НА ЛЕНЕ

ГЛАВА 23. НА ЛЕНЕ
«…кругом измена и трусость, и обман…»
Дневник Императора Николая II
от 2 марта 1917 года.
Тима и Мелита азартно играли возле вагончика в ножички.

— Тима! — ещё издалека закричал подбегающий Мурзик. — Скорее домой! Отец зовёт!

Тима замер. Это могла быть просто очередная шалость приятеля. Никакой папа его не зовёт. Сбегаешь впустую, да шутник ещё посмеётся. В последний раз папа звал Тиму, когда собирался выдрать ремнём за разбитые фары.

От дома донёсся отцовский зов — Тима-а-а!

В голосе не слышно было ни тревоги, ни угрозы. Махнув друзьям рукой, Тима опрометью бросился на призыв. Оказалось, что вот сейчас идёт машина в Приленск! Можно будет посмотреть остров и искупаться в озере! Нечего и говорить, что Тима взлетел на заднее сиденье машины мгновенно. Там уже сидела какая-то девочка.

— Предупреждать надо! Когда будет конец этим девочкам? Если Мелиту ещё можно считать за своего парня, то насчёт этой малышки ещё вопрос, можно ли с ней нормально играть. Да хоть даже просто общаться? — внутренне обеспокоился мальчик.

— Знакомься, — предложил папа. — Это Наташа, дочь моего товарища. Она твоя ровесница из Тихого. Она уже бывала в Приленске не раз и всё тебе покажет.

— Мы знакомы, — равнодушно отметила Наташа. — Тима учился со мной в одном классе.

Тима не мог припомнить никакой Наташи среди одноклассниц, но это может оттого, что его и Мелиту долго кидали из класса в класс. Да, наверное, так и есть, как она говорит. Это какое-то фатальное невезение! Поездка, которой он так обрадовался сначала, мгновенно потеряла всю привлекательность. Наташа ничем не походила на Мелиту. Полноватая и светловолосая, голубоглазая и апатичная на вид, она просто подталкивала его отказаться от поездки одним своим бесстрастным видом. Она хоть бегать умеет? Тима было уже подбирал слова для мотивированного отказа, хотя только минуту назад радостно предвкушал поездку. Он не предполагал, что….

Машина уже выехала на бетонку, а Тима всё ещё собирался с мыслями, пока не понял, что отказываться глупо. Когда ещё так повезёт — увидеть большую реку, остров и озеро? И он уже безо всякого сомнения взлетал и парил над задним сидением рядом с попутчицей. Эти полёты никогда ему не надоедали. Даже когда он устал и захотел спать, то просто закрыл рот поплотнее, что бы не откусить себе язык случайно и спал, подлетая в воздух на каждой кочке, которых на таёжной дороге было неисчислимое количество. Наташа уснула намного раньше его.

Проснулись дети уже в Приленске. Это был небольшой посёлок, домики которого, по большей части щитовые, теснились у воды. Река была такой громадной, что у Тимы захватило дух! Словно небо начиналось у самого берега, опрокинутое бескрайнее небо с облаками! Другого берега реки не было видно. Потрясённый, шатаясь после скачков долгой дороги, мальчик оглядывал ширь водных просторов. Скрытая мощь веяла на него от быстрой воды. Течение оказалось сильным. Оно было настолько сильным, что даже в Тихом было множество историй о том, как на Лене людей уносило течением и если их сразу не вылавливали, то бедолаг стаскивало водой так далеко и быстро, что найти их не было никакой возможности. Явное преувеличение, но тут, на берегу гигантской реки вполне в это верилось. Несколько ниже по течению виднелся крупный остров.

— Вы тут побудьте возле машины. Или посидите внутри. Я дойду до конторы. — посоветовал папа Тимы и ушёл вместе с водителем.
— Мой папа должен скоро подойти, — всё так же невыразительно, без интонации проговорила девочка. — Назад поедем вместе.
— Да… — невнимательно откликнулся Тима, не отводя восхищённых глаз от неимоверного количества горизонтальной воды.

Взрослые больше не могли выдерживать тряску и потому пошли пешком на поиски конторы. Благо посёлок был маленький. Скоро они вернулись вместе с папой девочки. Наташа радостно улыбалась, её папа весело смеялся, обнимая и целуя любимую дочь. От воды тянуло холодком. Тима заранее одевал длинные штаны. На острове ожидался ветер. Наташа так и приехала в спортивных штанах и ей одевать было нечего.

— А когда на остров поедем? — теребил отца Тима.
— Какой нетерпёж, — придержал его папа. — Будет тебе и остров.

