Жили мы в старом доме, выстроенном даже прежде, чем наш город стал городом. Все, конечно, там были знакомы: аэрологи, дирижаблисты, все работали вместе и жили - вначале в бараках, потом в коммуналках этой пятиэтажки. Тогда их, домов, всего-то было, по пальцам перечесть - в лесу и болоте. Едва ли не хворост стелили по улицам, чтоб пройти... ну, ладно. Все, короче, знали друг дружку, как облупленных.
На пятом этаже жила семья. Она в столовке работала, он в мастерских при эллинге. Жена всё время жаловалась: ах, он задерживается, ах, по воскресеньям выпивает (по чести сказать - я его сроду пьяным не видела, а с чересчур блестящими глазами - единожды, у моего отца на дне рождения), ах, то, ах, сё. В общем, её послушать - не мужик, а горе и недоразумение.
Как-то плакалась она таким манером на скамейке у подъезда. Дело было летом, вечером в субботу, - тогда это ещё рабочий день был, кажется. Жаловалась соседке со второго этажа. Милой, ещё нестарой светленькой спокойной женщине, у которой муж был то ли летун-испытатель, то ли аэронавт - мала я была, точно не скажу. Короче, погиб он ещё раньше, чем наша история началась - я даже его и не помню.
Кроет первая своего на все корки, и в какой-то момент заявляет:
- Вот отдала бы такого-сякого не глядя, абы не за так!
А вторая ей, вроде шуткой:
- А давай! Что ты хочешь, я заплачУ.
Та возьми, да и ляпни:
- Сто рублей и патефон!
А надо сказать, патефон один был во всём доме, всем на зависть. Как праздник какой - вдова выносила его во двор, и все танцевали. Взрослые, конечно. Мы, мелкота, больше из-за кустов боярышника глазели, стеснялись.
Вдруг вдовушка встаёт и говорит:
- Я сейчас.
Минут через пять возвращается, запыхавшись - с патефоном, и деньгами (потом говорили - не сто, сто пятьдесят принесла), и своим выходным шёлковым платьем: ещё довоенным, ни у кого такого не было. И отдаёт обалдевшей поварихе.
А потом разворачивается - и в подъезд.
Та посидела ещё. С самым непонимающим видом. Да и тоже пошла.
Вот так...
А где-то через часок мужчины гурьбой шли домой. Уж чего так поздно и все вместе - откуда мне знать! Может, запуск был, или ещё что, я тогда дошколёнком была, так что мне не докладывали.
Ну, слух-то уже весь дом облетел. У подъезда баб, детишек - немерено. И все, вроде, по своим делам: кто бельё развешивает, кто кошку ищет, кто просто на звёзды любуется. Всем сосед, конечно, совершенно неинтересен, а что глазами так и стригут - это уж так уж... чистое совпадение...
Мужчины притормозили: толпа их, видно, поразила. Стоят тоже, не расходятся. Покуривают.
И тут выплывает вдовушка. Смотрит уверенно, улыбается и словно бы по писаному говорит:
- Ну что, милый друг. Тебе конечно неприятно, но что случилось, то случилось, и весь двор в свидетелях. Продала тебя твоя-то! Мне. За две месячных зарплаты и патефон. И ты теперь, как есть мой. Не хочешь - не неволю... Но только одно слово. Продала. Сама. А я бы - никогда и никому, и в том клянусь прямо принародно.
Замолчала и стоит.
Тишь настала. Словно и нет никого. Вечер, луна, синие тени... романтика. Смотрят они друг на дружку, а все - на них.
Вдруг подъездная дверь как громыхнёт! Народ аж подпрыгнул.
Жена. С криком:
- А ну домой, ирод проклятый! Ишь, из-за тебя опять чёрт-те что, опозориться хочешь! Что встал барином, иди давай!
Но муж повернулся, да и говорит:
- Отойди, Маша. Не я решил, ты. Так что уж теперь.
Взял вдовушку за руку и с ней ушёл.
В тот же миг все зашевелились и загомонили. Странный момент остался позади. Почти.
Собственно, как тётя Маша домой ломанулась - я внимания не обратила, говорили потом, что несколько минут в ступоре простояла, а потом так и бросилась вверх по лестнице.
Слышим: патефон заиграл. Со всей дури. До сих пор мотив помню! "Па-де-катр" вещь называлась. А потом с треском распахнулось окно на верхнем этаже, так, что рамы наподдали по кирпичам - и играющий патефон вылетел вон и по широкой дуге отлетел на середину двора.
Он летел - и играл.
А потом хрустнул и умолк, разлетевшись на тысячу кусков.
Вот такая история. Про синий вечер, патефон и любовь...