Давид не лежал на полкЕ,
не мучился с пшённою кашей, –
Кац в красном сидел уголке
с избранницей сердца Наташей.
Он долго глазами искал,
не хуже, чем в сене – иголку,
и как-то внезапно попал
на члена бюро, комсомолку.
Имел он восторженный вид
и что-то такое от франта.
Наташа сказала:
«Давид,
я вижу в тебе хироманта.
Не стоит тревожить бобы,
не верю в кофейную гущу.
Конкретный фарватер судьбы
не спрятан в далёкую пущу.
Ты чувством моим не играй,
как чукча упряжкой оленей,
по левой руке погадай!» –
и двинула ближе колени.
Давид в комсомольском бюро
воспитан как Павка Корчагин.
А тут в душу лезет бедро,
как будто валюта к деляге.
Судьба стала очень близка,
он пальцем водил по ладошке,
но видел крутые бока
и гибкость чарующей кошки.
Раскатистый сдерживал бас,
слова суеверья блудили:
и образ Корчагина гас,
а бёдра инстинкт разбудили.
В фантазиях мысли имел...
А прелести краше и краше, –
бледнел и краснел, но пропел:
«Смущает лишь девственность ваша!»
«Давид, я имела патент
до этой проклятой картошки,
но наш несравненный доцент
в колхозе раздвинул мне ножки.
Я гнулась, как в бурю лоза,
он бросил меня на лопатки,
и боль застилала слеза
от действий его лихорадки. –
Наташа согнулась в спине
и зубы плясали чечётку.
- К тому же, Онищенко мне
без слов оформляет зачётку!»
Давид сразу вспомнил «хвосты», –
они появились от лени,
и сразу освоил посты,
погладив Наташе колени.
«Он наглый как старый таксист.
Он думает – было и сплыло.
А где же мораль, коммунист?
А сердце в обмане не ныло?
Наташа, случайная прыть
на сене колхозном, в постели –
до лампочки! Буду любить...
Зачёт надо сдать на неделе.
Вот здесь есть отрезок шальной,
похож на цветок незабудку:
ты будешь Давида женой!» –
и лез ненароком под юбку.
Мамашей Давид был учён
в гадании снов разбираться,
но тотчас был Кац уличён,
что начал конец подниматься.
Наташа потупила взгляд,
как будто нейтральный парламент,
и молвила фразой заряд:
«Я вижу большой темперамент.
Желанье мужчины – закон...
Дрожу как в морозную стужу
и ставлю всё тело на кон
для совести, вставшей наружу!»
Давид двери щёлкнул на ключ,
скрывая под сердцем волненье,
и стал обнажённо колюч,
вправляя в гудок сожаленье.
Настырно он в девственность лез,
не мучаясь сложным вопросом:
сработал условный рефлекс –
оставить Онищенко с носом.
Наташа кричала: «Назад!..» –
вхождение было глубоким,
и Кац по судьбе наугад
искал не торёной дороги.
Семейное счастье ковал,
гоняя отростком комолым...
Потом он её целовал,
прощаясь в душе с комсомолом.
***