Шекспир, Гай Фокс и поэтика спряжения глагола БЫТЬ (Продолжение)
В предыдущей части:
В первых главах своего исследования по теме «Cколько же их, Шекспиров?» я искала ответ на следующие вопросы «Был ли Шекспир грамотен, учился ли он в Стратфордской грамматической школе? Обязательно ли сын зажиточного свободного ремесленника, хозяина своего производства, шёл по стопам отца? Мог ли в принципе молодой человек из Стратфорда-на-Авоне, из нарождающейся социальной «средне-буржуазной» прослойки, профессионально писать и издавать публицистические или литературные произведения?». Для этого в начале своего исследования я познакомила читателей с судьбами нескольких сверстников Шекспира – с его стратсфордскими соседями и друзьями, имена которых вошли в историю английской культуры эпохи английского ренессанса.
В первой части данного исследования я не ставлю вопрос об авторстве произведений под «шапкой» Шекспир, поскольку прежде всего хочу для себя решить, правомерно ли рисовать образ Уильяма Шекспира как малограмотного, а то и вовсе безграмотного подмастерья-перчаточника, невежественного «колбасника», бессердечного ростовщика и прочее, потому что именно это является основным аргументом, на котором строится предположение о невозможности для Шекспира обладать никаким литературным талантом, не говоря уж об основах классического образования. И я поставила закономерный вопрос: почему Уильям Шекспир – это, в настоящее время, ЕДИНСТВЕННЫЙ из всего его непосредственного окружения, которому отказывают в праве на образование и талант. Мне это показалось крайне несправедливым, поэтому я хотела бы продолжить знакомить читателей с «кругом Шекспира», а также с общим социально-политическим фоном, который определял события его жизни, для того, чтобы читатель сам для себя решил, мог или не мог Шекспир вообще что-либо написать или он, как предполагают «серьёзные исследователи», едва умел держать перо в руках и связывать слова в грамотные предложения.
Глава 3. Родители и дети во времена этого загадочного английского ренессанса.
Как уже упоминалось, во времена Шекспира в грамматических школах и других аналогичных средних учебных заведениях латынь и риторика были обязательными предметами. Так что ничего удивительного нет в том, что молодые люди, знавшие Уильяма Шекспира в юности, при чём стоявшие даже несколько ниже него в социальной иерархии этой средней буржуазной прослойки, стали известными людьми, издателями, поэтами, драматургами, религиозными миссионерами. Многие не продолжили дело своих отцов: не стали кожевенниками или фермерами. Они получили другие профессии, и их семьи им в этом всячески содействовали, потому что в этот период потребность в образованных людях из среднего класса была очень высока, и на это были как серьёзные экономические, так и политические причины.
Во-первых, были разогнаны основные центры грамотности и знания, существовавшие до этого в Англии – это монастыри. А во-вторых, ранее чисто феодальная Англия стала достаточно быстро и уверенно продвигаться по пути, впоследствии превратившем её в первую в мире индустриальную державу. С укрупнением ремесленных мастерских и увеличением объема торговых операций возникла необходимость в ведении делопроизводства: нужны были писцы, счетоводы и юристы. К числу новых образованных буржуа относилась и близкая к Шекспирам семья Нэшей. Они тоже не являлись аристократами, однако основатель семьи стал юристом, и его сыновья последовали примеру отца. Как мы видим, появилась новая прослойка средней буржуазии, выдвинувшейся из среды экономически успешных ремесленников. Эта прослойка стала носить добротные и модные одежды и обучать своих детей, что некоторых аристократов явно раздражало, поэтому, когда в 1572 году был принят закон, обязывавший всех мужчин по воскресеньям носить шерстяные шапки, для аристократии было сделано исключение. Таким образом, они хотя бы по воскресеньям могли отличаться по одежде от этих новых мелкобуржуазных выскочек. Для справки: этот закон был принят не для того, чтобы унизить простых людей, а для поддержки отечественной шерстяной промышленности.
Но, пожалуй, самый яркий пример и памятник тому, какую позицию в отношении образования занимала новая, вышедшая из ремесленного сословия буржуазия Стратфорда-на-Авоне - это Гарвардский университет. Да, не удивляйтесь: не было бы у Шекспиров юной соседки Катерины Роджерс (Katherine Rogers), ровесницы его близнецов Хемнета и Джудит, выросшей в доме номер 26 по улице Хай-стрит (26 High Street) в семье мясников Томаса и Алисы Роджерс, то не было бы и Гарварда. Её отец, Томас Роджерс, хорошо знал Шекспира, поскольку они некогда вместе служили в Стратфордской корпорации, да и жили рядом, хотя радикальный пуританин Томас и тайный католик Джон скорее всего не были близкими друзьями. Катерина также вышла замуж за мясника, но лондонца - Роберта Гарварда (Robert Harvard) - и поселилась в Лондоне по соседству с театром Глобус. Правда, вряд ли она этот театр посещала. И её родители, и семья мужа были воинствующими пуританами. Любопытно, что самый известный из её сыновей, Джон Гарвард, в будущем основатель Гарвардского университета, был крещён в той же самой лондонской церкви, в которой за несколько месяцев до этого отпевали младшего брата Шекспира Эдмунда. В 1637 году Джон Гарвард (сын и внук мясника и хозяина таверны!), предварительно закончив Кембриджский колледж Эммануэль, сел на корабль и отправился в Массачусетс, где успел до своей смерти от туберкулёза - всего через год - оставить полученные в наследство от мясников из Стратфорда деньги и 400 книг одному религиозному колледжу. Вот так, на деньги стратфордского мясника его внуком, сыном мясника - содержателем питейного заведения, был основан Гарвардский университет (12*). А где при этом были утончённые аристократы – неизвестно. Скорее всего проматывали оставленное родовое наследство в пивных, как это делал талантливый Елизаветинский драматург и первый известный критик Шекспира, аристократ Роберт Грин.
Вот до какой степени серьёзно подходили к делу образования подрастающих сыновей мясники (Роберт Гарвард), кожевенники (Генри, отец Ричарда Филда из Стратфорда) и даже зажиточные фермеры (Джон Дибдейл из Шоттери, отец Роберта Дибдела), потому что так было уже принято во второй половине 16 века в среде нарождающегося класса средней буржуазии, к которой принадлежал и Джон Шекспир - давать сыновьям возможность получить базовое классическое образование. Это открывало возможность получить престижную профессию либо через семилетнее профессиональное обучение в качестве подмастерья у представителей уважаемых профессии (издатели, юристы, и др.), либо в процессе службы в аристократических домах, куда можно было попасть только по рекомендации, и только уже грамотным человеком.