Группа путешественников спустилась к берегу. Домики жались к воде по очень простой причине. Так удобнее было браконьерствовать по рыбе. Ежегодно сносило паводком несколько домишек, но на их месте сразу вырастали новые. Селиться на сопках, которых тут выпирало во множестве, избегая проблем с паводком, дураков не было. Красная икра оправдывала все неудобства таёжного быта.

У мостков, наскоро собранных из бочек с бетоном и досок, стоял катер с шестизначным номером, — полная несуразица для детей, знакомых пока только с началами арифметики. На борт катера поднимались доярки, волоча за собой пустые молочные бидоны и вздымая в могучих руках вёдра по три — четыре сразу. Детей снабдили рюкзаками с провизией, предупредили ещё раз об осторожности с водой, напомнили насчёт запрета на костры, поцеловали на прощание и отправили по сходням на катер.

Бывалый катер с помятыми и не раз проваренными бортами легко рванулся от причала. Доярки пели. Это были жизнерадостные, весёлые, задиристые женщины, но Тима был настолько углублён в красоты громадной реки, что не слышал их едких замечаний и тонкого цинизма. Течение работало в подмогу мотору и скоро железный нос катера вонзился в южный галечный берег острова. Скинули сходни. Доярки, хохоча и перемигиваясь, гремя алюминием и жестью, ушли к коровам, а Тима и Наташа двинулись по единственной тропинке вглубь острова.

Через двадцать минут они дошли до небольшого, очень чистого озерка и устроили привал, в буквальном смысле привалившись к рюкзакам.

— Ты меня не узнаёшь? — спросила Наташа. — Странный ты какой-то. Молчаливый.
— Не узнаю, — честно ответил Тима. — Но ведь и ты не слишком разговорчива.

Вопреки ожиданиям ветер был совсем несильный. Почва нагрелась на солнце и лежать на траве становилось жарко, хотя путешественники предусмотрительно улеглись в тени.

По тропинке к ним вышла одна из доярок. Она принесла трёхлитровую банку парного молока, которую и оставила возле детей у корня низкорослой берёзки.

— Спасибо, тётя Таня, — улыбнулась Наташа. — Обратный катер через восемь часов, как обычно?
— Да, девонька, — подтвердила женщина. — Гудок дадут, если что. Не оставим. Пейте молочко, молодёжь.

И тётя Таня ушла.

На острове было до сорока коров. Зимой они прятались в укрытиях в посёлке и питались накошенным для них за лето сеном. А сейчас роскошествовали на воле и наслаждались свободой. У них не было пастуха. Не такие они были глупые, чтобы лезть в быструю воду с крутого откоса, когда попить можно было или с пологого берега, или из озера. Травы на острове росло много. Под горячим летним солнцем она поднималась до высоты человеческого роста. Волков на острове летом не было. Это проверяли весной, когда сходил лёд на Лене. А после волки не могли попасть на остров из–за течения. Да и к чему им остров, когда летом в тайге полно дичи и другой пищи? Так и пировали царственно коровы на острове до первых белых мух, до первого снега.

— Это ты тогда меня на лестнице оттаял от железа, — сказала Наташа, отвернувшись. — Ты не думай, я не глупая. Меня мальчишки толкнули и убежали.

Тима живо вспомнил девочку в шубке с капюшоном, которую он укрывал рукавицами и отогревал дыханием у железных перил. Он вскочил и внимательно осмотрел её губы. Ничего особенного. Губы, как губы. Обошлось, значит. Тима засмеялся.

— Вспомнил! Ты ещё говорила, что в долгу не останешься! Это ты долг так отдаёшь? Молоком?
— Разве плохо? Тебе тут плохо? — вопросом на вопрос ответила Наташа.
— Хорошо! Хорошо! — закричал Тима, бегая по берегу озера.

Живительный воздух, благотворный речной озон возбуждающе подействовал на мальчика. Он носился по воде и по траве, пока не утомился. Наташа довольная, как владыка морей Нептун в штиль, покровительственно поглядывала на резвящегося Тиму. Она налила кружку молока и поманила мальчика.

Тима приблизился. Запах коровы, её тепла и переработанной травы пряно шёл от кружки. Мальчик отшатнулся. Аппетита молоко не вызывало. Пенная белизна неожиданно испугала непривычным ароматом.

— Парное! — воскликнула Наташа и привычно припала к кружке. Глаза Тимы округлились. Как она может это пить? Пахнет просто грязью. Ничего не понятно.

