Обглоданные рыбьи кости
от тополей оставил ветер;
в кровь краснотальником исхлёстан,
он ведал суть, но не ответил,
ушёл. И льдистым снегом резким
слепит февраль из нержавейки.
Уже темно, и снова не с кем.
Но нет, не надо, не жалейте --
пусть до утра меня склоняет
по падежам московских улиц
не знаю кто, но, верно, знает
что делает со мной, безумец.
Волхонка. Кафельная лужа.
В парах мерещится Спаситель.
Ведь это я его разрушил!
но этим злобы не насытил --
угробил сорок милионов
в окопах, в тюрьмах, на каналах
во имя где-то угнетённых,
во имя чьих-то идеалов.
Но нет, не надо, что в том толку?
Всё вечности жерлом... Хрустящий
на тротуаре лёд и колкий.
Всё тот же холод в настоящем.
Конец зимы, такое дело!
Настанет отпуск Персефоне,
и будут шляться обалдело
дождём упившиеся клёны.
Ну, а пока, окоченелый,
бессонницею заморочен,
бульвар как ночь перед расстрелом
застыл фонарным многоточьем