====================
ПОЭМЫ
========================
ПОЭМА О СЕВЕРЕ
Жилось как всем – не густо и не пусто:
Работа есть и кров над головой,
Не где-нибудь в далёком захолустье -
Под долгоруковской тяжёлой булавой.
Мир сложный затерялся где-то в быте,
Конфликты тлели вкруг оси земной…
Душе хотелось неземных открытий,
Дышать и наслаждаться новизной.
- Закис в столице? - усмехался друг, -
Возьми недельку и встряхнись немного,
Махни, хотя бы, за полярный круг –
Тебя излечит дальняя дорога.
Ну что ж, дорога – верное лекарство
От всех болезней, суеты и лени
Лежат дороги сквозь земные царства,
Покрытые следами поколений.
* * *
Казалось мне, что север – край земли,
Где заколачивают «длинные» рубли,
Где день – полгода и полгода – ночь…
Но воду в ступе незачем толочь –
Пора узреть всё то, о чём читал,
Пока ещё от жизни не устал.
И вот в кармане у меня билет…
Над облаками льётся яркий свет,
И, словно над пустыней ледяной,
Плыву я над заоблачной страной.
Как дивно золотятся облака,
Как будто чья-то щедрая рука
Присыпала их пудрой золотой,
Над всем царил божественный покой –
Покой и тишь небесной высоты,
Где можно быть со звёздами на «ты».
Вдруг самолёт нырнул, как в молоко,
Пронзая слой неспешных облаков,
И я увидел край больших озёр,
Сплетённые с протоками в узор
Славянских рун, арабского письма,
При том, витиеватого весьма.
Не разгадать мне ни письма, ни рун
И не коснуться сокровенных струн,
Что могут мне поведать обо всём:
Зачем, когда и для чего живём?
А самолёт пространство бороздил,
Неутомимый серебристый «Ил»,
Покачивая крыльями слегка.
Его вела надёжная рука.
Сочилось время каплями минут.
А пассажирам грезился уют
Своих домов под сенью плоских крыш:
Пусть Мурманск, пусть Архангельск – не Париж…
Но всё равно в них радость и тепло,
Пейзаж знакомый с детства за стеклом,
Где сопки, скалы, море-студенец,
Начало жизни и её конец,
Простые будни северных широт…
Там трудно жить, но жизнь своё берёт.
Поглядываю, молча, на часы.
Опять судьба бросает на весы -
И жизнь мою, и к этой жизни страсть:
Легко взлететь, да только б не упасть.
Вот задрожал в натуге самолёт,
Когда, кренясь, пошёл на разворот.
И тут сосед мне весело мигнул,
И, перекрикивая самолёта гул,
Сказал: - Приехали! Вот это край земли –
За край выходят только корабли.
Вон, видишь, краны грузят ледокол?
Сюда зимой он встанет на прикол,
Ну а сейчас готовится в поход,
Пока ещё некрепок в море лёд.
Там ждёт меня команда ворчунов,
Завзятых балагуров, молчунов…
Но все они трудяги-моряки…
У нас не выживают слабаки.
Сосед уверенно-правдив в своих речах,
Но шумен, словно ветер в кедрачах,
Он мощью голоса перекрывал мотор,
Выплёскивая боцманский напор.
Я предложил соседу белого вина.
- Да ты, видать, не знаешь ни хрена –
Здесь водка или спирт в почёте,
Тем более на ледокольном флоте.
Он стал рассказывать про дальние походы
В суровые арктические воды,
Про Белый, про Колгуев, про Вайгач,
Где по ночам песцов протяжный плач
Вгоняет душу в трепет и тоску
До одури и до сведенья скул.
Да, он суров, полярный этот край,
Где по легендам был когда-то рай:
Там реки образовывали крест,
Слетались птицы из далёких мест,
А где сходились ветры на юру,
Гора стояла вещая – Меру.
Народы там не знали смут и войн,
Земля не уставала от щедрот,
И люди зрели звёзды над собой,
Не ведая, что рухнет этот свод,
Как маятник, качнутся полюса,
В движение придут материки,
И там, где были рощи и леса,
Прокатят волны огненной реки.
