Дети Подземелья, или плач об Эдмунде

Надежда Лукьянова
“Дети Подземелья, или плач об Эдмунде”.
16.10.98 (письмо к А.)
...Было это зимой 1981-82 годов. Мой бывший муж, известный вам Станислав Семенов, попросил меня разрешить провести в моей квартире вечер этого литобъединения, о котором он знал давно. Я согласилась из любопытства, т.к. сама писала стихи, правда для себя, а ходить куда-либо времени не было. т.к. я одна воспитывала двоих детей. Ничего, честно говоря выдающегося я от этой встречи не ждала. В то время я уже 8 год работала программистом, к работе относилась серьезно - тот, кто был в этой среде, поймет - когда мозг человека становится жерновом, он к искусству начинает относиться по-другому, ищет в нем большей глубины и провидения. Всю нашу советскую послевоенную литературу я считала потугами ученика средней школы, сюжеты вялыми, мысли банальными, язык корявым или дубовым. Не читала я никого кроме Шукшина да и то изредка, удивляясь его чудному языку, который любой банальный сюжет поднимал до высот драмы или трагедии. Читала в основном переводные книги, которые, как я теперь полагаю, по языку были наверняка лучше подлинников- талантливых переводчиков у нас хватало, а иногда что-нибудь из классики. Для меня важен прежде всего язык, я считаю, что это больше, чем половина таланта. Если язык плохой , т.е. плоский, читать больше одной страницы не буду ни за что. Из-за этого, да простит меня Бог, я до сих пор не прочла Библию. Так что мне, честно говоря, до сих пор неведомо, как можно любить какого-то Аксенова или Дудинцева, о чем бы они там ни писали. Разуверившись в литературе, я искренне считала, что будущее за живописью. Я часто бывала на Малой Грузинской, подолгу стояла возле каждой картины, стараясь взять максимум для себя, Теперь я что-то таких картин не вижу.
Эдмунд пришел со своей женой Татьяной. Он - высокий. вальяжный в видавшем виды коричневом кожаном пальто, она- бывшая официантка и натурщица- высокая, кокетливая, разговорчивая в синтетической новой шубке- предмете ее гордости. Вообще, они оба любили жизнь и любили вещи. Тогда я относилась к этому иронически -это казалось стыдным для умного человека, жить предполагалось только ради творчества и идеи. Помню я написала стихи”Мы отпрыски подвижников суровых...”.Я помню потом уже почти перед разводом, когда они сильно ссорились, она подарила ему импортный плейер с наушниками, и он ее на время простил - этой пикантной подробностью с улыбкой делились ЛИТОвцы.
Татьяна почему-то первое время опасалась меня как возможной соперницы, зная неограниченную натуру своего супруга, женатого к тому времени, кажется уже в четвертый раз. Но потом, убедившись, что опасности нет, подружилась со мной. И как-то даже дала почитать книгу “Русские женщины нового времени”, где на основе исключительно исторических документов рассказывалось о великих женщинах 17-19 веков. Из истории этих веков я, как и все, окончившие школу в конце 60-х, знала только, что “крестьянам жилось плохо”- больше нам знать не полагалось. С тех пор я стала ездить по историческим местам, и открыла для себя нашу слезную и грозную Русь. Вообще Татьяна была человеком простым, приятным откровенным, остроумным. Не зря, я думаю, она потом вышла замуж за сына Э. Асадова, как говорили. Чего-чего, а шарму а ней хватало. Честно говоря, я думаю, что никто из его шести жен на него не в обиде. Всех он вывел “в люди”. Ведь у него, я предполагаю, было много влиятельных знакомых вне ЛИТО- он был поэт с именем. Но вот что интересно- он никогда не сводил свой андеграунд с официозом.
Татьяна напрасно опасалась меня. Я не влюбилась ни в Эдмунда, ни в кого из его подопечных. Да и трудно бы было ими увлечься - большинство из них выглядели отрешенно. Довольно невзрачные, бледные, помятые, порой странные лица, поедаемые каким-то неведомым недугом- вот портрет рядового ЛИТОвца. (Однажды только там появился чуть ли не красавец, но оказалось, что он алкоголик и одержим манией преследования, но боже, сколько благородства, обаяния! Я даже посвятила ему стихи.)И не мудрено- ведь они доставали со дна души неподъемный груз- свой талант иди жажду его ,и никем не поддерживаемые, они поедали сами себя. Светлая вам память, братья!
