,
И где говорили, впуская лишь в сени:
«Нас грабит король и судьба допекла».

Здесь люди такими же грешными были,
И так же корили судьбу и владык.
Но Он голодал – и Его накормили.
Он жаждал – и здесь Ему дали воды.

Он крова просил, и Ему предложили
Сухую одежду и тёплую печь.
А утром в котомку Ему положили
Всё то, что успели в дорогу испечь.

Хозяин простился с Ним чинно и трезво.
Хозяйка, стыдясь набегающих слёз,
Спросила со вздохом: «Как звать тя, любезный?»
Он тихо промолвил им: «С вами  Христос».


               


                Листьев гроздь

Гроздь осенней листвы,
                как янтарная гроздь винограда –
Умирающий клён под рыдающим небом.
До чего он красив!
                Это высшая в жизни награда,
Пусть и кажется это кому-то нелепым.


Я люблю тебя, Русь!
                Так умеет любить только русский
(Свой поймёт, а чужим объяснять безполезно).
Я любовь берегу,
                как ревнивые створки малюсков
Берегут жемчуга, погребенные бездной.
 

И пока в моём сердце
                хранится жемчужина эта,
Перед совестью я хоть немного оправдан.
А иначе в России
                нет смысла быть русским поэтом
Ни вчера, ни сегодня, тем более – завтра.


Дай мне в книге твоей
                прописаться кровавым  курсивом,
Дай себя подчинить твоей праведной воле, –
 А когда я умру,
   положи мне на гроб мой, Россия,
           Гроздь осенней листвы - и я буду доволен.
                Ночной кошмар

Я увидел вчера страшное
(То ли сон, то ли явь – не ведаю):
Над дымящей, как кровь, пашнею
Смерть вставала луной медною.

Заржавели в полях бороны –
Больше некому семя окучивать.
Полетели по небу вороны,
Грозовыми клубясь тучами.

Горизонты огнём вытканы,
А в огне, до крестов оплавленных
Изуродованые пытками –
Люди русские, православные.

А над их дочерьми и жёнами
Будто клятву прочли подлую, –
И выходят они обнажёнными,
Без стыда, на торговый подиум.

И бунтует сын – от рождения
Почитает отца за равного.
Поражение… поражение…
Но не вижу я ворога явного.

Не проносятся там всадники
Под татарскими малахаями,
Не стоят там чужие ратники,
Похотливые и нахальные.

Только шёпот: мол, воля – вольному,
Никакого, мол, понуждения…
Возопил я: «Господи, больно мне!»
И закончилось наваждение.

Я очнулся в своей горнице:
Пред иконой жена склонилась
И воркует святой горлицей…
Слава Богу! Мне всё приснилось.
…или всё-таки не приснилось?..






















                Русский солдат

Мы бронёй прикрывали «Груз 300».
И тогда мне сказал друг Лёха:
«Не бывает на войне атеистов,
Как на поминках – скоморохов».

Ничего я ему не ответил,
Не ложились на масть разговоры…
А потом – был промозглый ветер,
Своя боль и чужие горы.

Были стычки в ущельях проклятых
И бои в направлениях главных,
И распятые наши солдаты
У шоссе на столбах телеграфных.

А была ещё жажда выжать
Газ, –  чтоб траками всё коверкать.
И тогда стало главным: не выжить,
А в себе сохранить человека.

…Брёл на танк их пацан черномазый.
Для кого-то считалось бы нормой
Плоть его по дороге размазать,
Но мой Лёха нажал на тормоз.

Он пошёл под снайперский выстрел,
И на землю упал, не охнув…
И не стало на свете танкиста –
Потеряли мы нашего Лёху.

А когда я рванул его ворот
Там, где кровь растекалась из раны,
Я впервые увидел – вот он! –
На груди его крест восьмигранный.

На броню положили танкиста,
И тогда я сказал ему: «Лёха,
Не бывает на войне атеистов,
Как на поминках – скоморохов».


               



               


      














                Хранитель

Иду – куда, не ведаю –
Тропой осенней гулкою,
Хрустит листва под кедами,
Под ветхою обувкою.

На мне штаны с заплатами
И телогрейка в клочьях вся.
А не были богатыми
И начинать не хочется.

Другое мне отмерено
Пройти по жизни поприще,
И Господом доверено
Особое сокровище.

Кому хоромы сложены,
Где сундуки с комодами,
А мне – все храмы Божии
Под золотыми сводами.

В любой вхожу не гостем я,
А сыном в лоно отчее,
Смотрю: а как – по совести? –
Труждались мои зодчие.

И с каждым храмом связан я
Тропиночкою узкою…
Такая вот обязанность:
Хранить наследство русское.

               
                Зимние бабочки

Зима. На улице мороз.
А в храме бабочки летают,
Как будто с неба опадают
Ожившие бутоны роз.

Откуда бабочки зимой,
Ведь храм не топится неделю?
Я этой тайной не владею,
Но как прекрасно, Боже мой,

Они порхают у икон,
Они кружат в паникадилах.
И чудо то, что это диво
Здесь принимается легко.

Не удивляется народ,
Как будто это так и надо –
Трещит свеча, курится ладан,
Спокойно молится приход.

Зима. На улице мороз,
А бабочки не умирают:
Они, наверно, понимают,
Что смерти нет
                там,
                где Христос.



                Осенняя молитва

Над Русью летят перелётные птицы –
Ведут за собою их птичьи вожди…
В такую минуту удобно молиться,
Когда на Россию приходят дожди.

Стучат по стеклу перезрелые капли
И стук их диктует молитвенный ритм.
Душа обнажёна, как лезвие сабли,
А в сердце спокойно молитва горит.

Пред образом Спаса мерцает лампада –
Единственный свет в наступающей мгле.
И мне ничего больше в жизни не надо
На этой прекрасной и грешной земле.