А после всё поглотит океан,
Нагромоздив надгробие из льдов,
И скроет всё забвения туман,
Не оставляя никаких следов.
И лишь в нетленной памяти народов,
В названьях рек, озёр или морей,
Минуя все преграды и невзгоды,
Потомкам донесёт гиперборей
В легендах, мифах истины зерно,
Горчащее, как старое вино.
От мыслей вновь отвлёк меня сосед:
- Вон, видишь в сопках этот белый след?
Здесь проутюжил, говорят, метеорит –
Он под землёю до сих пор горит.
Про то мне старый рассказал саам…
- Хорош травить, ведь ты не видел сам.
Да мало ль что саамы наплетут:
Народ отсталый – на санях живут.
- Ох, зря ты, эдак, парень, про народ.
Они-то не глупы. Наоборот –
В них мудрость и наивность чистоты,
Они всю жизнь с природою на «ты».
Я не нашёлся, что сказать в ответ,
Но разговор в душе оставил след.
- Всем пристегнуть ремни! – раздалось кратко.
- На этот раз окончилось всё гладко, -
Сказал сосед, - а в прошлый раз садились,
Как будто бы о кочки долго бились.
* * *
Всё позади. И я почти у цели…
Хотя в полёте ноги онемели,
Мне не терпелось город посетить.
В гостинице, где предстояло жить,
Забросил в номер небольшой багаж
И, не вникая в местный антураж,
Взглянув на карту, к морю поспешил…
Над городом Архангел Михаил
Невидимо простёр свои крыла -
На порт, на острова, на купола,
Даруя людям Божью благодать,
А кораблям – торжественную стать.
И я бродил вдоль Северной Двины,
Вдоль Новодвинской крепостной стены,
И зримо представлял себе Петра,
Стоящего здесь с трубкой, до утра,
Державным взором проникая ввысь,
Откуда судьбы мира разошлись.
Да, Пётр был непостижимый человек,
Опередивший свой жестокий век,
Но, плоть от плоти, сам он был жесток,
Смотрел на запад, торопился на восток,
То бороды, то головы рубил,
Россию славил и её губил.
В любом деянье спрятан дуализм.
Но нам один навязывают «изм»,
И как бы «измами» ни устилали путь,
Они не скроют истинную суть.
Как много разных мыслей в голове:
Бегут, бегут, как муравьи в траве,
И преодолевают все пороги…
Хоть мыслей много – ни одной о Боге.
Мы всуе все о Боге забываем,
По жизни – вскачь, как будто за трамваем,
Летим, спешим, боимся опоздать…
А вслед за нами бесов вьётся рать.
Вот также и Петром владели бесы:
Ведомый ли державным интересом
Или грехом, что служит тенью власти,
Он вёл Россию к бедам и напастям.
История, как заповедный лес,
Но если домолиться до небес,
Она откроется, как некогда «сезам»,
И не поверишь ты своим глазам –
Такая высь, такая глубина,
Что захмелеешь, словно от вина.
А солнце свой очерчивало круг:
Забылся сном неугомонный Юг,
Спокойно спал незыблемый Восток
И нервно Запад потирал висок.
Я шёл по улицам и память ворошил.
На гулких тротуарах ни души –
Спят северяне, отдыхая от забот,
Лишь я бродил, как одичавший кот.
Здесь, как в Венеции, каналы, острова,
Пусть мало шика, но весомее слова –
Они понятны всем, кто знает труд,
Лишённый праздности и всяческих причуд.
Здесь не увидишь мраморных дворцов,
Столичных прощелыг и наглецов,
Зато суровых стен монастыря
Касалась нежная полярная заря.
И в этой первозданной тишине,
Как будто в полудрёме, в полусне,
Я брёл по улицам, беспечен, одинок,
И набирался впечатлений впрок.
В гостинице проспал я до обеда.
И мне приснился разговор с соседом,
О чём, проснувшись, тут же позабыл.
Но чувствами я вовсе не остыл,
И чтобы зря не прозябать без дела,
Решил поехать в Малые Корелы.
* * *
Автобус старенький трясло и колыхало,
В нём пассажиров ехало немало:
Теснились люди, исподволь кряхтя,
На всё беззлобно иногда шутя.
