легко нарушая границы,
минуя пороги святости,
тебе на ухо шепчет жрица
о предрассветной усталости;
о том, что века напролёт ты
летела израненной птицей;
про годы войны, самолёты
и лунного счастья крупицу.
душа, покидая пространство,
не выйдет из этого храма,
улыбка ответом на хамство —
оружье сильнейшего хама;
скажи, расширяя границы,
даёшь ли ты разуму пищу?
а может ли разум выйти,
пробив отдалённое днище?
я так одинока: алтарь мой,
алтарь мой да я — одиноко,
да бог заходил во храм: „стань мной“
домой собираешься бойко?
омой мои ступни, царица,
лицо ты не прячь за перстами;
ты видишь: иные здесь лица
живьём хоронятся веками.
ты с ней не прощайся, со жрицей,
её ты спроси, чуть вздыхая:
кому мне отныне молиться,
покамест печаль неземная
не будет итогом сражений,
незыблемых встреч и прощаний,
любви, как та есть, расставаний,
бетоном разрушенных зданий,
кому мне молиться, святая?!
кому отдавать свои песни?
я — женщина и, увядая,
увязну в душевной болезни.
ты мне подскажи, я нагая,
разверзни, прошу, третье око,
взгляни же: я не убегаю,
я в храме, забытом жестоко!
та жрица смахнёт твои слёзы
и взглядом, улыбкой поманит:
молись лишь тому, о ком грёзы,
кто сир и убог, но прекрасен.
теперь твоя очередь, властью
даю тебе право быть жрицей.
теперь наиграемся всласть мы!
я буду твоею царицей.
теперь твоя очередь, властью
даю тебе право быть жрицей.
снаружи нет жизни — опасно.
а храм будет нашей границей.