Смолкают все звуки, и в замершем мире
Огромно звучит Покаянный Канон,
В дыханье вплетаются песни Псалтири,
И тело вершит за поклоном поклон.

И вдруг  за стеною бревенчатой клети
Я слышу, как дышит Земной этот шар.
И всех, кто живёт и кто жил на планете
В себя принимает смиренно душа.

И нет уже эллина, нет иудея;
И нет нелюбимых, постылых, врагов;
И нету убийцы, вора, любодея –
А есть только Бог и творенье Его.

                Божьи скитальцы

Во мраке ледяной вселенской ночи
Бредём по миру, одиночества полны.
Духовным голодом пылают наши очи,
Исполнены пророчеств наши сны.

Не украшают перстни наши пальцы,
И наши головы не в блеске деадем.
Куда стремимся мы – небесные скитальцы?
Где ищем свой потерянный Эдем?

Стоят народы вдоль дороги нашей,
Как зноем иссушенные кусты.
А мы уходим – дальше, дальше, дальше –
От их бездушных каменных пустынь.

На всём пути, не ведая покоя,
Мы жаждем тот единственный покой,
Что где-то там – за лесом, за рекою,
За этой безконечною тропой.

И шаг наш тяжек, стёрты наши ноги,
Истерзана в походе наша плоть, –
Но мы торим вселенские дороги,
Которые отмерил нам Господь.


               

                Русь покаянная

Вы слышали, как в небе плачет птица –
Подругу потерявший дикий гусь?..
Вы видели, как молится, постится
И кается в грехах Святая Русь?

Не видели? И лучше не смотрите,
Такое слабонервным не поднять.
Уходит Русь в духовную обитель,
Как на войну уходят умирать.

И там, в своих невидимых затворах,
Под гнётом тяжких потолочных плит,
Зажатая, подобно зверю в норах,
Молитву покаянную творит.

Грызут ей плоть железные вериги:
Из ран сочится Каинова кровь.
Рвут внутренность Иудовы интриги, 
И нестерпима Божия любовь.

Страдает Русь – от боли вся корёжась,
Она скулит как раненный щенок…
И грех уходит милостию Божьей.
И Русь ложится у Христовых ног.

И просветлёнными уже глазами
Она глядит, глядит, глядит в Христа.
И снова ноги Бога лобызают
Её святые чистые уста.

                Русская осень

Август плодами истаял,
Осень взошла на крыльцо.
Сбились в тугие округлые стаи
Чёрные точки скворцов.

Стала небесная просинь
Влажной, как листья в воде.
Осень в России – особая осень,
Нету подобной нигде.

Здесь причащается чуду
Мир наш, лежащий во зле:
Золото, золото, золото всюду –
В воздухе и на земле.

Пусть ко греху мы наклонны,
Святость нам так же дана.
Как бы иначе окладом иконы
Стала моя сторона?

Коли есть риза оклада,
Значит, есть образ под ней.
И ничего говорить мне не надо –
Господу Богу видней.

Нужно лишь всем помолиться,
Сделать всей Русью поклон, –
И превратятся все русские лица
В лики церковных икон.
         
              Вершина

Сверкала на солнце вершина
Нетронутым девственным льдом.
И мы к Ней подняться решили,
И долго молились о том.

Явился нам пастырь неложный
Со свитком проверенных карт.
А чтобы сплотиться надёжней,
Назвали друг друга мы «брат».

И вот мы на тесные тропы,
Свернув с обихоженных трасс,
Ступили: и сразу сугробы
По пояс опутали нас.

Чем выше, тем ветер сильнее
Свои предъявлял нам права,
И воздух, в груди леденея,
На части нам лёгкие рвал.

И кто-то вернулся обратно,
А кто-то стонал позади.
И с каждым потерянным братом
Трудней становилось идти.

А путь был всё круче и круче,
И всё недоступнее – цель…
И только наш пастырь могучий
Улыбку таил на лице.

-  Какая, скажи нам, причина
Для радости в снежном огне?
Ответил он: «Цель – не Вершина,
А ваше стремление к Ней.

И пусть не дано вам добраться
К Вершине, вы всё же – в горах,
Из братьев рождённые в Братство,
В себе победившие страх.

























                Осень в деревне

Осень, поздняя осень
Гонит все помыслы прочь.
Времени – только восемь,
А на дворе уже ночь.

Тихо мерцает лампада,
Свет изливая во мглу.
И ничего мне не надо
В этом медвежьем углу.

Тихо сижу у окна я,
Сам неотмирен и тих –
Кружится тихая стая
Воспоминаний моих.

Памяти узенькой дверцей
Входят минувшие дни,
Перед раскаянным сердцем
Выю склоняют они…

Бог мой противится гордым, –
Сердце! в слезах отмоли
Безблагодатные годы,
Грешные годы мои,

Чтобы они, словно гири,
С совести были сняты.
Чем бы я жил в этом мире,
Господи, если б не Ты?

Жизнь начинается снова…
Господи! дай в этот раз
Не пропустить Твоё Слово
Мимо ушей и глаз.





























                В преддверии смерти

Россия, когда я один на один
Останусь с тобою в преддверии смерти,
Умолкнет пусть гам бытовой круговерти,
Покрытый покоем берёз и осин.

А после, знаменьем креста осеня,
Прими моё мёртвое тело на руки,
В себе упокой и возьми на поруки –
Прошу! – перед Господом Богом меня.

Словечко о сыне замолви Ему
(Тебя Он послушает, ты же святая),
Чтоб я, сквозь небесную синь пролетая,
В конце не попал бы в кромешную тьму.