Я вспоминал в Москве такую давку,
Где перебранка шла, как у прилавка,
Где люди зло толкались, егозили,
Как будто бы враги друг другу были.
Ах, это вечное столичное нытьё,
Боязнь не опоздать куда-то в спешке,
А здесь народ весь негатив в усмешке
Гасил, не сетуя на тяжкое житьё.
И я подумал: как мы обмелели,
Нам застит быт незрячие глаза,
Должны же быть возвышенными цели
И чистыми, как детская слеза.
А мы упёрлись в добыванье благ,
А мы природу ставим на колени,
И молимся на полосатый флаг,
Не ведая терзаний и сомнений.
Эх, русичи, возвысьтесь над собой!
Ужель всегда внимать заморским дядям –
Их не было на том святом Параде,
Когда простой солдат швырял, не глядя,
Штандарты на булыжной мостовой.
Так ехал я и думал обо всём.
И постепенно опустел автобус.
А мы катились: спуск, опять подъём…
Земля – волнистая, а не кругла, как глобус,
Она кристалл, где постирались грани:
Какой метеорит её таранил
Каким кометам разметал хвосты…
Глубины космоса безмолвны и пусты.
Моя судьба, что капля в океане,
Но в каждой капле – чувства, мысли, боль…
И потому так непрестанно манит
Сыграть свою единственную роль.
Ах, мысли, мысли… Нет от вас покоя,
Но голова без них – пустой предмет.
Я, молча, по виску провёл рукою,
Где седина оставила свой след.
А между тем, автобус мчался, мчался…
Земле российской не было конца…
И даже пьяный пассажир проспался
И хмель сошёл с опухшего лица.
Моя судьба, что капля в океане,
Но в каждой капле – чувства, мысли, боль…
И потому так непрестанно манит
Сыграть свою единственную роль.
Ах, мысли, мысли… Нет от вас покоя,
Но голова без них – пустой предмет.
Я молча по виску провёл рукою,
Где седина оставила свой след.
А между тем, автобус мчался, мчался…
Земле российской не было конца…
И даже пьяный пассажир проспался
И хмель сошёл с опухшего лица.
Петляла бесконечная дорога,
Хотелось есть, да и устал немного.
Вдали мелькала тусклая река,
Над нею собирались облака.
Пустел автобус с каждым перегоном,
Мрачнел и опускался небосвод.
Я стал разглядывать оставшийся в салоне
От скуки иззевавшийся народ:
Две тётки, что похожи на матрёшек,
Девицы, словно с глянцевых обложек,
Да пара-тройка беспокойных лиц,
Напоминающих нахохлившихся птиц,
Вот вся компания. Да я – нездешний житель,
Покинувший столичную обитель.
И всё-таки до цели я добрался.
Автобус далеко уже умчался,
А я остался на пустой дороге,
Как в выселенном доме на пороге.
Мне некого спросить, куда идти.
В который раз сработала смекалка –
И я пошёл, не торопясь, вразвалку,
Где до меня протоптаны пути.
Тропинка привела меня к ограде.
Я шёл сюда не развлечений ради,
Но обрести покой в душе усталой,
Которого в столице слишком мало.
Там, за оградой, громоздились ели –
Казалось, в небеса взлететь хотели.
Увидел я как средь густых ветвей
Вонзались в небо маковки церквей.
Тишь заповедная сначала оглушила,
Лишь под ногой похрустывал песок.
Меня влекла неведомая сила
В берёзовый, за елями, лесок.
Я словно оказался в детской сказке,
Где каждый миг уже неповторим.
Так на бумаге оживают краски,
Когда мы с вдохновением творим.
Ах, детство – восприятья чистота,
Полёт мальчишеских безудержных мечтаний
И время неосознанных желаний,
Мучительных, как в доме пустота.
Легко дышать в берёзовом раю,
Ласкают взгляд нехитрые строенья…
Как часто в этом северном краю
Художники искали озаренья.
Сюда свезли из дальних мест
Мезени, Пинеги, Онеги -
Огромный деревянный крест,
Овины, избы и телеги,
Часовни, мельницы, амбары
И всякой утвари из быта,
Что уцелела от пожаров,
Иль в суматохе позабыта.
