Старик был высокий, широкоплечий, сухопарый..Зимой он выходил из трехэтажной «сталинки» и, сцепив руки за спиной, неспешно прохаживался широким шагом, свойственным рослым людям. Цигейковая шапка с опущенными ушами, валенки в глубоких галошах и вязаные из грубой овечьей шерсти варежки, вызывали улыбку молодых людей. Подшучивали :- Дед, возьми мои ботинки, а мне свои валенки. Или предлагали треух махнуть на норковую шапку.Старик улыбался, и молча шагал дальше. Обойдя несколько раз тихую улицу, шел к автобусной остановке, в надежде увидеть кого-нибудь из своей деревни. Повезло только раз. Встретил соседку, Варвару.Та к сестре наведалась, которая жила в этом старом районе города. Обрадовался. Новостей ждал. Но баба от роду была бестолковой, тень на плетень навела и заспешила в автобус, чтоб добраться до станции, а там уже и на своем рейсовом,до дому. У старика досада на Варвару смешалась с тоской, сел на заснеженную скамейку, облокотился на высохшие старые колени…Задумался…
--Дед, займи полтинник. Выпить надо. Сиплый голос плюхнувшегося рядом мужика отвлек от невеселых мыслей.
-Не ношу с собой денег. Ни к чему. В магазин за продуктами дети ходят, а мне они зачем, деньги-то….Встал и пошел в уютную однокомнатную квартиру, которую им со старухой купили дети в этом большом и чужом городе….
Семь лет назад, когда все, что уродила земля, было заложено в погреба, засолено в бочках, закрыто в стеклянных банках и оставалось спокойно ждать зимы, ему стало нехорошо. Пошел бросить корове сена, в глазах потемнело, привалился к дверному косяку, постоял, вроде отпустило. Второй звоночек был погромче: набрал дров, печь протопить, да и упал прямо посреди двора.Сколько лежал, не знает. Старуха была уже слеповата, да и ноги отказали давным –давно, передвигалась, опираясь на табурет.Какая от нее подмога? А дети…Семеро их…Давно разлетелись кто куда. Свои гнезда свили…Двенадцать внуков нарожали…
И дети, и внуки любили стариков.Хотя по нынешним меркам вроде и не за что было:--наследства никакого, кроме родительского дома в забытой всеми деревне. Куда даже немцы в сороковые не дошли. Денег тоже не скопили…А как наступал выходной, так старик выходил на грейдер, засыпанную кое-как щебенкой, дорогу, вглядывался, когда из-за поворота покажется городской автобус...Автобус не обманывал его ожиданий и обязательно тормозил. Из набитого горожанами железного брюха, показывалось родное лицо, а еще раньше матерчатые сумки с колбасой, сыром, стиральным порошком…Дети иногда по очереди, иногда двое-трое навещали родителей. Зная, что в местном магазинчике кроме керосина, мыла хозяйственного, да литых резиновых сапог ничего нет, везли все за восемьдесят километров из города. Старик забирал сумки и бодро шел к дому, успевая рассказывать о выпавшей росе, которая покрыла огуречную листву ржавыми пятными ..Да жук колорадский донимает, а так все ничего…Сена накосил много, сохнет. Коровке на зиму хватит. И то ли от радости встречи с детьми, то ли потому что лето на дворе, солнце веселое-- глаза искрились, улыбка не сходила с лица.
А дома старуха уже горку пышных блинов напекла, супчику полевого наварила, холодного молока со сметаной достала…Еще чадила на веранде не затухшая керосинка. Газа в деревне отродясь не было. А плитка много пожирала электроэнергии, да и пробки перегорали в счетчике…. За столом в выходные дни было шумно и весело…
В деревне они со старухой прожили всю жизнь.
В свою последнюю деревенскую осень захандрил старик не только телом, а и духом…Много чего повидал на своем веку, а тоска такая, вроде как впервые до сердца добралась, сжала его до нарыва, хоть криком кричи...Когда одна из дочерей приехала из города, собрался с духом:-
-Заберите нас, силы ушли. Пропадем зимой. Помрем, крысы сожрут…Снега большие придут, кто нас встрянется…И затуманились глаза старика...Но не заплакал. Дочь заплакала. Ответила скупо, но твердо:-
-Не переживай, отец, конечно в город заберем.