Что касается конкретно Джона Шекспира, то, как я уже ранее говорила, его психологический профиль откровенно не укладывается в тот портрет ограниченного, неграмотного ремесленника, единственного во всем Стратфорде-на-Авоне состоятельного и занимающего высокое положение в местной иерархии человека, который со злобным упорством не желает делать «как все» и отказывает своему сыну в получении уже так необходимых в то время для жизни знаний. Напоминаю, что Джон был исключительно амбициозным человеком, считавшим своего прадеда героем войны Алой и Белой Розы, отмеченным милостями cамогО Генриха VII (именно на этом основании ему в 1596 году было выдано право на фамильный герб), пытавшегося также приукрасить свой с трудом добытый герб гербовой символикой семьи Арденов (это уже в 1599 году). (13*)
Говорить о том, что Джон Шекспир не учил своего сына только потому, что жил в Стратфорде, был неграмотным и держал перчаточное дело, это значит не понимать социально-исторических условий того периода. Сын его близкого друга Адриана Куини - Ричард – также близкий друг Уильяма, мог писать обстоятельные письма, при чем в архиве Стратфордской корпорации сохранились не только письма, адресованные ему, а и его подробное деловое письмо Уильяму Шекспиру от 25 октября 1598 года с просьбой оказать финансовое посредничество. Письмо написано безупречно грамотно как по стилю, так и по содержанию. (14*) Это значит, что, во-первых, Уильям умел читать, а во-вторых, что практически все его друзья - сверстники из Стратфорда, выходцы из средне-зажиточной среды были грамотными людьми. Мне пока еще не удалось отыскать ни одного малограмотного сверстника Уильяма из круга друзей его семьи. Не удалось это и «антишекспиристам», поэтому они стараются не замечать того факта, что Шекспир рос в среде грамотных сверстников, а просто прилепили ему на лоб ярлык полуграмотного ростовщика и торгаша, не утруждаясь привести хотя бы какое-нибудь доказательство в пользу этого утверждения, кроме отсутствия школьных архивов. Все сыновья друзей и соседей Джона скорее всего учились именно в грамматической школе: это бесплатное и качественное классическое образование. И многие впоследствии имели деловые интересы в Лондоне, в частности, семья друзей Шекспиров Куини.
Создаваемый в последнее время образ Шекспира как провинциального неотёсанного дельца, вращающегося среди людей из тёмной ремесленной среды настолько далёк от истины, что уводит таких исследователей в мир своих современных им представлений о непреодолимой пропасти между ремесленниками и драматургами в Елизаветинскую эпоху. А в реальной жизни драматургия тогда была ещё не искусством, а таким же ремеслом, как и все остальные. Что касается Шекспира, то, как я показала на конкретных примерах, он был окружён образованными людьми, к тому же тесно связанными между собой некой вынужденной тайной, и они друг друга поддерживали во всех отношениях, как экономических, так и социальных. То есть они были «свои люди», и это «свои» объединяло людей также и по вертикальной социальной иерархии. Шекспир был окружён интересными людьми. Поэтому о них пишут исторические романы, в том числе и о друге Уильяма Ричарде Куини. И не потому, что он знал Шекспира, а потому что его семья была связана родственными узами с аристократами Гревилями, а социально – с кланом Лорда Стренджа, потенциального наследника престола, знаменитого мецената и хозяина популярной театральной труппы.
Стоит также вспомнить драматурга Кристофера Марло, сына сапожника, которого отец отправил учиться в Королевскую школу в Кентербери (The King's School, Canterbury), точно такую же грамматическую школу, как и в Стратфорде-на-Авоне, что дало ему достаточный уровень образования для поступления в колледж Корпус Кристи в Кембридже (Corpus Christi College). Никого не удивляет, что Кристофер Марло не стал подмастерьем у своего отца, или что Джон Гарвард не стал подмастерьем-мясником. А вот Уильям Шекспир мог, по мнению «серьёзных» исследователей, быть только малограмотным и всё тут! У авторов, которые это утверждают, в принципе нет никаких убедительных аргументов, ни фактов, поэтому они прибегают к прямым оскорблениям или искажениям фактов. Например, утверждают, что ВСЕ дети Уильяма Шекспира были неграмотны.
Какие все? Дочь Шекспира Сюзанна была не только грамотна (существует и всем известна её великолепно исполненная подпись под документом о вступлении во владение собственностью), но и исключительно умна. Рядом с её подписью стоит подпись её дочери Элизабет, будущей леди Бернард (или Барнард, как иногда произносят это имя - Bernard), которая была также грамотна. Кроме того, Сюзанна настолько пользовалась уважением местного общества, что ей, единственной из всех женщин Стратфорда того времени, была посвящена известная эпитафия на могильном памятнике, где автор восхищается ее поразительным для женщины умом и ее милосердием. Такую эпитафию не могли написать дочь с затем: семейные посвящения воспевали бы в первую очередь ее достоинства как жены и матери:
Witty beyond her sex, but that's not all,
Wise to salvation was good Mistress Hall.
И еще такие слова : «To weep with her that wept with all» (Полный текст на английском приводится в конце этой части (22*)).
«Witty» здесь употреблено в значении «умная». А за что Сюзанну могли бы так уважать жители Стратфорда и отличать её от других её современниц и соседей? Обратите внимания на слова «Wise» - мудрая, и «wept with all», то есть та, которая рыдала вместе со всеми, всем сочувствовала. Дело в том, что в Англии того времени большинство жён врачей (а муж Сюзанны Джон Холл к тому же был и знаменитый и исключительно талантливый врач) помогали мужьям в их врачебной практике и со временем практически приобретали неофициальную квалификацию медсестёр. Часто, когда муж-врач умирал, жена некоторое время продолжала его дело, то есть лечила людей как знахарка, но со знанием названий лекарств на латыни и их применения. Таких женщин называли “wise woman”. Очень вероятно, что и Сюзанна Холл продолжала некоторое время дело своего мужа и посещала больных, утешала членов их семей в тех случаях, когда она была бессильна помочь. Конечно, таких доказательств нет, но характер текста этой эпитафии косвенно свидетельствует в пользу такого предположения, и уж точно никак не описывает безграмотную тёмную женщину, какой стараются представляют её те, кого не устраивает очевидный факт, что дети Шекспира были грамотны.
Если девочка, дочь Шекспира была явна грамотна, то можно ли себе представить, что он не стал бы обучать грамоте своего единственного сына? Хемнет умер в возрасте всего 11 лет, о нём ничего вообще не известно. Он был несовершеннолетним, поэтому никаких юридических документов подписывать не мог. Вот поэтому и подписи его не сохранилось. Но, имея грамотную старшую сестру, вряд ли он умер безграмотным. Нет никакой логики в таком утверждении, но оно упорно делается, потому что нужны аргументы в пользу того, что невежа Шекспир ничего путного написать не мог. Вот их вдохновенно и выдумывают.
Что касается младшей дочери Шекспира Джудит, которую даже ярые «сратфордианцы» («прошекспировцы») считают неграмотной, потому что она, якобы, значок ставила вместо подписи, то мне кажется, они заблуждаются. Вспомним, что мать Шекспира Мэри вместо подписи рисовала бегущую лошадку. Но Джудит никаких картинок не рисует. Она ставит некий вензель, явственно напоминающий букву «J», с которой начинается её имя «Judith». Аналогичный вензель выводит в качестве подписи и известный киноактёр – звезда Голливуда Джонни Депп, и никто его за это не считает безграмотным (см. Иллюстрации). В любом случае, как минимум об алфавите Джудит понятие явно имела, иначе бы она не вензелем «J», а «котёночком» каким-нибудь подписывалась бы также, как и её бабушка «лошадкой». Так что утверждение о том, что ВСЕ дети Шекспира были безграмотны и на этой основе говорить о невозможности его авторства не имеет под собой никакой почвы. Скорее всего, все его дети были в той или иной степени грамотны.
