Привыкаешь жить далеко от,
но достаточно близко к;
отпускаешь усы на манер Дали, как кот
отпускает мышь, надеваешь однажды на ствол висок и
взгляд (невзначай) упирается в зеркало на шка-
фу, – думаешь, – кто это с роксом и без кота,
я?
Тля, такая, прямая твоя кишка,
это что над ремнем за кусок бискви… та
к!
Щеки твои бульдожьи.
Насколько же ты разнежен
стал и разрежен. Как вообще сумел на нее залезть-
то…
Думаешь, мудрец, необходимое, он думает достаточное – мудак:
свободен, только когда стреножен;
разговоры твои – разговоры о смерти смысла,
о жизни смерти, с кем и за что пить их, с чем и когда есть
их.
Эта привычка … по утрам чистит зубы,
ковыряет в носу, в грешках соседских,
второй концерт Рахманинова для Иерихонских труб
на десерт. И шепот вязкий:
Лучше б стоять тебе на китах, –
при ежевечерней попытке заглянуть за горизонт живота, –
лучше б лежать тебе на спине,
лучше б мечтать тебе о вине;
висеть тебе обоями на стене,
каплей росы предутренней на стерне,
Привыкаешь ждать.
Сначала жизни, потом, хоть какой-то жизни, потом
хотя бы отголосков в памяти жизни голоса, каким тебя подзывала мать,
и под вздувшимся животом
поселяется грусть.
Ты грустишь ее, привыкаешь твердить: вернусь
в темноту внутри
в темноту внутри
в те «м», но ту «в»…
Ну, три раза давай прокричи петух!
Чтоб услышать Дали, наточить бы слух.
Чтоб увидеть Баха, лишиться б глаз;
я теперь огонь, я вчера потух,
завтра аз & ижица, но сегодня – аз
несмь…