Скажи, мол, конечно, он много грешил:
Был горд, своеволен, к тому ж – алкоголик,
Но, даже хмельной, выходя в чисто поле,
Он в каждой былинке не чаял души.

Скажи, что любил я тебя, Его дочь –
За Дом Богородицы в битву готов был
Идти я по первому призыву, чтобы
Смогла ты любую беду превозмочь.

Молись за меня, моя милая Русь,
Чтоб мне поселиться в обители Бога,
Хоть в самом последнем домишке убогом, –
А я за тебя, как умею, молюсь.
                Чудо-искорка

Тихо-тихо становится в мире,
Когда ночь покрывает поля…
И летит в безконечном эфире
Чудо-искорка, наша Земля.

Ей навстречу, бездушно, как выстрел,
Поднимается мрака волна.
Но лететь и лететь этой искре
До тех пор, пока светит она.

С каждым годом она всё бледнее,
Но пока не сгорит до конца,
Будет мрак расступаться пред нею,
Отстранённый десницей Творца.

А когда она полностью канет
В ледяной безприютной ночи,
Ничего во Вселенной не станет –
Даже мрак себя в Тьме расточит.

Сколько ж искре отмерено этой?
Как надолго достанет ей сил?
Вы спросите у ангелов Света,
Что парят над полями Руси.

И ответят вам ангелы с грустью:
«Чудо-искорке хватит тепла.
Если будут светиться над Русью
Золотые её купола».

Разговор в электричке
                со случайным попутчиком

«Одного никак не может
                разуметь душа моя
(Вот, поди ж ты, растолкуй-объясни ей):
Почему наша Родина,
                вроде безбожная самая,
Оставалась православной Россией?


Проведя рукой крестообразно,
                будто невзначай,
От звезды на лбу к карману с партбилетом
В трудный миг просили:
«Николай-угодник, выручай!» –
Богоборцы, богохульники при этом.


А когда, случалось, в битве
                предстояло смерть вкусить 
И упасть убитым в подорожники,
Позабыв про всё, взывали:
                «Богородица, спаси!» –
Самые отпетые безбожники.


А как часто в электричках
                да в общественных местах 
Нищета врагов смягчала сердце мне, –
Ведь в России просят милостыню
                именем Христа
Даже атеисты с иноверцами.

И, что характерно,
                Николай-угодник выручал,
Богородица спасала, нищим тоже
Подавали Христа ради…»
                Мой попутчик замолчал.
Ну, а я не стал его тревожить.


























                Благовест в тумане

Пашни, луга, перелески, 
Гулкий покой  деревень, –
В непредсказуемом блеске
Тихо рождается день.

Тот, кто не спит здесь ночами,
Ведает, как на заре,
Дымка встаёт над ручьями
С гордым названием рек.

Стелется, стелется дымка,
Тянется к ближним буграм, –
Тонет в тумане тропинка,
Лугом ведущая в Храм.

Первый удар колокольный,
Как неожиданный гром,
Даже пугает невольно
В этом тумане сыром.

Но, всё упрямей и шире
Благовест льётся на луг.
И в пробудившемся мире
Всё изменяется вдруг.

Вдруг появляется солнце –
И в деревнях, что окрест,
В каждом окне и оконце
Виден сияющий крест.


                Кровь предков

Я иду по стерне,
А вокруг – луговые покосы.
Притаилась деревня на влажном бугру.
Пахнет кровью травы,
Что смиренно ложится под косы.
Дует ветер с реки в обнажённую грудь.

Я сегодня впервой
В свои руки возьму косовище
И уверенно так же как прадед мой встарь
Размахнусь – и пускай
Над землёй моих предков засвищет
Свежей кровью травы напоённая сталь.

Буду долго косить,
Пока потом не взбухнет рубаха,
А потом наклонюсь над холодным ключом,
И внезапно пойму,
Что с таким же широким размахом
Мои предки умели справляться с мечём.

Я увижу их всех,
Я припомню их всех поимённо,
И, ладонью прикрыв задрожавшую бровь,
Я почувствую, как
Всё течёт под травою зелёной
Их живая горячая красная кровь.



                Обыденный Храм

Рубим Храм. Ложатся брёвна,
За венцом  венец,
До того легко и ровно,
Будто стук единокровных
Любящих сердец.

Топоры блестят на солнце,
«Зайчики» – от пил.
Кто поёт, а кто смеётся,
Кто с молитвою берётся
За концы стропил.

Каждый ловок и при деле,
И сметлив, и скор:
Нынче мы в одной артели,
Как душа в едином теле –
Истинный собор.

Каждый не смолой сосновой –
Ладаном пропах.
И всему у нас основа
Не азарт, а Божье Слово –
Молится монах.

Он стоит на солнцепёке
С самого утра:
И звучат святые строки,
И, круша земные сроки,
Возрастает Храм.


      За Христа!..

Боевая машина горела.
И глядели  десять солдат
На него: как он выправит дело –
Необстрелянный лейтенант?

Обложили все выходы-входы,
Даже снайперы на горе.
Что ж задумался ты, замкомвзвода?
Ну, давай же, решай скорей.

Он боялся. Вот она – правда вся.
Сам погиб, загубил ребят…
«Богородице Дево, радуйся!» –
Вдруг он выдавил из себя.

И схватив пулемёт Калашникова,
Встал на ноги и стал строчить,
И орал всё: «За Господа нашего!
За Исуса Христа – мочи!»

А потом побежал он под пули,
Будто вечно в атаки водил.
И поднялись за ним и рванули
Все солдатики, как один.

Шли на смерть. Шли легко, отчаянно
(Умирать – так, хоть, не спроста), 
И навстречу «акбару» кричали:
«За Святую Русь! За Христа!»

…Через час, все одиннадцать, в части
Пополняя боезапас,
Всё не веря в солдатское счастье,
Точно ведали, Кто их спас.






