Глава 4. Больной вопрос – подпись, почерк и орфография фамилии как улика против неграмотного «самозванца».
В качестве следующего доказательства «малограмотности» Шекспира почему-то приводят его личную подпись и почерк. Для меня лично почерк - это более чем больной вопрос. Я вынуждена была уже с 11 лет научиться печатать на русской и «латинской» печатных машинках быстро и «вслепую», потому что просто патологически никогда не могла разборчиво писать. Это при том, что я училась в начальной школе в те доисторические времена, когда динозавры-учителя преподавали их маленьким птеродактилям-ученикам такую науку, как чистописание. Ничего не помогло, но похвальную грамоту об отличном окончании начальной школы я всё-таки получила, несмотря на явно натянутую отметку по этому недосягаемому для меня предмету - чистописанию. Если это была «коррупция» со стороны моих первых учителей, то какая-то очень добрая: я имела привычку писать домашние сочинения в стихах, и никто почему-то не смеялся, даже мои шаловливые одноклассники. Они называли меня «наша поэтесса» и прощали мне мой кошмарный «полуграмотный» почерк. Когда в мои 16 лет пришло время расписаться за мой первый гражданский паспорт, то все сотрудники паспортного стола от души веселились над точно таким же значком, какой ставил вместо подписи отец Шекспира Джон: моя фамилия начиналась с буквы «Х», а он подписывался подобием «крестика», да и я, впрочем, тоже. Так что о подписи и почерке Шекспира и его ближних я пишу, увы, со знанием дела!
Чем она им так не угодила, «шекспирова» подпись, я просто не понимаю: она ведь очень напоминает подпись Леонардо да Винчи (см. Иллюстрацию), высокий интеллект и авторство которого никогда и никем не оспаривается, а его подпись никогда не называют «scraggly», т.е. неаккуратной. А посмотрели бы вы на варианты подписи знаменитого писателя Курта Воннегута: подписывался, как хотел, даже иногда включал в подпись свой портрет с вензелем! (см. Иллюстрацию) Жил бы он, бедолага, в 16 веке, мы б сейчас о нём тоже писали как о самозванце, присвоившем труды мистического образованного автора. Записывать Шекспира в число малограмотных людей на основании его подписи научно абсолютно не обосновано, но необходимо некоторым, как аргумент, что человек с такой подписью не мог писать сонеты. Не знаю, как вам, уважаемые читатели, а мне этот аргумент кажется абсурдным. К вопросу о почерке: графологи определили характер почерка Шекспира на основании его сохранившихся подписей как т.н. «секретарский» - этот тип почерка был типичным с начала 16 и до конца 17 века, особенно для драматургов, в отличие от почерка юристов и официальных писцов, которые употребляли более латинизированные шрифты, или от т.н. архаичных типов письма, использовавшихся для оформления манускриптов. Ничто в подписи Шекспира не указывает на его малограмотность. Говоря о почерке, уместно также вспомнить знаменитую Джейн Остин, почерк которой кроме неё самой никто не разбирал, поэтому её любимой сестре Кассандре часто приходилось собственноручно делать копии с её рукописей для издателей.
Что касается вариантов написания фамилии, то в то время ещё орфография не устоялась, имелись также и региональные различия написания и произношения собственных имён, поэтому не только фамилия Шекспир имела разные написания, но и фамилия такого известного драматурга как Кристофер Марло (1564 – 1593) на титульных листах его опубликованных произведений писалась по-разному: «Marlow, Marloe, Marley и Marlo». Интересно об этом писал Питер Фаррей (Peter Farey, 15*). Он поставил вопрос: «Можем ли мы считать, что все варианты имени Марло принадлежат одному человеку, или это всё разные люди?» И убедительно доказывает, что это – один человек. Никого не удивляет, что имя Марло имеет несколько известных вариантов написания, потому что Марло получил свою учёную степень в Кембридже – ему всё можно: называйся, как хочешь. А разнообразные написания фамилии Шекспир могут только означать, что все эти Шекспиры были разные люди, а сам он - невежда Шакспер. Какая-то уж слишком явная историческая несправедливость! А вот и ещё один пример написания фамилии известного театрального импресарио Филиппа Хенслоу (Philippe Henslowe), современника Шекспира: «Hinslye Hinshow Henshlowe Henseslowe». (16*) Ему тоже можно себя как угодно называть, поскольку после него остался рабочий дневник, который был опубликован только в 18 веке. Поэтому его не могут называть малограмотным на основе различного орфографического написания его имени.
А теперь перейдём к дефису, через который иногда писалось имя Шекспира на титульных листах его прижизненно опубликованных пьес. Первым через дефис имя Шекспира указал на титульном листе издатель Андрю Уайз (Andrew Wise) в 1598 году (William Shake-speare). Это было второе издание «Трагедии Короля Ричарда Второго» (в первом издании трагедии в 1597 году тем же Уайзом вообще имя автора не было указано). Далее Уайз издает в 1599 году первую часть Генриха Четвёртого, и снова указывает имя Шекспира через дефис. А на следующий год в 1600 он же, правда уже в содружестве с Уильямом Аспли (William Aspley) издаёт вторую часть Генриха Четвёртого, где имя автора пишется слитно и в той орфографии, в которой мы привыкли это имя видеть – «William Shakespeare». Приблизительно в этот же период, в 1598 году, выходит пьеса «Бесплодные усилия любви», изданная Катбертом Бёрби (Cutbert Burby), где имя автора указывается как «W. Shakespere». Явно написание имени автора зависит от издателя – такой, казалось бы, можно было сделать вывод. Ан нет! Оказывается, что при издании пьесы без указания имени автора в 1597 году за этим «не-указанием» прятался воскресший (погибший в 1593) Кристофер Марло, при чём совершенно непонятно, зачем ему было надо вносить такую полную путаницу с авторством, взяв для прикрытия имя реально существующего человека, да ещё про которого все, якобы, знают, что он не поэт, а «колбасник» из Стратфорда. Этим же он только мог бы привлечь к себе повышенное и ненужное ему внимание властей. Разве не легче просто взять псевдоним без привязки к реальному человеку, и тем более «не драматургу»? А что если этого человека приволокут в Тауэр и начнут пытать? Он же не сможет скрыть правду – на этом вся конспирация и кончится. Так что очень сомнительно, что Кристофер Марло решил скрыться под «дефисом» Shake-spear, когда «сфабриковал» свою смерть. «Хозяйке на заметку»: если вы тщательно изучите историю Марло, вы догадаетесь, что его убили планомерно и без надежды на воскрешение, увы!
А кто ещё скрывался под именем «W. Shakespere» - не ясно, но только ни в коем случае ни этот «быдло-перчаточник из Стратфорда», такое вот нынче бытует просвещенное мнение. Кто угодно мог иметь природный литературный талант, только не он. Почему? Потому что у него бизнес хорошо шёл, а поэты бизнесменами не бывают. Ну, бывают или нет, мы обязательно обсудим позже, и так же только на конкретных примерах, а пока закончим с орфографией вообще и дефисами в частности.
