… Она, в летнем платье, беззащитная, юная, длинноногая, удалялась в сумрачное дождливое утро, с каждым порывом ветра становясь призрачней и невесомей. Ладони помнили тепло её рук, но сердце уже болезненно вздрагивало в такт каждому её движению. Ещё можно было закричать и остановить её, обнять, укрыть, вернуть, чтобы она не озябла, не промокла. Не исчезла…
Сон прервался неожиданно, но ощущение бесконечного счастья и безнадёжной любви успело впорхнуть в сознание вместе с пониманием того, что сегодня, в пятницу, день будет наполнен интересными и волнующими событиями: спором с балтийским ветром на дамбе в полёте на любимом «Харлее» к ожерелью пригородов на южном берегу залива, коротким, но решительным рассмотрением дела о гибельной страсти, в котором не будет места судебной ошибке, и долгой прогулкой в любимом парке в ломком свете аллей – до последнего посетителя.
В зале суда было уныло, пыльно и жарко. Пожилая женщина-судья в глухой мантии, восседая в единственном кресле мудрым чёрным вороном, видя наперёд очередную поломанную судьбу, торопилась закончить заседание; девушка-прокурор в новенькой синей форме с блестящими звёздочками в петлицах обменивалась фотографиями с невидимым собеседником в смартфоне, и даже молодой модный московский адвокат откровенно скучал в отсутствии журналистов и позиции для оправдательного приговора:«Всё признаю, убил я…». Всем всё было ясно. И только двое бились взглядами об это тихое суконное пространство предопределённости, пытаясь вырваться из него навстречу друг другу: высокий, с открытым лицом голубоглазый мужчина в белой свежей рубашке из-за железных прутьев клетки, и маленькая, хрупкая женщина в чёрном платке и тёмном платье с большой хозяйственной сумкой, набитой тёплыми вещами – одна, в глубине зала. Подсудимый и потерпевшая – казалось бы, они должны ненавидеть друг друга, она – проклинать его. Но даже затемнённые очки не могли скрыть сострадания, отчаяния и любви в её взгляде.
До обеденного перерыва успели допросить их обоих. Она, запинаясь, сквозь слёзы проговорила: «Муж умер у меня на руках… Как всё случилось – не помню, могла и сама ударить, защищаясь…», а он – уверенно и решительно: «Я убил. Он поднял на нее руку… Убил я, не сомневайтесь». Огласили и моё заключение: «Раневой канал неглубокий, расположен снизу вверх, удар нанесен с небольшой силой прямо в сердце.» Оставалось только выслушать мои пояснения, но суд решил:«Пообедаем».
А я был готов не только всё разъяснить, но и добиваться справедливости: характер удара, его сила и направление говорили об одном - подсудимый его нанести не мог, и потому не должен был сидеть в клетке и расплачиваться своей жизнью за чужие ошибки. И в этом была бы высшая справедливость, к которой я всегда стремился и которой всегда добивался, начиная с первого выбора судьбы.
…Перед финальным боем на первенство города среди юношей тренер буднично сказал мне: «В третьем раунде ляжешь под соперника. Нам обещали хорошие деньги.» Его слова оглушили меня – учитель, с которым за годы тренировок я сроднился, меня предал. Первые минуты боя прошли в поисках ответа – я уклонялся от поединка, уворачиваясь от ударов, и только реакция спасала меня от поражения. Видя моё поведение, соперник, технически подготовленный, с длинными руками и хорошим чувством дистанции, расслабился. В начале третьего раунда на его лице появилась усмешка и снисходительность к противнику, которого можно купить. Решение пришло легко и ясно – что может быть выше справедливости? Какие деньги? Какие чувства? Одним коротким резким ударом справа в челюсть я отправил его в глубокий нокаут. И сделав это, я выбрал свой путь: завершил карьеру боксёра и принял справедливость как жизненную позицию, как меру гармонии в отношениях между людьми. Ну а спорт безмерен – вместо кулачного боя есть ещё и ветер странствий на железном коне…
Я вышел из здания суда и ощутил горький запах поздней осени, такой острый и глубоко проникающий в маленьких пригородных местах, и дорожка, укрытая зарослями шиповника, поманила ковром из разноцветным опавших листьев не в кафе, а к старым домам на улицах с милыми наименованиями: Курортная, Садовая, Уютная… Как красиво – Уютная, как будто знакомая откуда-то из глубины лет, из далёкого детства.
…Санаторий в Комарово, северный берег залива. Лето, проведённое вне города. Анемичные, склонные к меланхолии дети, отмеченные с ранних лет знаками судьбы – приступами астмы, лишённые шумных забав и быстрых игр, с печальными глазами, уже взглянувшие в лицо неизбежности… Санаторий, с ежедневными прогулками среди прогретых белым северным солнцем смолистых сосен, купанием на мелководье медного таза Финского залива, непонятными детскому уму дыхательными упражнениями... И впервые – пылающий аромат алого цветущего шиповника с полётом толстых шмелей врывается в лёгкие и делает невозможное: ты без опасений и страха открываешься миру, и он, огромный, открывается тебе и открывает первые взрослые тайны.
Девочка, которая старше тебя, двенадцатилетнего, всего на один год и уже на целую просыпающуюся женскую жизнь, смотрит на тебя из глубины июльского нескончаемого вечера, читает какие-то странные стихи о Прекрасной даме, учит единственным дождливым днём на открытой веранде неуверенным движениям медленного вальса, а на прощание, на глазах приехавших родителей, оставляет на щеке первый неловкий поцелуй, больше касаясь трепетными ресницами, чем робкими губами, и остаётся в памяти близким биением другого сердца… Через несколько дней пришло письмо в несколько строк: «Приезжай, пожалуйста, я буду тебя очень ждать в ближайшее воскресенье и... всегда» и адрес, тщательно написанный на конверте и повторно на самом письме – улица Уютная, дом…
Я, конечно, не поехал, тогда казалось далеко: с Васильевского острова до Балтийского вокзала, электричкой - до какого-то пригорода, потом искать улицу, дом, девочку со смешными чёрными косичками. Затем жизнь захватила потоками событий: задышав полной грудью, открыл дверь в спортивный зал, следом – в профессию, и в калейдоскопе лет, городов, стран, лиц, судеб, увлечений и разочарований затерялось это письмо.
Уютная улица – такой странно знакомый адрес… За низким свежевыкрашенным забором ухоженный яблоневый старый сад в жёлто-красной раме растущих вдоль забора клёнов. Спиной ко мне под единственной рдеющей капельками ягод рябиной стоит стройная женщина с длинными чёрными волосами. Как же звали ту девочку? Я внимательно смотрю на женщину, пытаясь вспомнить имя. «Лена! – доносится из глубины сада, - ты не видела банное полотенце?» Муж? Отец? Брат? Нужна ли ей эта встреча через столько лет? Как она посмотрит через целую жизнь на этого выросшего мальчика? Сохранила ли она то первое чувство и цветок шиповника, лепесток которого был в письме? И может ли любовь повлиять на судьбу?
Мне пора возвращаться.
Женщина оборачивается, непроизвольно, словно всё ещё под долгим заинтересованным мужским взглядом, поправляя седую прядь, и долго-долго смотрит вослед быстро уходящему прохожему.
…Из протокола судебного заседания:
«на вопрос суда эксперту-судебному медику: возможно ли, что удар ножом нанёс подсудимый?
Ответ: Не исключаю такой возможности… »