Музей под небом ждёт гостей.
Там надышаться можно вволю,
Смириться с застарелой болью
И отрешиться от страстей.
Всё хорошо, но вот досада,
Дождь зачастил, срывая планы,
Над лесом разлилась прохлада
И клочья бледного тумана,
Что наплывал со всех сторон,
Запутались в верхушках крон.
Я брёл по лестницам и трапам,
Дорога шла то вверх, то вниз,
И мелкий дождь уныло крапал,
Не предвещая компромисс.
Я весь промок, но не сдавался,
Хотелось есть, но я терпел…
Вдруг, мрачный полог разорвался
И лес вокруг заколыхался,
Заполыхал огнём, запел
Под гроздьями небесных стрел
Всеослепляющего солнца…
Тут я услышал слово «стронцо» -
Да, итальянцы – не японцы,
Не перепутаешь ни с кем.
Я повернулся, а затем
Прислушался к их разговору –
Был разговор семейным спором,
Я многих слов не разобрал,
Запас словарный видно мал,
Но понял: что-то о еде,
Что ресторана нет нигде,
А до Архангельска не близко…
Но я здесь не напрасно рыскал
И знал где по пути трактир
И магазинчик «Сувенир».
Мне не составило труда
Сплести по-итальянски фразу,
Хотя и поняли не сразу,
Но это, право, не беда.
Мы объяснялись, как сумели –
Руками, пальцами, словами,
Порой кивая головами,
Но всё же достигая цели.
А пар струился от земли,
Мы словно плыли в этой дымке,
Где наши тени-невидимки
Всё проявиться не могли.
Мне в руки дали разговорник
И я листал его проворно:
Работать с текстами не ново –
И нужное всплывало слово,
Как рыба из глубин пруда.
Стихия слов, как та вода,
Светла, текуча, тяжела,
Наполнена оттенком смысла,
Сложнее, чем любые числа,
Она движением жила.
Но вот мы подошли к трактиру,
Где повстречали пса-задиру –
Тот лаял, скалился, грозился,
Как будто бес в него вселился,
Но лишь рукою я махнул,
Задира тут же улизнул.
Трактир нас встретил пустотой -
Там просто отключили свет,
И выход нужен был простой,
Иначе «плакал» наш обед.
Я стал буфетчицу «ломать»:
Бил на сознательность и жалость,
На красоту её и стать,
На дождь, дорогу и усталость…
Хвала живому красноречью,
Она смягчила свой отказ
И даже выставила свечи,
И быстро обслужила нас.
Мы взяли сок, по три блина,
Увы, холодные котлеты
И сели в зале у окна
Играть в «вопросы и ответы».
Наш разговор, немного странный,
Из русских слов и иностранных
Был непонятен для других,
Но только не для нас троих.
И как понять оттенки речи
При первой же случайной встрече.
Я в разговорник тыкал пальцем,
Как будто вышивал на пяльцах.
Мы проболтали целый час,
Но время торопило нас.
В Архангельск я вернулся ночью,
Хоть ночь была светла, как день.
Черкнул в блокноте пару строчек,
Усталость отогнав и лень.
Коль мысли сразу не запишешь,
Уйдут, как в омуты лещи,
Их и на дне уже не сыщешь –
Потом хоть за уши тащи.
Я провалился в сон, как в яму,
Прильнув к подушке головой,
И там, во сне, увидел маму –
Она манила за собой.
Я точно знал: во сне ли, в яви
Нельзя идти на этот зов.
И я видение отправил
Обратно в царство вечных снов.
Нам что-то предвещают сны,
Но затемнённое сознанье
Под гнётом истин прописных
Всё понимает с опозданьем.
Я утром в церковь поспешил,
Зажёг свечу, подал записки,
Всех помянул – родных и близких,
И словно камень снял с души.
Я вышел из-под строгих сводов
К обычной суете мирской,
Где важно пыхали заводы
Да свежий ветер дул морской.
Как хорошо, что я здесь летом –
Зимой бы замело следы,
Несёт по набережной ветром
Пух тополиный вдоль воды.
Вода темна от бурой глины,
Гуляют волны по реке
И чайки, падая в пике,
Седлают волн крутые спины.