Существует ни на чём не основанное убеждение, что если имя писалось в 16 веке через дефис, то это обязательно псевдоним. Это отрицает известный шекспировед Дэвид Катман (David Kathman), который утверждает, что такого правила никогда не было и приводит примеры реальных людей 16-17 века, имена которых писались как слитно, так и через дефис. Например, имя поэта и протестантского священнослужителя Чарльза Фицджефри (Charles Fitzgeoffrey, 1576–1638) чаще писалось на титульных листах его произведений через дефис, чем слитно: «Charles Fitz-Geffry, Charles Fitz-Geffrey или Charles Fitz-Geffrie» - выбирай на вкус! Также два печатника – современники Шекспира - любили иногда свои фамилии указывать через дефис: вместо «Edward Allde» или «Robert Waldegrave» они писали на титульных листах своих печатных изданий соответственно «All-de» и «Walde-grave», и никто не считал и не считает, что это псевдонимы. Автор приводит и множество других примеров, но я ограничусь этими тремя просто для иллюстрации. (17*)
Из вышеприведённых примеров, я надеюсь, можно сделать вывод, что тот факт, что кому-то не импонирует подпись Шекспира или его почерк, а также факт написания имени автора через дефис не может служить аргументом в пользу безграмотности человека из Стратфорда или наличия какой-либо планомерной мистификации в отношении его личности. Кстати, пора бы уже перестать называть этого человека Шакспером, потому что сам он себя чётко в 1613 году при покупке недвижимости в Блэкфрайер называл именно ШЕЙКСПИРОМ. Я полагаю, он лучше наших современников знал, как его зовут.
Глава 5. Сенсация – «бомба»: неромантичное завещание и злополучный надгробный памятник
А вот теперь самое главное – завещание. Наткнувшись на этот документ в 1747 году Джозеф Грин, антикварий из Стратфорда, был разочарован его «бездуховностью». Это было уже в то время, когда образ благообразного одухотворенного гения раздули вне всяких мыслимых пропорций, что дало начало недоверию и скептицизму, и далее через века покатился всё разбухающий в размерах грязи ком, залепивший образ человека из Стратфорда до такой степени, что сам бы он себя сейчас уже точно не узнал. О тексте завещания обычно отзываются так: «Вот, скудоумный бюргер какой, только о судьбе своих денежек и заботится! А литературное наследие где, а черновики, а книжки?». Тут уместно было бы задать себе вопрос: «При каких обстоятельствах внезапно скоропостижно скончался Уильям Шекспир?» И вопрос этот исключительно занимательный. Если бы Шекспир «занемог и слёг», его лечил бы его талантливый зять Джон Холл, врач, создавший лекарство от цинги на основе листьев, плодов и трав, содержащих аскорбиновую кислоту, более чем за сто лет до того, как это открытие сделал шотландский врач Джеймс Линдт (James Lind). Джон Холл успешно лечил всю свою семью, соседей, и даже приглашался в Лондон на консультации. Доктор Холл также методично вел журнал историй болезней. Это журнал был приобретён у Сюзанны в 1643 году хирургом Джеймзом Куком (James Cooke), отредактирован и впоследствии опубликован в виде книги «Hall’s Select Observations on English Bodies». В этой книге подробно описаны курсы лечения в том числе для самого Джона, его жены Сюзанны, дочери Елизаветы даже поэта Майкла Дрейтона. А вот про фатальную болезнь его тестя Уильяма – ни слова! Странно, не правда ли?
К сожалению, рамки данной публикации просто не позволяют мне подробно освещать дополнительные исторические факты и теории. Но я решила всё же упомянуть некоторые любопытные исторические моменты только для того, чтобы показать, что люди, окружавшие семью Шекспира, были связаны сложными деловыми отношениями и тайными духовными интересами, которые они вынуждены были скрывать. И эти их интересы были иногда окутаны такой же тайной, как и жизнь их друга Уильяма Шекспира. Я вам просто в общих чертах представлю эту детективную картинку для создания исторического фона, на котором вокруг наших героев развивались драматические события начала далёких 1600-х годов.
Например, Ричард Куини, близкий друг Шекспира и отец его будущего зятя был в мае 1602 года убит в Стратфорде, и это не просто трагическая случайность, там были замешаны люди Фулка Гревиля (Fulke Greville), того самого, которому в 1604 году Корона подарила знаменитый замок Уорик, и он его восстановил из руин всем нам, современным туристам, на радость. Про убийство Ричарда Куини был даже написан исторический роман, но я для объективности исследования, вынуждена отложить его чтение до лучших времён (Murder in Stratford BY AUDREY PETERSON). Семья Гревилей состояла в родстве с семьёй Куини по браку, и сам Гревиль злодеем ни в коем случае не был, скорее наоборот, никого не осуждал, покрывал своих протеже и т.д. На момент смерти Шекспира именно Фулк Гревиль, уроженец Стратфорда-на-Авоне (1554), был тем официальным представителем Короны в Стратфорде, в обязанности которого входило освидетельствование тел умерших и регистрация их смерти с указанием её причин.
Гревиль сам был талантливым поэтом и драматургом, близким другом поэта Филиппа Сидней и патроном поэта и драматурга Бена Джонсона. Последний имел свою философскую позицию в отношении правомерности убийства, если это нужно, и уже в своё время сидел в тюрьме за убийство на дуэли своего друга – актёра. Вместо казни получил от Короны полное прощение в обмен на церковное покаяние. Тут приходится вспомнить и его высказывание о том, что иногда Шекспир в своих фантазиях заходил слишком далеко и его надо было останавливать («sometimes it was necessary he should be stopped»). (18*) Его патрон Фулк Гревиль, кроме литературных дарований и высоких государственных постов ещё был, называя вещи своими реальными именами, шпионом. Именно так. Он был официальный вербовщик Короны и разъезжал по всей Европе, вербуя информаторов и курьеров для нужд Её Королевского Величества. Разумеется, и по Италии тоже, и даже в первую очередь. Вот так вот всё увлекательно, и это чисто к сведению, для презентации широкого контекста, поскольку данный конкретный узкий контекст не позволяет мне начать новое повествование, хотя Сэр Фулк Гревиль этого безусловно заслуживает. Мы с ним, конечно, снова встретимся в этом повествовании, потому что его жизнь слишком тесно была переплетена с жизнью Шекспира, и он – один из сильных кандидатов в Альтернативные Шекспиры.
