В холодильнике пусто – опять холостяцкая воля
истрепала карманы всем доводам трезвым назло.
Только банка тушёнки времён генерала де Голля
(будет время рискнуть). Напишу-ка я деду письмо.
Ноября круговерть ускоряется в темпе мазурки,
скоро-скоро на улицы ляжет белёсая чудь.
Раскатают на лужах ледянки студенты придурки,
знай, под ноги гляди, да и просто, внимательней будь.
Занесёт, говорят, города как давно не бывало.
Впрочем, в это не верю, - давно уже зимы не те,
когда в самом конце октября заметало
и, считай, до апреля держало в морозной узде.
Всё меняется, дедушка, даже морозных картин,
что когда-то давно с замиранием ждали на стёклах,
больше нет и не будет у нас – повзрослевших детин.
Твой узор не закроет убожество сумерек блёклых.
Я пишу тебе дед свои письма, как в детстве, когда
всё казалось и проще и в это же время сложнее.
И огромными были, я помню, тогда города
(с каждым прожитым годом они мне тесней и теснее).
Мы взрослеем, Мороз, уходя от тебя и чудес.
В суете новогодней забыв про тебя и про чудо.
А ты ходишь невидимый в нашем бессмысленном «здесь»,
где у каждого дел повседневных унылая груда.
Знаешь, дедушка, может, и правда, уже
и не надо морозов и этих чудесных узоров.
Только воет истошно ребёнок во взрослой душе,
потому что он помнит, что взгляд отличает от взора.
Потому что он помнит, как пахнет зелёная ель
и как тают во рту (лишь зимой) мандарины.
И какие романсы поёт за окошком метель.
Ради этих подарков мы ждали холодные зимы.
Это время такое, пожалуйста, дед, извини,
что забыли про радость даров за своей суетою.
Мы услышим, я верю, услышим, как нежно звенит
колокольчик на санках твоих под дугою.
И очнёмся от глупости пустопорожних обид,
от тоски и от сплина. Забудем о горе и злости.
И жилища свои приведём мы в предпраздничный вид
и тебя позовём, непременно, с морозами в гости.