Глазеть на чаек надоело,
К тому же, ветер то и дело
Швырял в глаза песок колючий
Да нагонял на небо тучи.
Мне почему-то захотелось
Музейной гулкой тишины,
Где экспонаты вдоль стены
Хранят времён окаменелость.
Тогда я расспросил мальчишку
С нелепою, по моде, стрижкой
И он мне указал рукой
Туда, где ждал меня покой.
Музей таился во дворе
Под серою облезлой крышей –
И явно не с гравюр Доре,
И выглядел почти как нищий.
Внутри царила полумгла -
Здесь будто никого не ждали,
Но тень возникла из угла
И вспыхнул свет в переднем зале.
Музей безмолвно пустовал.
Переходя из зала в зал,
Минуя разные эпохи,
Я урывал познанья крохи.
Хвала хранителям музеев –
Для нас, залётных ротозеев,
Они собрали, сберегли
Не «деревянные» рубли,
Не пригоршни пустого злата,
Намытого на перекатах,
А мудрость прошлых поколений
И мужество преодолений
Угрюмых северных стихий…
Историю не сдашь в архив,
Как пожелтевшие отчёты,
Она таится в наших генах
И, не смотря на перемены,
Способна заполнять пустоты,
Как мёдом заполняет соты
Трудолюбивая пчела.
Хвала хранителям, хвала!
Мне открывалась жизнь поморов.
О них немало было споров:
Считать ли русскими, иль кем?
Тут много интересных схем.
Порой не ведают народы
С какого вышли огорода,
Какою почвой вскормлены:
С Днепра ли, С Волги ли, С Двины?..
Кто видит африканский след,
А кто упёрся в Гималаи…
Ученье, как известно – свет,
Но где тот свет – никто не знает.
Теперь, когда всё позабыто,
История прошла сквозь сито,
А что просеялось, сокрыто -
Навечно или до поры
Земля хранит свои дары.
Лишь для пытливого ума
Свои откроет закрома.
Здесь корабельщики ценились
Поболе злата-серебра,
И ремеслом своим гордились,
Как остротою топора,
Которым ладили лодьи,
Карбасы, кочи крутобоки
И были вольными людьми
В краю суровом и жестоком.
Дивились за морем купцы
Сноровке русской и уменью:
И плотники, и кузнецы,
Морепроходцы-храбрецы,
А пуще – гении терпенья.
Терпенья нам не занимать –
Веками всякое терпели:
Пришлось и строить, и ломать…
И, как всегда, во имя Цели.
Но были цели далеки
От нужд народных и от Веры,
Не зря ворчали старики
Про новомодные манеры,
Про подражанье чужакам…
В цепях бессмысленного гнёта
Бессильно сжатым кулакам
Не стать крылами для полёта.
Но русский дух неукротим,
Он склонен к бунту и побегу.
И снова смерть, и снова дым,
Следы кровавые по снегу…
Дороже жизни только воля:
Узоры звёзд над головой,
Просторы моря или поля,
Леса, шумящие листвой.
На севере не знали рабства,
Там действовал другой закон:
Взаимовыручка и братство
К деньгам не ходят на поклон.
Помор не суетится зря –
И взгляд прямой, и смотрит смело…
Над ним полярная заря
Роняет радужные стрелы.
Он с морем непрестанно спорит
И льды его не устрашат,
Лишь парус трепетный проворит,
Да трубку курит не спеша.
Вздыхали бабы у причала,
Завидя парус далеко.
О сколько раз они встречали
Своих усталых рыбаков:
Добыча есть – и, слава Богу,
Добычи нет – ну, хоть живой…
Уж лучше в море, чем в остроге
Скудать с поникшей головой.
Не отстают от мужиков
В своей сноровке поморянки:
Узор из глубины веков
Наносят на свои зырянки,
Ткут полотно и шубы шьют,
Тачают пизы-легкоступы
И дома создают уют,
Как говорится, всё до купы.
А песни, песни… как поют!
Душа грустит и веселится,
Как будто Богу воздают
И просветляют чьи-то лица.