Далее, согласно непроверенному слуху, записанному в 1660-х годах в своих дневниках страдфордским викарием Джоном Уордом (John Ward), незадолго до смерти Шекспира Бен Джонсон, о котором тоже всю жизнь ходили различные «шпионские» слухи, встречался с Уильямом в Стратфорде, и их встреча сопровождалась неумеренными возлияниями, за которыми последовала лихорадка Шекспира и его скорая смерть. На эту тему стратфордские экскурсоводы годы назад не переставали острить: вот, допраздновался, мол! И я лично, вслед за ними, повторяла эту байку, за что мне до сих пор несказанно стыдно. В 1628 году печальная участь постигла и самого Фулка Гревиля. Его слуга Ральф Хейвуд, помогая ему одеваться в его лондонском доме, внезапно выхватил нож и два раза ударил им своего хозяина, а затем заперся в своей комнате и нанёс себе четыре смертельных удара тем же ножом. Ральф Хейвуд был не лакей, а слуга-джентльмен, многие годы выполнявший специальные поручения своего господина. На момент смерти Шекспира в 1616 году он уже работал на Гревиля. Свидетели его ссоры с хозяином доложили, что Ральф громко кричал «Will …. Will», что было расценено как его недовольство тем, что его обошли в завещании, поскольку это слово именно такое значение и имеет. А ещё – это традиционное и широко употребляемое сокращение имени Уильям. Но об этом стали думать только в последние годы. Я предоставляю читателям самим оценить эту «информацию к размышлению» и возвращаюсь к завещанию Шекспира и всех «Почему» с этим связанных. Но теория о том, что, Шекспир, вполне возможно, умер от менингита, вызванного инфекцией после ранения в глаз и переносицу (от такого-же удара умер и Кристофер Марло в 1593 году) не совсем лишена разумной почвы. Вокруг смерти Шекспира столько же конспиративных теорий, сколько их вокруг гибели Пушкина, Есенина, Маяковского. Мы ведь только знаем, чем он официально занимался. А вот чем он занимался «на досуге» мы могли бы узнать только, если бы его повесили. И не знаем только потому, что ему посчастливилось выжить. К этому вопросу я также вынуждена буду вернуться. Без этого невозможно понять, «куда исчез Шекспир». Так же, как и в случае с Пушкиным, там не всё ладно, простите за такую грустную тему, с черепами, и множество других вопросов, которых я касаться в этой работе не буду.
Давайте постараемся понять о чём беспокоился в первую очередь Шекспир на момент написания повторного завещания в конце марта 1616 года? C учётом вышеупомянутой общей около-шекспировской ситуации, я думаю, что он позаботился в первую очередь не о том, чтобы оставить после себя какие-либо бумаги, а чтобы уж точно ни одной лишней бумажки не осталось. Одним из «коронных» аргументов в пользу неадекватности наследия Шекспира, является отсутствие какой-либо оставшейся переписки. «Ясно, - говорят «серьёзные» исследователи – писать-то не умел, вот и писем нет: за него же всё писал Кристофер Марло!» И вот ведь назадача-то какая: от Кристофера Марло не осталось НИ ЕДИНОГО ПИСЬМА!!! А вот пьесы остались, и под его собственным именем, так же, как и у Шекспира. И никто его авторства на основании отсутствия дневников, черновиков и переписки не оспаривает. А Шекспиру такие привилегии публика не позволяет. Спрашивается, почему бумаг у Марло не осталось? Познакомьтесь с его биографией – у вас голова пойдёт кругом и все вопросы отпадут. Вы с лёгкостью ответите на вопрос, остался ли он жить и работать «под Шекспира», или, увы, был унесён ветром больших политических игр. Про то, кто чем в свободное от писательства время занимался, речь обязательно пойдет в последующих главах. Похоже, что любые бумаги, какие только могли быть в доме, на всякий случай закончили жизнь в Шекспировском камине ещё когда он был в полном сознании. Теми бумагами, которыми не успели протопить камин в доме Шекспира, почти наверняка разожгли камин в историческом замке Уорик. Нет бумаг – нет проблем, и семья, соседи и друзья спят спокойно.
А как же книги? Рассуждают так: книги были дорогие, значит, если они в завещании не указаны, то их в доме никогда и не было. Следовательно, Шекспир не читатель, а значит и не писатель. А скорее всего вообще писать не умел. Вот ему и приговор – неуч!
Неверно, при чём в корне неверно! Знаете ли вы, что почти никто из признанных академических умов – современников Шекспира – в своих завещаниях никаких книг не упоминал и никому не оставлял. Иногда действительно оставляли, когда речь шла о коллекционных изданиях и обширных библиотеках. Но это – скорее исключения из принятой практики создания завещаний в рассматриваемый нами исторический период. Самое забавное, что именно Сэр Франсис Бэкон, основной претендент на звание «Тайного Шекспира», ни словом в своём завещании ни о каких книгах не обмолвился. Правда, он говорил о своих рукописях (это не были, конечно театральные пьесы), но не о судьбе своей библиотеки. Никого это, как обычно, не удивляет, так же как, и тот факт, что и другой известный автор времён Шекспира Реджинальд Скот (Reginald Scot), который в качестве библиографии для своего трактата о колдовстве, популярного и в наши дни, привёл почти 200 разных источников, как латинских, так и древнеанглийских, тоже ни о каких книгах в своём завещании не упоминает. А ещё был великий Елизаветинский теолог, слава которого даже затмевала иногда славу самого Френсиса Бэкона, Ричард Хукер (Richard Hooker), так и он ни о каких книгах в своём завещании речь не ведёт: их как бы «нет как нет». Заметьте, никто к этим людям претензий не предъявляет и не сомневается на основании отсутствия книг в завещании в их способности создавать серьёзные произведения. А что же актёры и драматурги того периода? Этим вопросом заинтересовались два исследователя (E. A. J. Honigmann and Susan Brock), которые изучили завещания 14 английских актёров и драматургов за период 1558-1642 годов, и с удивлением обнаружили, что из этих 14 только трое упомянули книги в своих завещаниях. Самое поразительное, в список тех драматургов, которые не включили книги в своё завещание, попали такие известные литераторы, писавшие для драматических представлений, как поэт и историк Самюель Даниель (Samuel Daniel, 1562 –1619) и поэт и драматург Джон Марстон (John Marston, 1576 –1634). (19*)
Все эти завещания находятся в открытом доступе, но бесплатно их можно просмотреть, только лично посетив британский Государственный архив в Кью. Однако их предоставляют для «скачивания» за умеренную плату всем желающим. Так что игнорирование «серьёзными научными исследователями» того факта, что в 11 из 14 изученных завещаний драматургов ни о каких книгах речь не идёт, можно с уверенностью считать несерьёзным подходом к научному литературоведению. Но убеждать их в этом уже бесполезно. Раз и навсегда решив, что Шекспир – это «подстава» и мистификация, на все неудобные для этой концепции факты они всегда будут закрывать глаза.
Далее отмечают отсутствие упоминания каких-либо рукописей или авторских прав на издание пьес, забывая, что в рассматриваемый период театральная практика была такова: автор продавал свою пьесу театральной труппе, и на этом его права заканчивались. Если пьеса шла с аншлагом, то автору иногда выплачивался дополнительный гонорар. Это касалось всех театров, а не только того, для которого писал Шекспир. Не мог он никому завещать то, что ему не принадлежало. Что касается сонетов, то это чисто личные и достаточно компрометирующие его произведения, которые он никогда не собирался издавать. Есть мнение, что они были изданы именно для того, чтобы скомпрометировать их автора и заставить его быть более осторожным в своих текстах, в которых иногда проскальзывают довольно прозрачные параллели с современным автору социально-историческим контекстом. Это именно то, о чём Бен Джонсон говорил: «Его иногда надо было останавливать». Но это уже тема последующих частей. Пока я говорю только о биографии Шекспира, а не о его творчестве. Таким образом, о торжественном завещании права на издание сонетов тоже не могло быть и речи. Права на издания его двух первых поэм («Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция» были проданы издателям ещё в 1593-1594 годах. Тоже нечего завещать. Есть и ещё две спорные поэтические работы, о которых говорят, что Шекспир их не писал. И знаете, что? Он ведь их и правда, похоже, не писал!