И вот уже семь лет меряет шагами городские улицы, а сердце там, где сделал первые шаги по земле, где дети рождались, земля плодоносила, женщины любили, где могилы родные…И становилось ему от этих воспоминаний не по себе...Места не находил.Душевная маета мучила, заставляла страдать почти физически.Из той деревни он дважды уходил на войну: в конце тридцатых на финскую, в сорок первом с немцами. Туда возвращался живым….И не знал старик как успокоиться.. Где-то далеко -далеко, у обрыва этой самой души звенело тоненькой струной чувство, что это его последняя зима, потому и мучается….-Ну и хватит, пожил…Девяносто второй год пошел, с тех пор, как на свет появился.….Эти мысли приходили сами, он их не звал. А потому и не задерживались. Он был благодарен Господу, что не скрутили, не согнули его старческие недуги. Всегда прямая спина, сухой, с поджатыми губами рот, тонкий, с глубокой горбинкой нос-все говорило о породе. И хоть жизнь выдалась нелегкая, кроме ватников да брезентовых плащей надеть нечего было, его стать не портили никакие лохмотья.
Казалось, почему такой непокой на душе? Живут в тепле со старухой, дети всяких неведомых продуктов несут, все норовят впихнуть—Кушайте, вы ж никогда этого не ели…А оно им нужно? Ананас по его твердому убеждению никак не вкуснее, душистее, слаще яблочек из родного сада- семеринки, пепина, антоновки..Да где они теперь? Замерзают прямо на ветках, утонувших в снегу деревьев...Собрать вовремя некому...Опустела деревня…Кто на сельском кладбище нашел приют, другие, как и старик, под крылом у детей век доживают…Разбередил душу опять..Были б крылья улетел…Да, были б дороги расчищены от снега, сын свозил бы, посмотрел…в последний раз на дом родной….Нет, болезни никакой нет.Старость. Пора...
В этих раздумьях на улице быстро проходило время. Под конец прогулки всегда присаживался на заснеженную скамью. Авось кто рядом устроится. О жизни будет с кем поговорить. Сам он не любил рассказывать ни о чем, и не дай бог учить уму -разуму. Слушать любил. Интерес к жизни с возрастом не пропал, а как бы наоборот, заострился. А старуха-то давно оглохла, поэтому дома всегда присутствовал ее монолог. Он мог неожиданно начаться и также неожиданно закончиться. Да все истории он знал наизусть и зачастую сам был их участником. Прожили –то век вместе..Что нового она могла рассказать?! А вот случайный собеседник всегда найдет чем удивить.
Но в тот день не случилось. Старик только услышал легий шелест и увидел рядом с собой на скамье, на белом снегу два следа, словно от детских босых ножек. Откуда? Зимой? А душа, вдруг сбросила с себя вековую тяжесть, она стала легкой, прозрачной, словно свет на заре...Старик все понял. Дома снял валенки , куртку-аляску, подарок детей, и к старухе.Дотронулся ледяной ладонью до набухших вен ее руки, это означало, что сейчас в ухо кричать станет.
--_Ты слышишь? Ангелочек за мной прилетал.
--_Не то умом тронулся? Буробишь-, проворчала старуха.
-Я его не видел, только лекий ветерок и две босые ножки ребенка.-Продолжал убеждать ее. Но она отмахнулась рукой, как от их деревенского дурачка Лени..
Когда забегали дети , он им со счастливой улыбкой рассказывал о посетившем его ангелочке. Они согласно кивали. Но при встрече перешептывались, встревоженно поглядывали на отца: -Уж не с головой ли что? А он теперь больше сидел на промерзших, заснеженных лавках и ждал. Вдруг опять прилетит? Но не дождавшись не расстраивался, видел же...