И только такой неглубокий, поверхностный человек, каким и был Эдмунд, мог постоянно общаясь с ними, вьглядеть этаким благополучным плэйбоем. Ни одной глубокой мысли из его уст я не услышала. Он был сентиментален, чувствителен, иногда оригинален, но не глубок. Вот откуда моя эпиграмма на его пятидесятилeтиe-
“ Без руля и без ветрил
Полстолетия покрыл.
Если б не был жеребцом,
Был бы он для нас отцом.”
Как ни странно, стихи были приняты “на ура”, особенно понравилось, что “покрыл”.
Но при всем при том, в нем было море обаяния, он был не по годам молод, задирист, трогателен, он в конце концов, был настоящий, признанный поэт, хотя и держался настолько демократично, что я этого не осознавала, и воспринимала его как равного. В конце концов, он был только Иодковский, а мы все были Ахматовыми и Есениными, в душе, конечно, и он нас в этом поддерживал. По-моему, большинство ходивших к нему, его любили и уважали. Да и как было не любить, не уважать его - ведь вся пишущая братия обычно несла свои первые творения на какое-нибудь близлежащее ЛИТО. их было множество в то время. И порой их вели маститые литераторы. Я в свое время познакомилась с тремя. Первое в 1972 году при МИИТе, где я училась, ,но мне там не понравилось - очень уж народ заурядный был. Второе - знаменитая “Магистраль” - я была там 1 раз и раза 2 при ДК железнодорожников. Их вели известные люди,  и к своим подопечным они относились с легким презрением, они-то понимали, что пробиться только имея талант в поэзии невозможно, как правило, критиковали резко не оставляя надежды, требовали конъюктурных стихов, внушали, что без этого никак нельзя. На официальных Лито многие темы были в запрете, и ничего яркого, интересного там не услышишь. А уж демократией и не пахло. Мэтр был недосягаемой звездой, с которой спорить не возможно. То ли дело у Эдмунда. Он читал свои стихи наряду со всеми, Каждый по кругу был обязан выдать критику, порой и нелецеприятную. Его слово не было решающим, хотя и слушалось с интересом. Он скорее был ведущим, организатором, звонил, договаривался об очередной квартире, готовил порядок выступлений, и нес он этот крест очень долго, я думаю, лет двадцать из одних ему известных соображений, в то время как другие работали пусть за небольшие, но деньги.
И так, помыкавшись по ЛИТО, и случайно выйдя на Эдмунда, пишущий человек первое время благословлял свою судьбу. Ему казалось, что он наконец нашел выход творчеству, единомышленников и расправлял перья, так как критика у Эдмунда в основном была благожелательной, окрыляющей. Но шел год, другой, а ничего не менялось, стихи не печатали и люди замыкались в себе. Так еще до меня ЛИТО посещал некто Чанышев, автор учебника по философии. Советской философии, видимо для убережения своей души, он противопоставил свои на редкость едкие, хлесткие, талантливые стихи, которые потом еще долго цитировались и ходили по рукам. И этот поэтический потомок М. Ю. Лермонтова вскоре бросил эти собрания и пустил слух, что Эдмунд - агент КГБ. Был так же еще до меня некто Козловский, издавший за рубежом пасквиль на наше Лито, широко прославив его таким образом, сам он пострадал от властей. Я помню при мне Эдмунд и Татьяна с возмущением говорили о нем, как о наглом отщепенце. Как знать - не руководила ли им та же горечь? Так что любое ЛИТО не было путем к успеху. Это был путь в никуда.
Но невольно у Эдмунда оседали личности покрупнее, поинтереснее. Были ли ми “под колпаком”? Не знаю, мне во всяком случае -это не повредило. Но помню был некто Володя, видимо настоящий диссидент, дважды проводивший с нами занятия на тему “Как избежать ареста”.Но вскоре он его не избежал. И как раз дней за несколько перед этим он забежал ко мне- он думал что собрание у меня, а оно было в другом месте, Выглядел он так нескладно, загнанно, в каких-то резиновых сапогах, плаще, и по лицу било видно, что он хочет остаться, посидеть у нас, но я не решилась его пригласить, и теперь об этом больно вспоминать. Жив ли ты, народный заступник?