Тех, кого беспокоит отсутствие «драматургического наследия» Шекспира, рассуждают от этом с позиции нового времени. Но в 16-17 веках никаких «черновиков» как таковых драматурги не писали. Строго говоря, всё, что выдавалось актёрам непосредственно перед тем, как им надо было это исполнять (чтобы они не успели продать текст конкурентам) – это были черновики. Автор их набрасывал и передавал менеджерам труппы. Их называли «грязными» текстами, или «fowl papers». Начисто переписывались только те пьесы, которые менеджмент решал подготовить для публикации. Для этого обычно обращались к писцам. А драматурги никаких черновиков уже прошедших пьес дома не хранили, так как они, за редким исключением, не имели на них издательских прав. Кроме этого, по словам Бена Джонсона, актёры труппы говорили ему, что Шекспир никогда ничего даже не вычёркивал, а не то, что переписывал набело. Он просто начинал писать сцену сначала, если его что-то не устраивало, что представляло трудности при редактировании текстов для печати.
В любом случае, утверждать, что в доме Шекспира после него не осталось ни одной книжки и ни одной заметки только потому, что это не указано в завещании – не верно. В завещании указано только то, что имело значимую материальную ценность и могло бы повлиять на благосостояние семьи. А никакие личные записи Шекспира на том этапе материальной ценности не представляли и никому не были нужны. Из него же тогда ещё не сделали идола и туристическую рекламу. Это уже в середине 18 века сообразительные жители Стратфорда спилили тутовое дерево на том месте, где некогда стоял последний дом Шекспира, и последующие многие годы продавали различные деревянные поделки из этого «шекспирова» дерева, которое он, якобы, сам и посадил. Воистину нескончаемым было это удивительное дерево!
Далее отмечается сугубо практический характер завещания – всё по делу, и никакой романтики! Если бы критики припомнили, в какой ситуации Шекспир был вынужден переписать своё завещание, то в его строках они прочли бы не жадность ростовщика и узколобость торговца зерном и шерстью, а, в первую очередь, беспокойство отца за судьбу дочери, которая, как оказалось, вышла замуж за несерьёзного шалопая, к тому же лет на пять её моложе. Томас Куини, муж Джудит, был не чужой Шекспирам - сын близких друзей, поэтому в первом (январском) завещании его будущего свёкра ему была выделена достаточно приличная сумма на содержание жены и семьи. Но когда, уже через месяц после свадьбы с Джудит, другая женщина родила ребёнка от Куини, при чём и мать, и ребёнок умерли, и разразился большой скандал, то Шекспир понял, что не может такому человеку доверить заботу о своей дочери. Поэтому он и составил достаточно изощрённую схему, при которой муж Джужит ни коим образом не сможет промотать её состояние. И как он был прав! Уже через много лет после смерти Шекспира, в 1630 году Томас Куини попытался продать право долгосрочной аренда на землю и дом в центре Стратфорда, но, благодаря предусмотренной системе опеки у него ничего не вышло. Так что Шекспиром при составлении завещания руководила не корысть, а забота о надёжном финансовом тыле для своей неискушённой младшей дочери и её будущих детей. Это не ростовщическая узколобость, а философская дальновидность. Таким отцом надо восхищаться, а не потешаться над ним. Но это моё частное мнение.
Я думаю все вышеприведённые аргументы будут достаточными для суда присяжных, который, внимательно рассмотрев их, вынесет Шекспиру оправдательный приговор: «На основании текста завещания подсудимый Шекспир невеждой быть признанным не может!» Я уверена, что так бы оно и было, если бы такой исторический суд когда-либо состоялся. Из того факта, что бумаги Шекспира не сохранились не может следовать, что у него никаких бумаг никогда не было. Он ведь, как минимум, имел обширные деловые связи. При чём, как уже было доказано, с грамотными людьми. Никакая личная коммерческая документация или переписка также не сохранилась. А ведь она-то явно была! Сохранились только официальные архивные записи Стратфордской корпорации и лондонских архивов, но ничего личного, так же, как и у Ричарда Куини, со всей очевидностью грамотного человека, никаких личных деловых бумаг и писем не сохранилось, а только те, что поступали на его имя в Стратфордскую корпорацию.
Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что отсутствие рукописных материалов нельзя принимать как неопровержимое доказательство, что их никогда не было. Они просто не дошли до нашего времени. Нельзя забывать, что страна в середине 17 века прошла через разрушительный огонь гражданской войны: замки стирались с лица земли, Король потерял голову, и перед внучкой Шекспира, последним его прямым потомком, и её первым, а затем, с 1649 года и вторым мужем – стойкими роялистами, встали совсем другие задачи. В доме Элизабет и её второго мужа тайно собирались роялисты, это был центр «подпольного» сопротивления режиму Кромвеля. Супруги уцелели, и именно за заслуги перед Короной возвратившийся из изгнания Король Чарльз II в 1661 году пожаловал мужу Элизабет его титул: он стал «Sir John Bernard, Knight». В такой обстановке в большинстве неаристократических домов личных бумаг для передачи потомству не осталось. То, что осталось – это исключение, а не правило.
Но я уже предвижу, как критики торжественно вытягивают из колоды свой самый главный козырь: надгробный монумент 1620-х годов, изображавший старичка с мешком, который был позже заменён барельефом «колбасника» с пером. Получается, что на родине Шекспира в Стратфорде никто при его жизни и не подозревал, что он известный драматург, раз это никак в его надгробном монументе не отражено. И ведь опять эти критики, даже не догадываясь об этом, проявляют своё полное незнание социально-политического контекста стратфордской жизни того периода. К началу 1600-х годов в руководстве Стратфордской корпорации усилилось влияние олдерменов-пуритан, и политика корпорации начала постепенно радикализироваться. В 1602 году в Стратфорде были полностью запрещены выступления гастролирующих театральных трупп и вообще всякое упоминание о театре и драматургах. В Лондоне подобные инициативы пока ещё подавлялись любившей развлечения больше политики публикой. А в Стратфорде любого, кто решился принимать артистов в своих помещениях или на частных открытых площадках штрафовали сначала на сумму 10 шиллингов, но к 1612 году эта сумма уже выросла до устрашающей цифры – 10 фунтов, что эквивалентно нынешним 1000 фунтов стерлингов. Так что желающих намекать на существование театров и богопротивных для пуритан драматургов как ветром сдуло. Поэтому и бюргер с мешком был гораздо более уместен в качестве памятника, чем драматург с пером. Что касается надписи, да ещё на латыни, то её всё-таки не каждый второй мог в Стратфорде прочитать. Тем более, что она достаточно витиевато и завуалировано составлена (12*).
Заключение к Части 1. «10 заповедей» сторонников образа «бюргера-недоучки»
Подводя итоги первой части моего исследования, я бы хотела ещё раз напомнить основные аргументы-заповеди в пользу малограмотности Уильяма Шекспира, которые при внимательном их рассмотрении рассыпаются вдребезги.
Заповедь 1. Сын перчаточника из провинциального городка Стратфорда на Авоне не мог получить в этом городе базового классического образования, потому что, вследствие неграмотности своего отца мог только провести детство в качестве подмастерья кожевенника.
