Колёса истории смазать, ей много веков уж давно, решение я принял и сразу, за дело был взяться готов.
Я ней подошёл осторожно, у страха глаза велики и смазку я ей приготовил, но кто-то вагончик стащил.
Колёса, какой-то зараза, вдруг свежею краской покрыл и поезд стоит на запасном, на главный же красный горит.
Вагоны вокруг паровоза, почтовый аж в самом конце и ехать истории задом, что вам всем идти неглиже.
Вагоны забиты досками, крест на крест дверной их проём, а окна разбиты веками, и виден чрез них окоём.
Мелькают там лица, эпохи, и выстрелов вспышки видны, снаряд пролетает над ухом, мой чубчик слегка опалив.
Я лезу в вагон предпоследний, от края, что слева меня, Махно там стоит и надменно, Одессу зовёт воевать.
Я спрыгнул с вагона, о ужас, в последний вагончик побрёл и в тамбуре там не широком, приметил я двух молодцов.
Они там в картишки играли, на кон вся Россия страна, и в синюю даль убегали, железки пути, как года.
Вагончик стоял без движенья, набитый чванливой братвой и резались там отморозки, в картишки с заморской шпаной.
Делили, своих обирали, и прыгали вниз на откос, с вагона тащили деньжата, в туманный вдали Альбион.
Вагончик стоит раскорякой, уж надцать годков без колёс и путь там разобран давненько, и крениться он под откос.
А время в вагончике ново, из тамбура шаг лишь в вагон, братва же в картишки играет, с заморскою мелкой шпаной.
Их лица не так и суровы, сидят они чинно в купе, коньяк и кажись не палёный, на кон вновь Россия страна.
На окнах опять занавески, и век двадцать первый с окна, юристы играют в картишки, на против с заморья братва.
Играют юристы хреново, в советниках снова братва, шпана из заморья мухлюет, на кон вновь Россия до дна.