Остывающий пепел пожарищ укрывает золою останки,
Что видятся часто ночами, заставляя просыпаться в поту.
Серый пепел кружится над местом, что когда-то полнилось жизнью,
Где когда-то люди влюблялись, где сады утопали в цвету.
Грязно-серые неба оттенки затирает белёсая дымка,
А в золе обвалившейся кладки обгоревшие кости ребёнка.
Чуть поодаль всё та же картина: истлевшие остовы зданий.
И средь них в ледяном беспорядке скелеты под покровом теней.
Те скелеты заметнее старше может женщины, может мужчины,
И взгляд оторвать не могу я от вида погибших людей.
Останки детского тельца сверкают в грязи, словно жемчуг.
Только холод от этого блеска, да лишь первобытный испуг.
Смотрю я в пустые глазницы, глотая отравленный воздух,
Кусая до боли костяшки, и слышится голос мне вдруг.
"Не терзайся теперь и не кайся, ни к чему это нам...понимаешь?
Опоздал...где же был ты? Сознайся. На чьей стоял стороне?
Или вовсе не сделал ты выбор, прибывая в неге иллюзий,
В безразличии гулком сгорая в наркотиках или вине?
Порождал пустые надежды, не слышал набатных раскатов,
Отдаляя лета роковые - Пусть всё им...пусть всё им...но не мне!
Так не терзайся теперь и не кайся, ни к чему это нам...понимаешь?
От чего убегал без оглядки, то настигло всех нас по весне.
И стою я, шатаясь, как пьяный, растворяясь в безмолвной картине,
И чудиться мне начинает, что сам я рядом лежу.
Резкой болью сжимается сердце, тошнота накрывает волною.
Снова мажется мир пред глазами, и вот вновь на земле я стою.
Я стою убит и раздавлен, подавлен неясной виной.
Виной пред костями ребёнка, укрытыми чёрной золой.
И вновь куда-то уходит земля под моими ногами,
И вновь кружить начинают небеса над моей головой.
С криком глаза открываю: я снова в тёплой постели,
С запахом костного тлена, со вкусом железа во рту...