Неверно. Сын кожевенника Генри Филда стал известным лондонским издателем и автором памфлетов. Сын фермера-йомена Роберт Дибдейл из Шоттери (сосед и ровесник Анны Хетуэй) стал католическим священником-миссионером, сирота из Уорикшира Майкл Дрейтон стал великим поэтом, хотя не учился в университете, сын башмачника из Кентербери Кристофер Марло окончил и грамматическую школу, и Кембриджский университет и стал драматургом, пасынок кирпичника и подмастерье-кирпичник Бен Джонсон из Лондона стал великим драматургом и поэтом-лауреатом, хотя также в университете фактически не учился, внук мясника из Стратфорда, сын лондонского мясника, окончил колледж в Кембридже и основал Гарвардский университет. Список можно было бы продолжить, но и этих примеров достаточно, чтобы показать несостоятельность аргументов в пользу природного и социального невежества уроженца Стратфорда Уильяма Шекспира.
Заповедь 2. Характер почерка и подпись Шекспира свидетельствуют о его малограмотности.
Неверно. Графологи характеризуют почерк Шекспира как «секретарский», типичный для драматургов и частных секретарей того времени, в отличие от «судебного» и «архивного» типов почерка. Подпись Шекспира по качеству мало отличается от подписи Леонардо да Винчи и других знаменитых интеллектуалов. Никаких научных оснований для Аргумента 2 не существует. Это чисто субъективная оценка критиков.
Заповедь 3. Шекспир и все его дети были неграмотны: об этом свидетельствуют их подписи. Значит и отец их не отличался образованностью.
Неверно. Старшая дочь Шекспира Сюзанна была грамотна и умна, поэтому пользовалась уважением жителей Стратфорда. Поскольку её учили грамоте, значит грамоте учили и её младшего брата, который умер в 11 лет - слишком рано, чтобы оставить свою подпись под юридическим документом. Младшая дочь скорее всего знала алфавит, поскольку подписывалась вензелем с явно выраженной буквой «J», с которой начинается её имя, а не рисовала картинку, как её бабушка Мэри Арден. Многие современные знаменитые люди подписываются аналогичными вензелями.
Заповедь 4. Имя Шекспира на титульных листах имеет различную орфографию, значит это разные люди. Когда имя Шекспир пишется через дефис, это означает, что подлинный автор скрывается за псевдонимом.
Неверно. Имя поэта и драматурга Кристофера Марло на титульных листах также писалось различно - «Marlow, Marloe, Marley и Marlo» - в силу того, что в тот период орфография личных имён ещё не устоялась. Имена обычно записывались чисто в фонетической транскрипции в редакции издателя. Через дефис часто писались имена реальных авторов или издателей, иногда просто для привлечения внимания к фамилии, например, «Fitz-Geffry, Fitz-Geffrey или Fitz-Geffrie» вместо Fitzgeoffrey, или «All-de» и «Walde-grave» вместо «Allde» или «Waldegrave». Ни одно из этих имён, разделённых дефисом не являлось псевдонимом. Конечно, иногда написанное через дефис имя могло быть и псевдонимом так же, как и любое другое имя, написанное слитно.
Заповедь 5. Первый памятник Шекспиру изображал не драматурга, а торговца зерном. Значит Шекспир никакого отношения к драматургии не имел.
Неверно. Уже с 1602 года пуританским руководством Стратфордской корпорации всякое упоминание о театральной деятельности на территории города было запрещено. Для администрации Стратфорда Шекспир был прежде всего уважаемый инвестор, именно так они его и хотели помнить.
Заповедь 6. В завещании нет упоминания о книгах, значит Шекспир их никогда не имел.
Неверно. Книги в завещании упоминались в те времена крайне редко, и это было нетипично. Такого упоминания нет в завещаниях таких известных интеллектуалов – современников Шекспира, как Франсис Бэкон, Реджинальд Скот, Ричард Хукер, Самюель Даниель, Джон Марстон и многих других, включая известных драматургов и артистов. И это в их случае не вменяется им в вину.
Заповедь 7. Нет дневников, нет переписки, нет бумаг. Вывод – не умел писать.
Неверно. Ведение дневников тогда ещё не вошло в моду. Это была большая редкость. Тем более записывать свои мысли, указывать имена и откровенничать о событиях личной жизни было довольно опасно. Любой из связанных с хозяином людей мог внезапно превратиться во врага Короны, и связь с таким человеком могла бы быть расценена как соучастие. Государство ужесточило контроль за своими подданными, поэтому подданные с детства учились осторожности. Те, кто занимался дополнительным неофициальным заработком из кармана государства или тайным миссионерством из кармана Ватикана, тоже старались после себя писем и бумаг не оставлять, как не осталось никаких личных писем после смерти талантливого драматурга Кристофера Марло. Читать Шекспир умел, потому что его друг Ричард Куини писал ему обстоятельные деловые письма.
Заповедь 8. В завещании нет распоряжений о передаче рукописей или авторских прав наследникам. Вывод: никаких пьес и стихов не писал.
Неверно. Прав на издание пьес у Шекспира, как и у большинства современных ему драматургов, не было. Они принадлежали владельцам театральной труппы, которая выкупала у автора его пьесы с автоматическим правом на их издание. В 1616 году Шекспир их больше не писал, и никаких набросков не делал. В театрах же понятие черновика вообще не существовало. Пьесы для сцены писались только в виде рабочих «подсказок» для артистов (“fowl papers”). Каждый день шла новая пьеса: ни репетировать толком, ни переписывать было некогда. Набело пьесы переписывали писцы с этих «подсказок», которые хранились в архиве труппы. Поэтому у драматургов, постоянно работавших с одной только труппой, вряд ли хранились дома их наброски.
Сонеты Шекспир никогда не планировал тиражировать для широкой публики. Они были чисто личными и предназначались для круга его друзей.
Заповедь 9. Деловой, а не возвышенный характер завещания. У Шекспира не поэтическая душа. Он не может быть автором лирики.
Такой вывод никак нельзя делать из текста завещания. Во-первых, все завещания современников Шекспира, которые мне удалось просмотреть, носят сугубо практический характер. Это достаточно стандартный документ, который составляется нотариусом со слов завещателя и касается в первую очередь материальных, а не моральных ценностей. А никакие записки Шекспира на том этапе ни на каком аукционе не принесли бы ни пенни. Его культ начался много позже.
Последнее завещание Шекспира определяло сложную схему наследования вперёд на несколько поколений только по той причине, что он был вынужден принять меры для финансовой защиты своей младшей дочери и её будущей семьи. Первое завещание было гораздо проще, но к концу марта 1616 у Шекспира появились серьёзные причины волноваться о будущем своей дочери Джудит, и история показала, что он был прав в своих опасениях. Это завещание не бюргера-стяжателя, а любящего и заботливого отца, и уже этим оно высоко духовно.
Заповедь 10. Шекспир был малограмотен, потому что мы так решили, мы – серьёзные авторы, а значит так это всё и есть.
Нет, уважаемые серьёзные авторы, вот это-то уж совсем не аргумент!
О чём автор задумался, поставив точку в конце Части 1?