                Мальчишки и девчонки  России

Уходили мальчишки на фронт.
Провожали их девочки русские –
Увядал нецелованный рот
И глаза становились тусклыми.

А мальчишки седели в боях,
Оставаясь детьми, тем не менее.
Так взрослела Отчизна моя
Почти в каждом своём поколении

Век от века, без всякой вины,
Будто ей эти войны завещаны…
Возвращались мужчины с войны
И встречали их русские женщины.

Но опять и опять, и опять
Расставались мальчишки с девчонками.
На земле моей каждая пядь
Их слезами и кровью подчёркнуты.

Что поделаешь, Родина-мать?
Видно, так уж от Бога назначено:
Русским быть – это, значит, страдать,
И, наверно, не нужно иначе нам…




                Парад  у Храма в 41-м

Вот и всё. Закончился парад.
Отгремели траки по брусчатке, –
На трёхпалые сменить пора
Белые парадные перчатки.

Шли полки, дрожал вокруг гранит:
Уходили в бой на запад мглистый.
Не от Мавзолея шли они –
От Собора Покрова Пречистой.

Мавзолей – он побоку стоял,
Недоступный в нескольких саженях.
Нет, бойцов на смерть благословлял
Сам Василий, во Христе блаженный.

До чего ж он был тогда красив
Посреди кумиров этих ложных!..
Искони в традициях Руси –
Уходить на смерть от храмов Божьих.

Ведь давно известно наперёд,
Что не в силе Бог, а только правде.
Потому и выстоял народ,
Что в сраженья шёл он Христа ради.

Пусть набатный колокол звонит
И пророчит вороньё тревожно:
Есть пока в России, есть они –
Храмы, где молиться Богу можно.

      

                Душа и плоть

Душа поёт и светом полнится.
О, эта грешная душа!
Она пред Господом преклонится,
От изумленья чуть дыша.

Она замрёт в томленье сладостном
От предвкушения любви,
И станет ей тепло и радостно…
Тогда её ты не зови.

Не кличь её из мира дольнего –
Она не слышит всё равно.
Не призывай туда, где больно ей
И неуютно, и темно.

Не соблазняй дарами разными,
Вином страстей не искушай.
Она устала жить соблазнами –
Больная, нищая душа.

В ней пробудились чувства дочери:
Обнял её Отец-Господь…
Ты лучше стань за нею в очередь,
Или совсем умолкни, плоть.


               




                Молитва

Не дерзаю у Бога просить
Ни огня, ни меча, ни потопа,
Ни даров, ни любви, ни иссопа,
Даже смерти во славу Руси.

Быть без денег, всегда «на мели»,
И при этом духовно богатым,
Даже быть ради Бога распятым –
Не решаюсь я Бога молить.

Ты проводишь меня по судьбе,
Но твой замысел мне не известен:
Научи меня быть на том месте,
Где удобно не мне, а Тебе.

Научи меня, Господи, жить
Так, чтоб жизни своей я не ведал,
Чтобы Сам Ты Себя исповедал,
Когда буду Тебе я служить.


               







                Зимняя брусника

Мне нравится вкус мочёной брусники,
Когда зимой из морозной бадьи
Её вырубают – а ну-ка, рискни-ка –
И ставят на стол для приезжей родни.

Горька и сладка она одновременно,
И ломит зубы от колкого льда.
Потом начинаешь вникать постепенно:
Такого еще ты во век не едал.

И хочется есть её снова и снова,
Не только сейчас, но ещё хоть сто лет.
И вдруг понимаешь: да это ж основа
Всего угощения, что на столе!

Вот так же и ты, дорогая Россия,
Подобна мочёной бруснике зимой –
Казалось, тебя до предела вкусил я,
Но стал только слаще твой вкус неземной.

И всё не могу свою душу насытить,
Познав твои реки, поля и леса…
Несите ещё мне брусники, несите!
А Русской земле я отдам себя сам.


               
                Деревенский снег

Снег идёт – большой, ленивый,
Мягкий, как медведь из плюша,
Мимо леса, мимо нивы,
Мимо сереньких избушек.

Он идёт себе в развалку,
Как подвыпивший матросик.
Так, ни шатко и ни валко,
Он визиты всем наносит.

Он в одном дворе взобрался
На полковничьи погоны,
А в другом дворе набрался
Крепким духом самогонным.

Третий двор был тёмный, крытый  -
Там не ждали снега в гости.
А в четвёртом, где корыто,
Падал он детишкам в горсти.

Так прошёл он всей деревней,
Всем отмерил равной меркой.
И дошёл туда, где дремлет
Покосившаяся церковь.

Лёг на купол белой смушкой,
Сруб укрыл пуховой шалью:
Стала Божия церквушка
Как невеста под вуалью.

                По наследству

Никогда я не жил на деревне,
Но среди моей дальней родни,
Той, что слала нам в город варенье,
Деревенские были одни.

А ещё говорила мне мама,
В моём доме однажды гостя,
Что наш род основательный самый –
От сохи, то бишь, сплошь из крестьян.

Я ей верил. А как же иначе? –
Если так меня тянет в село,
Если даже на временной даче
Мне уютно всегда и светло.

Я люблю покосившейся дверцей
Выходить на крыльцо по утрам.
И ложится мне больше на сердце
Не кирпичный, а рубленый храм.

Изо всех, мне милее иконы
Те, что сельский писал богомаз.
И люблю я цветник подоконный,
И блестящий на солнышке таз.

И в звучанье имён этих редких
Я люблю наших Нюр и Марусь…
Ох, и прочно ж впечатали предки
В мою кровь деревенскую Русь.


                Дорога в Храм

За храмом пасутся козы
На сочной и низкой траве.
Поодаль три тонких берёзы,
От паперти если –  правей.

