Порой – упрёки: «Парень, больше тайны,
Зачем ты всё под рифму – напоказ?»
Но эти откровенья не случайны,
Необходимы, правильны сейчас.
А кто со мной? Кто так же сбит на взлёте.
Кто жив лишь тем, что может сочинять.
И вы меня когда-нибудь поймёте,
Как ни стремитесь нынче не понять.
Представьте, будто кнопочка нажалась,
И – лопнуло. Чуть держишься за нить.
Вы скажете: зачем давить на жалость?
Я не давлю, я силюсь объяснить.
Поэзии каноны да скрижали
Известны. Но, пускай на них упор,
Когда б канонов мы не нарушали,
В пещерах жили б, может, до сих пор.
Открытостью – до мяса – нарушая,
Друзей теряю, близких, кто любил…
Но боль и тяжесть, за меня решая,
Всё пишут так, как было. И – как был.
Чем больше в сердце ужас, в теле – боли,
Тем искренней отчаянье стиха,
Как арестанту исповедь в неволе
Смягчает чуть позор его греха.
Вы снова: «Прочим – хуже, и намного,
Больнее, и страшней, однако – стать!»
Не спорю о других, побойтесь Бога.
Но я таков, как есть. Другим не стать.
С недугом быть иным не удаётся,
Лишь только так во мне оно звучит.
И тем дороже – те, кто остаётся.
Читает и прощает. И – молчит.