Поэту дозволено многое. К примеру, говорить правду.
Или, допустим, иметь славу. Писателю такое не даровано.
Поэту даровано право словесных приблуд, лексического словопожара,
Писателю же – сюжет, композиция, фабула.
Поэт – тот же композитор, не пишущий для оркестра ролей романа,
Играющий на своем рояле, наяривающий на нем о насущном, правильном.
В нем так: грамматический ворох, звуки арфы и автомата,
Эклектический морок, сахарные и деготные каскады,
Они страшнее чумы писателю, он симфонист в своем спектре радуги.
Ложь. Поэт имеет право на ложь. На подмену, лирику,
Когда о действительном невтерпеж, и сначала слово, а после – дело.
Писатель – тот же клирик, не имеющий изъяна слога, мысли и тела.
Тело текста – ровное, гладкое, матрица, перспективное.
Стих – исстрочие, хрип, каприччио, истеричные удары по клавишам,
Вдруг легато, полиелейный звон, совершаемый по наитию, выбитый клиньями.
Поэту дозволено многое. Вот, скажем, пойти на каторгу.
Да что уж там, прямо в лоб – поэту никак без лагеря, это строго и обязательно.
Поэт непременно учится – возникают образы, целые сущности, рушатся правила.
Писателю каторга – дело жизни, ее получить в радость, ее заслужить надобно,
А поэт по статьям сивым к;нем скачет, по каждой идет аккурабельно.
Его не прижмешь – говорит, что домыслы – это максимум фикция, вымысел, его фрикция
В ваше сознание.
У поэта есть право злиться.
Строить из себя неженку, девственную девицу. Строить из себя шулера, насильника и убийцу.
У поэта есть право на то, чтобы быть каждым, о ком написано.
У писателя бы случилось расстройство личности: ему треба – всегда быть автором,
Не причисляя себя к сути более чем одного героя, названного анафорой.
У писателя есть право писать.
У поэта есть право не писать, право не знать пунктуации,
Грести вопли жизни через структуру разума,
Стать праздным, стать вероотступником и отказником.
Ему дозволено многое. Дозволена дикая ненависть.
Такая, что до оскала, слюна чтоб пенилась, струйками разливалась.
Разгрыз в клочья руки и ноне бархатно улыбается.
Такая, чтоб выть, мол, кляну тебя, трижды клятого, ненавижу! Уйди, убейся!
Вместе с тем, сострадание и нужда, кого бы лелеять, гладить,
Исковерканные слова, слова исперченные
Укладывать придирчиво и педантно в столбцы и гря;ды.
Писателю дозволено спокойствие и твердость, от чего поэту так завидно.
Поэт пробует прозу, чтобы вновь сорваться и кинуться в свои ;зерца лавы.
Произведение писателя – порнофильм, у поэта – разве что мастурбация,
Через нее идет осознание, что он самодостаточный, бесконечный и классный.
Он мечется, ему одной стадии и эмоции недостаточно. Поэт – тот же Авель,
А каждое его слово – Каин. Писатель – тот же евангелист, бытующий вне драмы,
Он наблюдатель, под его микроскопом скопились людские дела и забавы,
Что поэту – тот простенький репортер с места событий, о, горячие точки синтаксиса, приторные обманы.
Впрочем, он имеет право на эмиграцию. На личностный крах.
Но писатель на это имеет большее право. Ему и видеть, и понимать жизнь в тягость,
Ему бы уметь отдаваться также
Безудержно, безобразно, грязно.
Поэту дозволено быть в опасности. Он имеет право на страх.
Он может молить Бога, искать забвения в чьих-то падших устах, думая об иных.
Он может мечтать о том, чтоб с кем-то делить свой быт. Имеет полное право быть избитым.
Право подставить под розги тело, с сладким стоном – бей меня, Яхве, Отец, Зиждитель!
Писатель имеет право на гражданскую гибель.
Поэту и гильотина – уже гешефт.
Дозволено, правда, многое. И только одно обязано: знать распев.
И обязано помнить: на все есть мера.
И что как бы звучно да как бы горестно в тебе кровь не пела,
Поэт, в лесной глуши прорастает древо,
Что содержит истину и любовь, а ты должен выстоять, воспринять обеих,
И тогда обретешь великое знание вместе с верой, что вначале все-таки было Слово.
И оно было сказано по-простому.