А слева – кудлатая слива
И прудик не больше бадьи,
Такая ж кудлатая ива
Склонила там ветви свои.

А к паперти, прямо к крылечку,
Подводит утоптанный тракт.
Бегут ребятишки на речку
По этой дороге с утра.

Идут по ней летом с покоса,
За хворостом ходят зимой.
По ней же на кладбище носят
Окончивших путь свой земной.

Проходят и зимы, и лета,
И люди меняются там.
Меняется всё – но не эта
Дорога, ведущая в Храм.


               

                Пустая дорога

Идёт он, устало шатаясь,
Годами согбенный старик.
А жизнь – как дорога пустая,
К которой давно он привык.

Мелькают ненужные вёрсты
Уже столько лет, столько зим,  -
И каждый её перекрёсток
Пугает безлюдьем своим.

Но были ж на этой дороге
Друзья и враги, и дела,
И слава, и власть  -  а в итоге
Куда же она привела?

Куда же оно подевалось,
Всё то, чем когда-то он жил?
Как будто бы всё оборвалось
У некой безплотной межи.

Как будто бы всё растворилось,
Как сахар в стакане воды.
А может, и вправду, приснилось
Что был ты, старик, молодым?

Какой уж там сон… На дороге,
Где шёл ты, хватает всего.
Там нет только думы о Боге,  -
А, значит, и нет ничего.

                Россия в крестах

Тяжкий крест посреди безконечных пустынь,
Занесённых снегами по плечи…
Сколько их на пути? Всё кресты да кресты…
Я повсюду крестами был встречен.

Где бы я по суровой Руси не бродил,
Я везде их касался без риска:
На церквях, на могилах, на чьей-то груди
Да во взгляде, порой, материнском.

Я стучался в дома – и впускали меня,
И впустивший всегда был радушен,
И хозяева, хлеб свой крестом осеня,
Говорили: «Пожалуйста, кушай».

Иногда мне в дорогу давали не хлеб
(Ибо, просто, там не было хлеба),
А крестили меня, и я нёс по земле
В своём сердце краюху их неба.

Да и сам я порою делился крестом:
Если брат не осиливал горя,
Свою грешную плоть облагал я постом
И крестился тогда за него я.

Вся Россия в крестах, как невеста в цветах.
А снега её белой фатою
Станут тем, кто по совести, а не за страх
   Наречёт её Русью Святою.

                Единственная причина

Не знаю я, когда уйду.
Не ведаю своей кончины.
Но точно знаю – нет причины
Не видеть блеска звёзд на льду,

Не слышать хруст ночных снегов
И не вдыхать до рези в лёгких
Тот аромат, что спит на ёлках
Да в недрах сказочных стогов,

Не наслаждаться тишиной,
Её простым теплом овчинным, –
Я знаю точно, нет причины,
Пока я здесь и я живой.

И до тех пор, пока я здесь,
Я Божий мир в себя впитаю,
Как та распутница святая
Впитала праведную весть, –

И с благодарностью в глазах
Она взяла сию святыню
И понесла её в пустыню,
И воплотила там в слезах.

Вот так и я хочу вкусить
Всю красоту моей России,
Чтоб слёзы счастья воскресили
Во мне покой Святой Руси,

Чтоб Русь, попавшая в беду,
Была единственной причиной,
Когда придёт моя кончина
И я навстречу к ей пойду.




























               
                Одна дорога

Дорога эта холодна,
И я на ней продрог.
Но жизнь – одна, и смерть – одна,
И нет других дорог.

Пока не встретишь поворот,
На ней свернуть нельзя:
Она ведёт назад-вперёд,
Как всякая стезя.

И под запретом тормоза  -
Нельзя на ней стоять:
Или вперед, или назад,
Но нужно выбирать.

Идти вперёд? Душа дрожит
В неведении сил.
Идти назад? Но как там жить,
Когда уже там жил?

И тьма сплошная позади,
А впереди – восход.
Уж лучше все-таки идти,
Наверное, вперёд.

Но вдруг развилка… Как же так?
Ну, и куда теперь?
Направо – Храм, налево – банк.
И всюду настежь дверь.

Решай, душа! Тебе дана
Свобода. Но гляди:
И жизнь – одна, и смерть – одна,
Но и Господь – Один.


               




























                Слёзы земли

Упала слезинка на землю,
И стала суровей и чище земля.
Когда она боль чью-то вземлет,
Тревожить её понапрасну нельзя.

Не трогай её в это время
И праздным сочувствием не оскорбляй –
Она сокрывает не семя,
А сущность свою принимает в себя.

Она – как монахиня в схиме,
И лучше её не дерзай понимать.
Но чьи она слёзы приимет,
Тому она будет супруга и мать.

Как годы свой след на иконе,
Оставили страшный свой росчерк на ней
И злые монгольские кони,
И мертвые траки железных коней.

Давно уже выпили лозы
Кровь тех, кто на этих конях восседал.
И только лишь русские слёзы
В земле этой будут всегда.




                Когда возвращаются дивизии

Тот год был безумен и страшен
Не смертью, а шагом солдат:
Дивизии шли мимо пашен
Походкой идущих с блуда.

Земля не дрожала под ними,
А жалко тряслась, как щенок…
Всё будет потом, когда минет
Отмеренный Господом срок.

Нам этого срока хватило,
Чтоб выпить позор свой до дна –
И всю нашу скверну омыла
В купели позора война.

Россия в очищенной ризе –
Она уже Божий народ.
Возврат отступивших дивизий
Был неотвратим, как восход.

Дрожала земля под ногами
Вернувшихся русских солдат,
Когда они шли за врагами
В сиянии ангельских лат.

И вот она высшая правда, –
Проста, как сердец ваших стук:
Не троньте Россию (не надо!),
Когда она служит Христу.