Надо сказать, что изначально я подошла к данному исследованию безо всякой готовой концепции. Моё долго дремавшее в отношении проблем шекспироведения любопытство проснулось только в 2014-2016 годах, когда в связи с юбилейными датами – 450 годовщиной рождения Барда и 400 годовщиной его смерти, как водится, началась массированная Шекспир-атака на неискушённого почитателя его вневременных произведений, которая окончательно затуманила этот и без того неотчётливый образ. Каждый клан атакующих был по-своему прав, во всяком случае, так казалось при поверхностном ознакомлении с их друг друга взаимоисключающими аргументами. Будучи убеждённым сторонником истины, что правда всегда посередине, я решила подвергнуть критическому анализу каждый из уже набивших оскомину постулатов, и сделать это, за отсутствием конкретных фактов, путём изучения известных в истории биографий людей и различных событий, реально происходивших вокруг нашего загадочного Барда. Я сопоставила эти события и судьбы, уяснила для себе логику поступков рассматриваемых героев, действовавших сообразно элементарной житейской мудрости, не претерпевшей изменения с течением веков, так как человек, по мнению антропологов, с тех пор как у него отвалился хвост (если он вообще у него когда-либо был), по сути почти не изменился. И пришла, к своему полному удивлению, к неожиданным для меня самой выводам, которыми я поделюсь с читателями во второй или третьей части (это уж как получится) этой почти детективной публицистической саги.
Думаю, что после первого этапа моего исследования я могу смело отмести все аргументы о мнимой необразованности Уильяма Шекспира из Стратфорда-на-Авоне. Поэтому я не буду именовать этого интересного во всех отношениях человека «Шакспером», и во второй части я буду искать ответ на другую группу вопросов: «Мог ли Шекспир без университетской степени расширить горизонты своих знаний иным способом? Были ли у него возможности получить рекомендацию для службы в аристократическом доме? Мог ли у него быть тайный покровитель или ментор, если да, то что могло их связывать? Куда он «исчезал»: выезжал ли он за пределы Англии, если да, то куда именно?». Я должна найти ответы на эти вопросы прежде, чем я начну задавать себе вопрос: «Мог ли у Шекспира развиться, в его реальных жизненных условиях, природный литературный талант, если таковой у него был? Если он был способен создавать литературные произведения, то что именно из приписываемых ему работ он действительно написал?» Вот такая программа на последующие главы.
Я хотела бы завершить тему гипотетических шекспировских школьных лет одной удивительной мини-биографией человека уже из не очень удалённого прошлого, и из совсем уж не дальних стран - человека, имеющего самое прямое отношение к созданию современного образа Уильяма Шекспира в представлении российского читателя. В прошлом веке в семье ремесленника из Витебска родился сын. Семья со временем переехала в Москву, но вскоре началась война, и юноша работал на оборонном заводе, учился на ускоренных курсах при горно-металлургическом техникуме, затем прошёл военную подготовку в артиллерийско-миномётном училище, далее фронт, а после войны – заочное окончание школы и также заочное обучение на историческом факультете одного из российских пединститутов одновременно с продолжением службы в армии. С дипломом историка в кармане молодой человек вышел в отставку и решил применить свои знания металлургии, артиллерийского дела и истории в управлении общественного питания, где он и работал, одновременно заочно обучаясь во Всесоюзном институте советской торговли. Это я рассказываю строго по статье из Википедии, поэтому дальше я позволю себе прямую цитату: «Занимался самообразованием, сосредоточился на изучении Шекспировской эпохи.» Самообразование явно дало свои плодотворные ростки. Этого удивительного человека стали называть «литературовед, шекспировед, в 1989—1999 годах учёный секретарь Шекспировской комиссии при Российской академии наук. Автор ряда научных работ по истории английской культуры XVI—XVII веков.» (20*). К сожалению, этого человека уже нет, так же как, и Уильяма Шекспира. Поэтому возможности оценивать его творчество ограничены только печатными текстами, к которым я буду вынуждена вернуться. Но пока меня интересуют только биографии.
Именно этот человек, сын ремесленника и главный начальник «по Шекспирам» в академическом мире писал о человеке из Стратфорда, что он, Шекспир (вернее Шакспер) - сын ремесленника, поэтому ему самообразование полностью «заказано», и всё, чем сын ремесленника из провинциального города может стать - это только подмастерьем-перчаточником, подставой, невеждой. А по сему этого ростовщика Шакспера из среды таких же как он полуграмотных невеж никогда и никто за драматурга из его современников не принимал, зато ему отсыпали горсти золотых монет за молчание и использование его имени, а затем выставили вон, когда он стал больше не нужен истинным талантам. Я не утрирую, я почти цитирую. ВСЕ дети Шекспира, повторял автор несколько раз на страницах своей книги, неграмотны (21*). В том, кто именно кого за кого «принимал/не принимал», мы постараемся разобраться в последующих главах. Но я должна заметить, что даже самые ярые западные «бэконианцы» и «оксфордианцы» были несколько ошарашены таким инновационным экспертным суждением.
Конечно, каждый автор может иметь своё мнение и высказывать его в любой удобной для него форме. Просто мне не совсем ясно, почему упомянутый мной автор ни минуты не сомневался в том, что он, сын ремесленника из Витебска, с массой заочных не-литературных и не-лингвистических дипломов, мог в результате интенсивного самообразования выйти на такой уровень, чтобы писать научные книги о Шекспире и истории современной Шекспиру Англии, а самому Шекспиру, сыну ремесленника из Стратфорда, автор никакого шанса не отпускает знать историю своего собственного родного края и выучиться настолько, чтобы писать самому за себя и о себе? «Почему?» - вопрошаю я, но вопрос повисает в воздухе: некому ответить…
Продолжение следует.
12* Harvard and the Bard. Financial Times (www.ft.com/content/c6eff468-061c-11e1-ad0e-00144feabdc0)
13* Coat of Arms
14* Letter from Richard Quiney to William Shakespeare, October 25, 1598 (Contributed by
The Shakespeare Birthplace Trust), ER27/4, recto
15*Farey, Peter. «THE SPELLING OF MARLOWE'S NAME» (www.rey.prestel.co.uk/names.htm)
16* Honigmann, Ernst. Shakespeare: The Lost Years, Manchester University Press, 1985
17* Kathman, David. The Spelling and Pronunciation of Shakespeare's Name (http://shakespeareauthorship.com/name1.html)
(18*) Jonson, Ben. “DISCOVERIES MADE UPON MEN AND MATTER
AND SOME POEMS”. (http://www.everypoet.com/archive/poetry/Ben_Jonson/)
19* Shakespeare's Will. Part 10 of "Critically Examining Oxfordian Claims"
(http://shakespeareauthorship.com/shaxwill.html)
20* Гилилов, Илья Менделевич. Статья из Википедии (https://ru.wikipedia.org/wiki/ Гилилов,_Илья_Менделевич
21* Гилилов, И.М. «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса». М., издательство «Артист. Режиссёр. Театр», 1997
22* en.wikipedia.org/wiki/Susanna_Shakespeare
Witty above her sex, but that's not all,
Wise to Salvation was good Mistress Hall,
Something of Shakespeare was in that, but this
Wholly of him with whom she's now in blisse.
Then, passenger, hast nere a tear
To weep with her that wept with all
That wept, yet set herself to chere
Them up with comforts cordiall?
Her love shall live, her mercy spread
When thou hast nere a tear to shed.