В абсолютно пустом малом российском городе - ни машины, ни пешехода - в четыре утра в декабре - разворачивался вдаль широкий, в горизонт уходящий проспект. Всё было темно, и только ярко светились, через равные промежутки, спокойно, безэмоционально несущие службу фонари. Тихо было в городе и на всём вот этом проспекте, и только слабым таинственным свечением тот и другой дом бывал подсвечен, да горело несколько вывесок над лавками расточительных хозяев, света вывесок по ночам не гасивших. В город этот самый приехали с концертом, и теперь вникуда изниоткуда шли пешком по проспекту туда всё дальше. Чем дальше, тем больше проспект сужался в перспективу, и всё чаще и мельче становились там впереди огни фонарей, пока наконец совсем не сливались в общий бесформенный мерцающий свет...
Заполночь на квартире терзали гитары - в Москве, в Питере, смотря когда где оказывались. Бывало в квартире прибрано в смысле все предметы и книги расставлены по шкафам; и на полу, на котором в кружок рассаживались с гитарами, не валялось ничего; но при этом бывало в квартирах очень пыльно и очень грязно. Экран компьютера светился, ни днём ни ночью не гас... "Шика-шика-ладные конфеты, телевизионные рассветы", пела иногда из музыкальных колонок - кажется, Чичерина.
...Шаталась из стороны в сторону, грохотала на стыках рельс электричка - зимою, летом... Летом в раскрытые окна электрички врывался то и дело горький металлический запах разогретых рельс и расплавленного асфальта перронов...
На рок-фестивалях, куда и ездили за город электричками, Чичерина появлялась на сцене, перед многотысячной толпой поклонников Рока, - в узком платье макси, инопланетно сияющем и блестящем. Появлялась, и пела свою хитовую, в данный момент на питерской квартире в декабре совершенно не подходящую к сезону песню: "Жара... Жара... Жаренное солнце больших городов..."
Высоко там на сцене и далеко сверкала платьем своим миниатюрная, как компьютерной графикой изображённая женская фигурка; и громадное, как очень много состыкованных друг с другом стадионов пространство -внизу, и всё дальше от сцены - бывало заполнено людьми: люди стояли, сидели, лежали, глушили пиво; девицы, для лучшего обзора, залезали парням на шею. Влезши на шею, девицы азартно болтали ногами, так что получался эффект пришпоривания лошади, и выли между песнями любимых артистов что-нибудь одобрительное, либо, наоборот, недовольное; и крупный план брали телевизионные корреспонденты: сцена, сверкающая фигурка у микрофона, моря, океаны очень низко и далеко по отношению к сцене - океаны, моря голов, и плечей, и бандан. Омона, оттеснявшего слушателей на определённое расстояние от сцены, на крупных этих планах видно не бывало.
Омону было хуже, чем тем, кого Омон теснил. Омон, во-первых, не любил Рока; Омон, во-вторых, при палящей, сживающей со свету летней жаре весь был в обмундировании - кажется, в хаки, которое на деле разработано для того, чтобы в диких лесо-степных местах, в результате расцветки пятнами, не выделяться среди местности. Омон был плотно подпоясан ремнями, и стоял живою цепью, по солдату через равные промежутки, между пустым пространством вокруг и под сценой - и океаном голов, плечей, бандан, рассредоточившихся по необъятной местности слушателей. Пот лился по пятнами идущим от жары лицам солдат, и выражение этих лиц не сулило никому ничего хорошего. Жара, жара...
Мощный высокий голос Чичериной разносился над всем фестивалем и над всею окрестностью; и чувствовалось здесь же за городом, и тоже воображалось: жара, жара, вся асфальтовая, многоэтажная Москва - вроде огромной духовки...
На одной квартире таким вот сдуревшим от жара летом можно оказалось обнаружить в кухне грязные, все перекрученные, длинною бахромою свешивавшиеся с потолка клейкие ленты скотч - это чтобы значит мухи на них ловились. ...Ловились в основном гости; и запутывались ленты в волосах этих самых гостей; а мух не только не убавлялось, но даже как будто становилось всё больше.