Помню, как-то Эдмунд забрал мои стихи, а назад не вернул. Сказал, что у него дома был обыск, и все забрали, не только мое, но и других.
Помню был вечер памяти нашего бывшего ЛИТОвца Леонида Губанова, которому удалось напечататься где-то в Болгарии, и умер он в молодом возрасте, кажется не дожив до тридцати, сидя за столом у друзей. Эдмунд с жаром говорил, что поэт всегда предчувствует свою судьбу и смерть и цитировал стихи Губанова, которые действительно были на редкость талантливы, новы по форме по сравнению с тем, что печаталось. Эдмунд так же с жаром цитировал стихотворение Евтушенко "До 73х собираюсь жить...", и я подумала тогда, что они с Евтушенко с одного года, значит и Эдмунд проживет не меньше...Но ошиблась.
Трудно сейчас вспоминать в подробностях эти лица, а особенно то, что они читали.Спроси любого из нас, бывших, и мы вспомним одного-двух ,с которыми за чаем, а иногда и за рюмкой вина (изредка и понемногу) перебросились парой фраз. Мы ходили не развлекаться, а выносить на люди свой бесценный, никому не нужный дар ,и были зафиксированы на нем, а не окружающих. Дружбы, связи там возникали редко, может быть только среди зрителей, были там и такие, правда, немного, а в основном, неведомые миру гении- поэты и прозаики. Каждый из них был безмерно одинок. И часто, они приходили 1-2 раза и исчезали.
Были ли они так же талантливы, как, скажем, счастливо пробившийся за границей Сергей Довлатов иди современный Виктор Пелевин? Не могу судить о прозе, ибо на слух ее воспринимаю плохо, надо читать, а вот среди поэтов мое восхищение вызвали многие.
Особенно один поэт. Виделa его один раз. Что странно, выглядел он нормальным человеком, видимо к тому времени гениальностью уже переболел, - лет сорока, высокий, худощавый, в хорошем костюме, обладатель собственных визиток, что редко для того времени. Имени не помню, кажется Андрей. Но поэзия его не оставила меня равнодушной- это была абсолютно абстрактная поэзия, светлая, наполненная не смыслом, а чувством и звуком. Что-то вышедшее из недр серебряного века, но преломленное через хмурый мегаполис и скудную жизнь. Вот как бы я хотела писать!
Был там постоянный посетитель- поэт Николай Потапенков. Жутко одаренный поэт, алкоголик, совершенно не устроении в жизни. Его тема -трагедия белогвардейцев, гибель России - поразила меня. В то время я, как и все на Ленина еще замахнуться даже мысленно не могла, хотя Сталина. многие считали тираном. Николай был приятный, доброжелательный в общении человек, но явно непримиримый, неподкупный. Я его всегда очень уважала, несмотря на его слабость. Стихи его были классически четкие, звучные. Сейчас в памяти он мне чем-то очень напоминает И. Талькова. Как жаль, что и сейчас в России нет места ни поэту ,ни поэзии. Так и умер Коля в безвестности, не дожив до 50 лет.
Много людей я встретила на этих собраниях, много нового и интересного открыла для себя. Однажды там был серьезный филолог, теоретик. Он составил классификацию русской поэзии, в которой были собраны все ее направлении и связь между ними. К сожалению, не помню сейчас его фамилии, но я ее потом слышала из официальных источников, значит труд его не пропал напрасно. А выглядел он неважно, изможденно, то ли испито, просто тенью какой-то.
Один раз пришла лысая девушка и сидела в платочке, читая стихи. Оказывается, советская милиция периодически отдавливала проституток и, обрив наголо, отпускала. Меня, чья молодость прошла в стенах сурового института, а потом военного завода, это потрясло, она была как воплощениe инакомыслия ,как страдалица за правду. Девица с виду нежная и скромная, звали кажется Маша.
Помню Сергея Безлюдского. Он был молод, курил тонкие дамские сигареты типа “ More”- редкость в то время, и был как-то особенно желчен, недоступен, хотя писал тонкие, и интересные стихи. Он выделялся и внешностью-желтоватое лицо мулата, яркие карие глаза.