Шутите с голодными львами,
Играйте с гремучей змеёй,
Померяйтесь духом с цунами, –
Но только не с Русской землёй.

Пусть будет ваш мир агрессивен,
Он все же подарит вам шанс.
Но если коснётесь России,
Ничто не спасёт уже вас.


               



               

















               
                Память о родине

Мостик через речечку –
Всё не перейду.
Я над речкой девочку
На свиданье жду.

Первым ожидаю я
Под журчанье струй
Первого свидания
Первый поцелуй.

Мне уже четырнадцать:
Захочу – влюблюсь…
Мне б из страха вырваться,
А я всё боюсь.

Вот, по тропке глиняной –
Девочка моя.
Говорит пугливо мне:
«Здравствуй. Это я.»

Говорит с отчаяньем,
Будто прогоню,
Будто не встречались мы
Десять раз на дню.

Две косички хвостиком –
От стыда дрожат.
И стоим на мостике,
Словно два чижа.

И воркует горлица,
И журчит струя...
Так мне и запомнится
Родина моя.

               


























               
                Первая  ложь

Мальчик играет в папу.
Мальчик играет в героя.
Вот он идёт по трапу.
Вот он уходит в море.

- Мама, а почему в альбоме,
           который лежит на шкафе,
Нет ни одной, хоть бы маленькой,
           папиной фотографии?

Вздрогнули мамины плечи,
Юркнул клубок под софу:
«Сынок, ты следи за речью.
Правильно – на шкафу…»

Наверное, есть причины
Обманывать этих детей.
Нынче не те мужчины,
Женщины нынче не те.

Нужно им всё и много,
Сразу, а не погодя.
Жить научились без Бога –
Бог им за это судья.

Мальчик уходит по трапу,
Не зная, что есть семья…
Мальчик, дай Бог, чтобы папой
Стал ты своим сыновьям.

                Колыбельная песня земли

Погрузиться бы по колена,
Утонуть бы по пояс, по грудь
В стог пахучего, свежего сена –
Разметаться бы в нём и уснуть.

И дыша освежающей смесью
Ароматов из тысячи трав,
Слушать долгую русскую песню,
Что по избам поют до утра

Голосами извечными, вещими,
Как чарующий ворк голубей,
Мамы, бабушки, – русские женщины –
Охраняя всю ночь колыбель.

Только пусть мне поёт эту песенку
Моя добрая милая Русь…
А когда отдохну, то по лесенке
Я со стога на землю спущусь.

И пойду по земле моей Родины
Полный сил, как былинный Илья.
А погибну – не надо мне ордена,
Пусть наградой мне станет земля.


               



                Прикрытие

Ребята ушли. Я остался один
На склоне горячего лета.
Друзья – позади, а враги – впереди.
Вся жизнь – пулемётная лента.

Последняя пуля уходит в полёт
(Дай Бог ей до цели добраться),
И вот замолчал мой дружок-пулемёт –
Война моя кончилась, братцы!

Простите меня, батя. Прости меня, мать.
Простите комбат и ребята.
Мой срок наступил, мне пора умирать.
Что делать? Работа солдата…

Уверенно рву из гранаты чеку
И в пальцах не чувствую дрожи –
Спокойны они на гранатном боку…
Дай силы разжать мне их, Боже!

Прими мою грешную душу, Господь,
Как в тёплом сиянии мая
Земля принимает зерно в свою плоть.
…я пальцы свои разжимаю.


               


                Покой

Слышу капели звон.
Капли стучат по корыту
В такт моему биоритму
С сердцем моим в унисон.

И прогоняют сон.

Брезжит рассвет за окном.
В это туманное утро
В сердце спокойно и мудро
Думается об одном:

Ангелы входят в мой дом.

Радостно и светло,
И ничего мне не надо:
В сердце уют и порядок
Будто святой метлой

Выметено в нём зло.

Мирно сидит таракан
Прямо на краешке блюдца.
Можно к нему дотянуться –
Только не хочет рука,

Прячется мирно в рукав.

Бог мой глядит с высоты.
Как я ему благодарен,
Что безпричинно одарен
Этим покоем святым,

Легким и кратким, как дым.


            






















               


               

          
                Кресты во тьме

Ночная мгла легла на землю.
Уснуло всё, но в тишине
Одни, как стражники, не дремлют
Кресты, на храмах, в вышине.

Они стоят, расправив плечи,
Подобно ратникам в строю,
Что вышли недругу навстречу
В последнем праведном бою.

Стоят они, раскрыв объятья,
Как расставляет руки мать,
Кода своих детей от татей
Она выходит заслонять.

Они стоят Всевышней метой,
Когда по всей земле темно,
И держат небо над планетой,
Чтобы не рухнуло оно.

Какая б тьма не скрыла землю
От деревенек до Кремля,
Пока кресты во тьме не дремлют,
Спокойно может спать земля.


               

                Гордые травы

Злая крапивная россыпь,
Чертополох и полынь –
Их не затронули косы
И обходили волы.

Будто антенны из стали,
Будто у пирса корабль,
Гордо они простояли
Август, сентябрь и октябрь.

А в ноябре налетели
Сразу вдруг, прямо с утра,
И штормовые метели,
И ледяные ветра.

И, чтоб хоть как-то прижиться,
Не почитая за труд,
Стали  смирено ложиться
Гордые травы на грунт…

В травах, придавленных снегом,
Есть эта тяга к земле,
Как в безпризорнике беглом –
Тайная тяга к семье,

Как в атеисте безбожном
Жажда безсмертия есть,
Как в роднике придорожном –
Богом сокрытая весть.

                Дайте ей крест!

Хрустят засохшие листья,
Как будто иду по снегу,
Покрытому коркой льдистой –
И кровь оставляю по следу.