...Никто ни до кого не мог дозвониться в те жаркие, полубезумные дни, потому что от нескольких хозяйских стационарных телефонов, навсегда перепутавшись, расходились и расползались во все стороны и по комнатам чёрные и белые шнуры. Раньше, чем разползтись по комнатам, шнуры общим своим перекрученным направлением зигзагообразно и навроде растяжек тянулись по коридору; раз в пять минут очередной гость спотыкался об эту растяжку, и связь по всей квартире вырубалась.
- Но то было летом; а такие приключения со связью были именно летом и именно в те дни потому вероятно, что очень уж много было гостей...
...и вообще, кажется, был ремонт. Квартира, в которой был ремонт, мало отличалась от того состояния квартиры, когда в квартире ремонта не бывало - в одной из комнат и в кухне как был всегда абсолютный хаос, так и теперь он остался; и вперемешку с недоеденными продуктами валялась по диванам, полам, столам самого разного рода литература; и колдовала в кухне одна студентка над своим фирменным борщом, ради изготовления которого на всё общество она нарочно в тот день приехала /не на всякий вкус были эти эксклюзивные борщи, половина общества борщи эти бурно хвалила, другая половина считала их фатально не досолёными/. О том, что во второй, не описанной нами выше комнате, происходит ремонт, - сидя в кухне, можно было догадаться только по тому, что периодически на пороге кухни являлся высокий, хорошо сложенный, юморной парень; всё лицо парня бывало изгваздано и перемезано яркой побелкой. - Так, нескучно, громко, песенно, матерно, многолюдно прошло очередное московское лето; и вот уже снова был лютый, запредельно морозный, чёрный хоть глаз коли, прохватывающий вьюгой и позёмкой декабрь... Полная, на плюшевого медвежонка похожая, с буйными мелко вьющими чернейшими волосами хозяйка квартиры, облачившись в одну из кошмарных, удобных, длинных, из лёгкой ткани пошитых, линялых юбок, и тоже ещё в какую-то майку сверху, сидела посреди комнаты на полу /ночная тьма шумела за окнами, в заполночной квартире горело электричество/. Сидела, по-турецки подобрав к себе ноги в синих носках, и подписывала родным, друзьям, знакомым и вероятным гостям новогодние открытки. Гостей, знакомых и всех остальных было много, и каждому изобреталось адресное поздравление именно для него; потому процесс был долгий, и уже штук двадцать ярких и разных этих открыток валялись слева от занимающейся. Слева от неё валялись открытки уже подписанные; справа - ещё только ждущие своей очереди. На занимающейся важным этим делом хозяйке квартиры была грозно и совершенно по-дурацки нахлобучена красно-белая шапка Деда Мороза.
*
Документы какие-то распечатывались на хозяйском притнтере и ксероксе, и чего вообще только не происходило...
*
В незапамятные времена на хозяйской гитаре разболтался и треснул колок басовой струны, и струна теперь жалобно дребезжала; и вытягивала под этот дребезг симпатичная, молоденькая, худенькая, светловолосая девушка с музыкальным образованием гребенщиковское "Серебро Господа моего". Лихо, невесомо летала левая девушкина рука, без усилия и без видимого нажима беря по пять кряду и больше совершенно невозможных баррэ по всему грифу, от основания этого грифа до его конца; лицо девушки, берущей, постепенно, голосом всё более высокие ноты, было одухотворённо-сосредоточенным. Светлые девушкины волосы гладко были счёсаны назад в хвост; одета была девушка во что-то удобное джинсовое; и мощный, красивый, высокий девушкин голос разносился и по кухне, и по всей остальной квартире...
За окнами квартир всё почему-то буря бывала зимою заполночь. Непроглядная темнота рвалась и стучала в окна ливнем и совершенно осатаневшими ветвями деревьев; и уже к четырём утра подходило время; и завтра в восемь утра надо было расходиться куда кому и всем в разные стороны; и разум полуудавлено верещал о том, что по этому случаю давно пора всем ложиться спать - но никто не ложился. Хозяйка, пристроившаяся в углу собственной неаккуратно застеленной кровати, давно уже сидя спала; а гости всё сидели кружком на не отчищающемся вообще от грязи и пыли ковре, и гитара передавалась по кругу.
30.01.2015