Мы собирались на разных квартирах. Одни из них были с отвалившейся штукатуркой, всем своим видом говорившие, что в этой стране жить невозможно, другие, как у Д. Медведева или А. Саед-шах были довольно респектабельны. Анна, по рассказам Татьяны, в 15 лет выскочила за иностранца из Азии и уехала с ним, а потом спустя несколько лет, не разводясь и получая от него поддержку, вернулась в Москву с двумя милыми дочками и вела вполне светскую жизнь, иногда заходя к Эдмунду,
Была там еще одна полусветская женщина, жена музыканта Кузьмина, которая тоже не пробегала на советском производстве ни одного дня. Изящная, в белой шубке, что по тем временам можно считать изысканным, она писала какие-то странные рассказы-сказки, а иногда стихи. В общении приятная, открытая, всем своим видом она выражала какой-то необыкновенный покой, уют -вот что значить женщина не работала! Последний раз я ее видела году в восемьдесят седьмом, когда ЛИТО приходило к ней домой. Она в то время ждала четвертого ребенка, была сильно верующей, часто ходила в церковь, судя по тому, что она жаловалась матери по телефону, что ей в церковь не в чем пойти. Квартира была скромная, маленькая, двухкомнатная, где-то в районе Щелковской. Она рассказывала о своем муже как о невозможном ревнивце, установившем дома перед отъездом на гастроли подслушивающее устройство. Ходили слухи, что они вскоре они развелись, и она получает неплохие алименты а также гонорары за песни.
Была там одна очень колоритная фигура Миша Попов, с виду богатырь, лоб и борода Карда Маркса, чисто по-московски элегантный в общении, бывший хиппи, прозаик, разбивший не одно женское сердце. Его отец был какой-то очень заслуженный в прошлом человек. Он жил в хорошей, большой квартире на “Электрозаводской”, умудрившись не прописать туда ни одну из своих жен.
Помню, как-то раз к Эдмунду на ЛИТО, когда собирались у него в Медведково, пожаловал седой как лунь журналист Жуховицкий, которого я недолюбливала за его поверхностность и мнимую напористую многозначительность с какой-то молоденькой девушкой. Сейчас только таких хлопцев и увидишь на первой программе телевидения...
И конечно, вне конкуренции были барды. Помню, кажется в один день с тем поэтом, наше собрание посетил известный Владимир Бережковский! Любые мало-мальски талантливые стихи, с чувством исполненные под гитару, завораживают.
Некоторое время ЛИТО регулярно посещал другой бард - молоденький мальчик иудейского происхождения, фамилии не помню. Но он был настолько ярок, жизнеспособен, оригинален, что я не верю, что он исчез бесследно. А, может, это было чисто юношеское, и сейчас он пробился в чем-то другом, но меня задели за живое две его песни. Одна о странной девушке тридцати дет, которая не хочет замуж, а вторая о Ленинграде. Там были примерно такие строки:
“ Голубеночек мира летает и ничто его не остановит...”, а еще:
“Одуреть, ошизеть, да и сдохнуть!”- это было как предречение нашей общей судьбы.
И вот теперь, когда я уже на полпути к означенному состоянию, когда я понимаю, что никакой строй не спасет нас от самих себя, нас истинно и вечно инакомысдящих, а теперь уже и разочарованных во всех когда либо существовавших общественных формациях, я благословляю Эдмунда, сумевшего вытащить из комнат и комнатенок и объединить весь этот немыслимый сброд, весь этот вертеп инакомыслия и словоблудия! О, Эдмунд, ты был личностью! Как нам тебя не хватает!
Когда году в восемьдесят седьмом Эдмунду предоставили официальное помещение в каком-то выселенном маленьком доме неподалеку то ли от Красных Ворот, то ли от Кировской, я стала ходить реже и реже, а потом и перестала вовсе. Комнатка была довольно неуютная. Мне не хватало чаепития, живого неформального общения, тайны, которая присутствовала раньше, когда собирались по квартирам как какие-то братья и сестры. Да и народ пошел другой, помоложе, попроще. А вскоре прошел слух, что Эдмунд сильно занят, редактор газеты, и объединение свое не собирает. Думаю, что с перестройкой оно дошло до логического конца.
А потом я прочла в газете о его гибели.
О Эдмунд! Плачут ли о тебе твои шесть жен и N детей? Услышь одинокий плач блудной сестры твоей Надежды. Да будет земля тебе пухом!
 Надежда Лукьянова