Горят кровавые пятна:
На солнце они виднее.
Трудно быть в мире распятым.
Быть не распятым – труднее.

Душа обжигает руки,
Когда её кто-то тронет.
Дайте ей крестные муки,
Иначе она засохнет.

Иначе она заплачет,
А после – себя забудет.
Дайте ей крест, иначе
Душою она не будет.

Она превратится в камень,
В пустую, мёртвую штольню.
Потом её хоть руками,
Хоть чем – ей не будет больно.

Душа без креста не может,
Она же Твоя рабыня,
Господи!.. Господи Боже,
Дай силы ей крест Твой принять.


                Ожидание земли

Страдаем мы, а больно ей –
Земле, что в пажитях синеет.
И чем страдание сильней,
Тем ей больнее и больнее.

Мы забываемся порой,
Сжигая жизнь свою, как магний:
Мы можем в руки взять перо
И грусть свою предать бумаге.

Мы иногда свою печаль
На краткий миг смываем водкой.
На все есть врач… Но нет врача
Лишь для неё, святой и кроткой.

Когда уже нет  сил  страдать,
Мы всё своё уносим в землю,
И нас, больных детей, всегда
Она безропотно приемлет.

Она всю нашу боль берёт
И, всё прощая нам заранее,
Она смиренно ждёт и ждёт,
Когда придём  мы с покаянием.


               


                Тропа в снегах

Чёрный ветер в диком поле
Сеет, сеет жуть и смерть,
И сечёт острее соли
Ледяная круговерть.

Месяц тучами расколот –
Не видать вокруг ни зги.
И такой собачий холод –
Аж смерзаются мозги.

Что в Сибири, что на юге –
Повсеместный вой пурги.
В этой злой всемирной вьюге
Всюду видятся враги.

Но идём мы друг за другом
Уже больше тыщи зим:
Вперекор смертельным вьюгам
Мы тропу в снегах торим.

Кто-то падает, замерзший.
Кто-то вдруг теряет путь.
Кто-то стонет…Но всё больше
Выходящих на тропу.

А мороз всё крепче лижет,
А сугробы всё растут.
Но тропа всё ближе, ближе
Приближается к Христу.


          У окна

Придёт последняя война,
И я уйду навстречу к ней…
Ты молча сядешь у окна,
И образ твой замрёт в окне.

Тропарь ты станешь напевать,
Что б отогнать молитвой смерть.
А мне придётся воевать,
Чтоб ты смогла его допеть.

И вдруг на меркнущем стекле
Увидишь ты, как в тонком сне,
Что прижимаюсь я к земле,
Уже навек сроднившись с ней.

И отойдёшь ты от окна,
От перекрестья чёрных рам –
Уже вдова, а не жена, –
И соберёшься молча в храм.

Но в храм войдёшь опять женой
И, повернувшись к алтарю,
Ты тихо скажешь: «Боже мой,
За всё Тебя благодарю».


               



                Случай в храме

Будний день. В храме пусто и гулко,
И от света лампад – хорошо…
Вдруг, внезапно свернув с переулка,
В храм нетрезвый мужчина вошёл.

Средних  лет, коренастый и крепкий,
Не крестясь и забыв про поклон,
Смял в руках, всё же снятую, кепку
И поставил свечу на канон.

Долго молча стоял пред Распятием.
А потом… будто, вдруг, прорвало:
И «по органам», и «по матери»
Стал ругаться он грубо и зло.

И кричал он с обидою Богу:
«Я в Афгане два года коптел.
Замочил я там «духов» премного.
Убивал даже баб и детей.

А теперь хоть подохни на месте –
Говорят, что в аду мне гореть.
Где же правда Твоя, если есть Ты?
Почему там не дал умереть?

Все убитые взяли за глотку,
Навалились все скопом на грудь.
Жить пока удаётся под водку…
Что молчишь Ты? Ответь что-нибудь!»

И сказала тогда ему женщина,
Убиравшая в храме пустом:
«Вам прощение было обещано,
Вы поймите, самим Христом.

Он смиренным дарует спасение.
Ну, а вы, как хороший солдат,
Просто выполнили со смирением
Волю тех, кто послал вас туда».

Очень кротко сказала, с любовью,
И с такой неземной добротой,
И с такой понимающей болью,
Что поверил он женщине той

И, конечно, тогда он не понял,
Что ответил ему на вопрос
Этой женщиной – Тот, на иконе,
Промолчавший на ругань Христос.

Уходил он из храма смущенный,
И стыдливо сказал на ходу:
«Я… простите меня… не крещённый.
Можно, к вам я крестится приду?»



               





             
                Благословение

Тихо над Русью плывут облака,
За горизонтами Вечности тая.
На голову сына моя рука
Ложится – тяжёлая, налитая.

Скоро, скоро покажут часы
Срок мой, отмеренный мне на свете…
Благословляю тебя, мой сын,
За день, за час, за минуту до смерти.

Не буду тебе ничего говорить,
Сам ты поймёшь под отцовской ладонью:
Быть тебе сыном моим иль не быть
В этой Вселенной, что смерти бездонней?

Слушай внимательно, слушай, сынок,
Гул сего века в себе пересилив.
Слышишь, как бьётся кровавый поток?
Знай: это кровь не моя, а России.

Я ей отдал свою кровь, а взамен
Я принял в себя, каждой клеткой и жилой,
Боль её вечно разорванных  вен,
Боль, что никем ещё не постижима.

Я не пытаюсь её постигать –
Просто теперь я живу этой болью.
Дни моей жизни стоят как стога
По безконечному русскому полю.

В сердце своём положи на весы
Всё, что Господь завещал на Руси нам…
Благословляю тебя, мой сын,
Быть мне не просто ребёнком, но – сыном.


