Пень в лесу печальный (от бездействия),
В память погружался интровертствуя:
«Был могучим дубом я, да с ветками...
Увлекался стройными – Ox! – «детками»!
А теперь вот рядом здесь с тропинкою,
Визуальной занимаюсь – срам! – разминкою:
Девок провожаю взглядoм, да со стонами,
Ловелас пеньковый, забубённый я.
Ах, какие терпятся мне муки!
Жадно простираю к сладким «руки»;
Ножки их ласкаю мыслелистьями –
Под шатрами сарафанчиков монистовых.
Жёлудь мой единственный, оставшийся,
Меж коры в расщелине валявшийся,
Раскукожился как бешеный расти! –
Чтобы девам чувства старца донести...».
И...
Вот одна из них садится на пенёк –
Очень жарок был в тот день денёк! –
Что случилось дальше под «шатром»
Не опишешь ни одним пером...
Расползался пень под девою дрожа...
Поплыла-посыпалась с дедка труха!
И счастливый Древ навек уснул.
Ну, а жёлудь в рост пошёл. Раздул
Заблестевшие упругие бока,
И взорвался Счастьем Старика!
И пробился из него росток,
И родился новенький дубок.
Тот дубок похож был на дедулю –
Жизнь повёл разгульную, шальную.
Обзавёлся тьмой он желудей...
Девки, собирайтесь в лес, да поскорей!