В феврале начались оттепели, а с ними всевозможные эпидемии. Старик врачей не знал. Хотя жизнь не была пряником. Во времена финской кампании служил в лыжном разведывательном батальоне. Однажды старлей ушел в разведку и не вернулся. Тогда еще не старику, а ему, молодому бойцу был отдан приказ:- найти, доставить в часть. Он разыскал старшего лейтенанта на опушке леса, недалеко от финской деревни С обнаженным торсом, в одних галифе тот лежал на снегу, а на плечах были вырезаны звезды, алые от крови.До места расположения он нес тело мальчика на руках и плакал. И потом, через много лет, когда рассказывал об этом детям, плакал. А разговорчивым он становился только в День Победы. Когда приезжали дети, внуки. Старика поздравляли, накрывали стол. Сын включал песни военных лет… маленькие стопочки, водка…И все ждали, когда он начнет..В детстве он их не баловал рассказами.Работал от зари до темна. А если в школу приглашали выступить отказывался:
-Пусть идут те, кто всю войну вроде как на белом коне с «ура» проскакал. ..А мне нечего рассказывать...Как в лаптях половину шло на фронт, как от голода больше, чем от пуль в окопах осталось, как вши заедали и по болотам , по грудь в ледяной осенней воде шли, а за плечами НЗ, плащпалатка, миномет….Кому это нужно?
Он ненавидел войну, не любил о ней говорить.Только в день Победы.И опять же о людях... Он помнил всех, кому сколько лет было, из каких мест, кто дома остался ждать и где лежат погибшие друзья. Как-то при наступлении помолился и простился с белым светом. Выходили из окружения в Заполярье…Громкое:
»Вперед! За Родину! За Сталина! Урррррррра! И огонь, свист пуль и одна шальная летела ему в сердце, а шинель нараспашку… И то ли ветерок, то ли ангел-хранитель рванули шинель и пуля застряла в сукне не успев пронзить насмерть. Когда на фронт уходил, отец ему дал маленькую иконку Спасителя. Так всю войну , в том месте,где у других лежали партийные билеты, у него иконка- рядом с сердцем.
Последней зимой, как он сам определил ее, перелистывал годы прожитые и брало удивление:- Где силы берутся, почему такая длинная у него жизнь? А то запечалится , вздохнет вслух :»Белый свет ненаглядный, а умирать все равно надо.»
Дети добегались. Заразу занесли в марте. Заморский вирус старика подкосил. Температура под сорок почти не сбивалась.Скорая вызов не принимала, мол возраст. Только что в открытую не говорили : «Давно пора»…Дети по очереди дежурили у кровати. Старик начал бредить. И в бреду все просил посмотреть есть ли что покушать, младшая дочка скоро из школы придет.. .Хоть молочка с хлебушком поест...
А она, давно разменявшая пятый десяток, сидела у его кровати и успокаивала…Украдкой вытирая слезы. Среди ночи начинал собираться домой, просил не забыть вельветовые тапки и кепку…Днем взглядом обводил комнату и спрашивал:
-Где моя Танюшка?
-Да вот же, в кресле сидит... Он не узнавал жену и повторял:- Моя молодая , с косой, а это старая...Это ж бабушка моя, она меня вырастила...И опять забытье...
После войны, когда засухи, голод, болезни убивали жизнь , у них с женой были трое детей. Ни обуть, ни одеть не во что..Пока в городах праздничным светом играли на прилавках всевозможные баночки- скляночки, деревня умирала с голоду. Денег в колхозе не платили, ставили галочки—трудодни.А налог собирали …Платить нечем. Последний десяток яиц и кусок сала, припасенного на черный день забирали, лишая последней надежды на выживание. Тогда его Танюша отрезала под корень длинную густую косу,завернула в платок и отдала ему.Эти волосы были его гордостью и любовью…Поехал он в город продавать…И пока шел на толкучку скрывл свои слезы.
Да и никто их не видел. А на вырученные деньги купил детям обувь,кое-что из одежды, продуктов набрал.
Недели через две пригласили священника, соборовать. Старик целовал крест и по бледным щекам медленно скатывались слезы. Умирал солдат, отец, дед….Старик умирал.
Наступил апрель. Дерево, глядевшее в окно их квартиры зазеленело нежной младенческой листвой. Старик с тоской взглянул на кусочек синего неба, стыдливо зеленеющую ветку и вздохнул. На подоконник сел белый голубь , но он его уже не видел и не слышал плач детей. А может слышал…
АЛЛА ГРИЦ