Неодолима связь времён,
Дух прошлого живёт и ныне
Среди прославленных имён,
Среди народов и племён…
И кровь горчит, как лист полыни.
Попробуй эту связь отринуть.
Очнулся я в последнем зале.
Глаза смотреть уже устали,
От мыслей пухнет голова
И на ногах стою едва.
Кем вышел я из этих стен?
Пред Вечностью - тысячелетья
Всего лишь неизбежный тлен,
Дождём исхлёстанный, как плетью,
Всего лишь череда событий,
Безвестно канувших во тьму,
Где грозный в бытности правитель
Уже не страшен никому,
Где кровь и пот – одно и то же,
Поскольку требует затрат,
Где души отравляют ложью,
Где брата убивает брат.
История темна, как бездна,
Летишь в неё, не видя дна,
Там кто-то поступью железной,
С лицом белее полотна,
С холодными, как лёд, очами,
С таким же сердцем ледяным
Идёт из тьмы, звеня мечами,
И солнце чёрное над ним.
Пусть тени прошлого тревожат
Неравнодушные сердца,
А совесть спрашивает строже –
Да так, чтобы мороз по коже,
Чтоб кровь отхлынула с лица,
Чтоб скулы были сведены
До помрачения, до боли…
Судьба распределяет роли,
Но мы для воли рождены.
«Умом Россию не понять…»
Сказал однажды Фёдор Тютчев.
Никто уже не скажет лучше,
Но пыл поэтов не унять.
Россия, Русь, Гиперборея…
Для всех заветные слова.
Они в чужой дали согреют,
Когда тоска всего острее,
И в тяжких думах голова.
Но где бы русским ни пришлось
В достатке жить иль горе мыкать,
Родной язык, как боль насквозь,
Как свет Божественного Лика.
Он как связующая нить,
Русь составляющих народов,
В нём сила, как в самой природе,
И эту силу не избыть.
Мне Север многое открыл.
Не зря сюда стремятся птицы,
Хоть предпочтительнее Крым
Или лазурный берег Ниццы,
Тунис, Марокко, Индостан…
Но птицы выбирают север,
Где тайны древние во чреве,
Как оберег, как талисман,
Хранят покой родного края
От жадных глаз, нечистых рук.
И не случайно миф о рае
В народах вызревал не вдруг.
Кто я такой? Кто мы такие
На самой лучшей из планет?
Древнее Новгород иль Киев?
Где суждено найти ответ?
Но будет время, час не знаю,
Когда мальчишка вдруг найдёт
Сундук, где азбука резная –
Таинственный небесный код,
Гиперборейские скрижали,
Не арамейских толмачей,
Напоминающих грачей,
А те, что подо льдом лежали
Пятнадцать, двадцать тысяч лет…
И, кажется, потерян след.
Но он найдётся, ох, найдётся,
И гулким эхом отзовётся
Среди миров, среди планет.
Пусть кто-то скажет: «Небылицы,
Плод воспалённого ума,
Такое может лишь присниться,
История давно пылится
На полках в тёмных закромах…»
Но лучше ладить терема,
Чем строить мрачные темницы.
Мне Север стал гораздо ближе,
Манили Соловки и Кижи,
Хоть кто-то говорит «Кижи»,
Но как ты это ни скажи,
Они уже не станут хуже.
Но с удареньями я дружен,
Бывают иногда сомненья,
Но под рукой есть словари:
Листай и нужное бери.
А, впрочем, это отступленье.
Суть времени необъяснима,
Как всё подвластное Творцу…
Мой отпуск подходил к концу,
И время так неумолимо
Скользило тенью по лицу.
И день отъезда наступил.
Прощай, поморская столица,
Где Пётр над Двиной застыл,
Где ночь почти полгода длится,
Где быль предстанет небылицей
Для тех, кто прошлое забыл,
Где Ломоносов, русский гений,
В цепи учёных рассуждений
Немаловажное звено.
Сюда вернусь в другое лето,
Где на границе тьмы и света
Познаю истины зерно,
Весной, зимой ли – всё равно:
Так будет, если решено.
И Север мне откроет дали,
Как заповедные скрижали,
Лежащие под спудом льда…
Я всё-таки вернусь сюда.
1982 – 2010г.