               
























                Радость покоя

Любовь и радость, и покой…
Что в жизни может быть желанней,
Чем в тишине, на зорьке ранней,
Сидеть с женою над рекой

И согревать своей рукой
Её озябшие ладони,
И видеть, как встаёт в затоне
Туман, оранжевый такой?..

Пасутся кони на лугу,
В росе промокнув по колена.
Блестит осклизлое полено,
У камышей, на берегу.

Летит шальная стрекоза,
На каждый стебель натыкаясь,
Видать, спросонья – никакая,
Хоть и огромные глаза.

Застыл под ивою рыбак,
На поплавке сосредоточив
Свои задумчивые очи –
А тот не тонет всё никак.

И пусть не тонет поплавок –
Зато, вдвоём с женой мы тонем
В росе, в тумане над затоном,
В заре, окрасившей восток.

И так спокойно на душе,
Как будто пройдена дорога
И где-то там, в селеньях Бога,
Мы стали вечными уже…


               








               
 


















                Карнавал на дне

Танцуют люди – танцуют звери.
В том карнавале на дне пучины
Нет места Богу, нет места вере,
И лиц не видно – одни личины.

Сердца там носят, как торт на блюде,
Там души пляшут стриптиз под хохот.
Не надо, люди! Ведь вы же люди!
Ведь всё равно вам там очень плохо.

Но кто-то шепчет вам из-за шторы,
Мол, за стенами, вне карнавала,
Ревут торнадо, бушуют штормы
И ходят волны девятым валом.

Снимите маски, оденьте души,
Сорвите шторы с дверей и окон.
Вас обманули! Смотрите – ну же! –
Не шторм, а Солнце идёт с Востока.

Но чтоб увидеть святые блики
В покрытом пылью стекле оконном,
Снимите маски! – откройте лики
Во всём сиянии иконном.


               


                Мужская судьба

На поваленном дубе, на ребристой коре
С другом я просидел бы до ночи,
И, вдыхая в себя дым его сигарет,
Говорил бы, о чём он захочет.

Я бы слушал его, не переча ни в чём,
Я бы даже просил: «По подробней».
Я бы в спину ему упирался плечом,
Чтоб сидеть ему было удобней.

Он словами меня не однажды бодал,
Но сегодня сарказмы и ругань
Я простил бы ему… Только вот в чём беда:
У меня нынче нет уже друга.

Просто, он, офицер, не вернулся домой
С той войны, что войной не зовётся.
Лишь дымок сигаретный – теперь только мой –
Над поваленным деревом вьётся.

Что ж, наверно, такая судьба у мужчин,
Что несут в себе долю солдата:
На поля, на луга да на склоны лощин
Предстоит им ложиться когда-то.

Это значит, мой друг: я к тебе доберусь
В те края, где живёшь ты пред Богом.
Ведь, покуда враги посягают на Русь,
Есть одна у солдата Дорога.

               На пикник

Мы ехали с друзьями на пикник
В каком-то необузданном угаре.
И каждый был отъявленный шутник,
Крутой рассказчик и рубаха-парень.

А вдоль дороги, свежестью дыша,
Цвела земля до самых горизонтов.
И тишина – аж, звон стоял в ушах.
Да только недоступен был нам звон тот.

Мы ехали на праздничный пикник…
И вдруг, за промелькнувшею деревней,
Нам на дороге встретился старик,
Наверное, древней округи древней:

Слезой сочились мутные глаза,
Сводило щёки старческой оскомой.
И выжал наш «водила» тормоза,
Необъяснимой  жалостью влекомый.

- Эй, дед, грузи-ка в джип своё добро,
Давай подбросим – ведь одна дорога!
И отвечал старик: «Я уж добрёл.
Мне никуда теперь не надо. Трогай…»

- Куда ж добрёл ты, немощный такой?
Ведь ничего вокруг, куда не взглянешь!         
Взмахнул он слабо старческой рукой:
«Вон кладбище, у леса, на поляне».

И правда: к сосняку бочком приник
Скупой погостик с ветхими крестами…
И ехали мы дальше на пикник –
И тишина звенела между нами.




























                Русский лес

Какие мощные грибы!
Такие крупные, тугие…
Кто хоть однажды здесь побыл,
Не одолеет ностальгии

И возвратится в этот лес,
В его болотца и низины,
Чтоб ощутить повторно вес
Грибами груженой корзины.

Здесь в кронах слышен гул веков –
Теперь понятен мне мой пращур,
Что защищал от всех врагов
С таким упорством эту чащу.

Вот и меня сюда влечёт
Опять во мне оживший предок…
Рюкзак заброшу за плечо
И затеряюсь среди веток.

Я долго буду там бродить,
Пересекая лисьи тропы,
Пока не выжгу из груди
Озоном леса яд Европы.

И лишь, когда наш русский дух
Во мне все клетки пропитает,
Я снова в грешный мир войду –
Но рядом будет Русь Святая.




                Быть ребёнком

Я шёл сюда, гоним духовной жаждой,
Сердечным покаянием влеком.
Я встану на колени перед каждой
Ромашкой, пред каждым васильком.

Я буду омывать слезами ноги
Святых берёз, плакучих ив, осин.
Я стану им рассказывать о Боге,
Еще о том – какой я блудный сын.

Я зачерпну потресканной ладонью
Живой воды из чаши родника
И, причастившись этой влаги, вспомню,
Что столько лет не вспоминал никак.

Пронзят мне сердце яркой вспышкой света
Картинки детства раннего, когда
Я чистым и прозрачным был, как эта
В моей ладони свежая вода.

Я всё, чем жил доныне, брошу, скомкав
Подобно маске, сорванной с лица, –
Но научи меня, Россия, быть ребёнком
И оставаться им до самого конца.