Василий Петрович с возрастом стал упрямей,
На домашних ворчит: распустились, на вас, мол, ремня нет!
Но никто не перечит.
Старость многое позволяет.
Дни коротает
в потертом советском кресле -
выбросить не дает.
"Что мне новые ваши вещи?
Ни памяти, ни души, а тут подлокотник в трещинках,
Все заплатки уже наощупь,
Ниточка к ниточке - все на месте.
Вот помру, пусть и выносят.
Вместе.
А вы, молодежь, не видите нихрена,
Да, жена?"
Родня недовольно косится:
деду давненько пора лечиться.
Кто тут еще не видит, сам ведь
Ослеп еще в девяностом.
Что ты бормочешь, дурень, старые твои кости?
Жена три года как на погосте.
Видно, мала стала разуму головы-то клеть!
Кирилл, ну сколько еще терпеть?
Сын Кирилл к отцовским причудам уже привык.
Бывает, садится рядом, слушает диалог -
Точнее, часть диалога с пробелами маминой речи вместо.
Думает: "Пусть говорит, главное, что он здесь и
Не торопится уходить. Может, врут доктора из книг,
Может, и вправду сумел он увидеть, то, что никто не мог".
Ближе к полуночи Кирилл собирается и уезжает в снег.
Наутро по дому родственники от велика и до мала,
Тихонько елозят, вошкаются, шуршат,
Шепотками робкими мельтешат,
Как гнездо мышат.
Трясущиеся тела,
Покрывала на зеркала.
Василий Петрович удивленно слушает всхлипов песни.
"Чего там стряслось, жена, что воздух бледней белил?
Неужели малой наш опять чего учудил?
Чего улыбаешься, сорванец?"
Сын Кирилл
смеется в соседнем кресле.
30.11.16