— Зажми нос пальцами, — посоветовала девочка. — Сделай глубокий вдох и пей.

Тима так и сделал. Вкус молока удивил его. Оно было сладкое! Даже странно, как такой продукт с таким отталкивающим запахом обладал таким замечательным вкусом?

— Сахар добавлен в молоко? — спросил Тима.
— Ещё чего! Это настоящее молоко! Прямо из–под коровы. Сахар самый настоящий природный. Так и знала, что ты никогда парного молока не пробовал.
— Откуда же в молоке сахар?
— А почему мёд сладкий?
— Да? Почему мёд сладкий? — схитрил Тима.
— Кровы траву с цветом едят. Пчёлы мёд с цветов берут. Вот оно и сладкое!
— Понятно! — восхитился Тима, допивая вторую кружку.

Молоко уже не казалось отдающим дурным запахом, и нос можно было не зажимать. Так, слегка припахивало. Вполне терпимо. Зато вкус был неописуемо хорош! Не то, что у молока из магазина, к которому теперь у Тимы появилось скептическое отношение. Теперь он понял, что молоко в продаже разбавлено водой.

Дети долго купались в тёплом озерке с хорошим песчаным пляжем. Самая большая глубина тут была Тиме по пояс. Очень подходящая глубина для веселья! После купания забрались на стожок и блаженствовали в мягкой пахучей траве, пока снова не захотелось купаться. Затем снова молоко с чёрным хлебом и ароматной докторской колбасой. Есть на свежем воздухе оказалось невероятно вкусно, хотя Тима и раньше это знал. Тут воздух был особенный, от реки веяло свежестью и прохладой, очень приятной на согретом солнцем берегу озерка.

Взяли большую охапку сена, просохшую и ещё не смётанную в стожок и расположились в тени высоких елей рядом с водой. С реки послышался шум мотора. Это катер прошёл к северной части острова.

— Что они там забыли? Ищут что–то? — удивилась Наташа. — По времени ещё рано. Получается, катер отвёз доярок в посёлок и снова вернулся? Зачем?
— Не всё тебе равно? — теперь уже Тима был равнодушен.
— На острове никого нет. Коровы и мы с тобой. Пастуха и то нет. Что там интересного? Хотя, постой… И в прошлые разы слышала катер в той стороне. Что у них там? Я ходила потом, хотя взрослые не велят ходить на северную отмель. Говорят, опасное место. А что там опасного, если не лезть в воду?
— Та… — беспечно махнул рукой Тима по своей ещё детсадовской привычке — Вода всегда опасна для глупых. Мама говорит, что можно в ложке воды захлебнуться. Попадёт в дыхательное горло и привет.
— Видела там странные следы у кромки. Словно трелёвочный трактор оставил. Следы свежие, а на острове лес никто не валит. И трелёвочник часто крутится на месте, а там только след к воде и от воды. Пойдём, поглядим?

Тима нехотя согласился. Ему и в сене хорошо. Зачем ещё куда-то ходить? Что он — следов трактора не видел? И он неохотно оделся вслед за подружкой, а затем побрёл за ней через высокую траву на северную часть острова. Он быстро потерял Наташу из виду в высокой траве. Это его нисколько не обеспокоило. Потеряться на острове было невозможно. Он медленно шёл вперёд, ступая по примятому следу, расслабленный и весёлый, довольно улыбаясь. Всё было прекрасно. Тима уже почти вышел из зарослей на отмель, как вдруг услышал знакомую по фильмам отрывистую немецкую речь. Мальчик остановился.

Его не заметили, но ему был виден участок галечного с песком берега, на котором стояла странная машина, частью в воде. Корпус был, как у подводной лодки, даже рубка наверху была с перископом. Но внизу корпуса видны были… гусеницы, как у трактора! Да ещё таких гусеничных движителей было несколько один за одним по всей длине судна! Они, похоже, помогали лодке преодолевать мелкие участки. В передней части судна находился большой треугольный люк, открытый сейчас наподобие трапа. Рядом с люком стоял человек в форме немецкого подводника, вероятно командир, и второй подводник ему докладывал. У обоих на груди видны были автоматы. Тима не понимал немецкой речи, но в том, что это именно немецкая речь, нисколько не сомневался. Наташи нигде не было видно. Ещё двое в такой же форме, но с автоматами за спиной, втаскивали в трюм небольшой, но очень тяжёлый ящик. Ещё несколько таких ящиков удивлённый до крайности Тима успел рассмотреть в открытый люк уже на борту лодки.

— Гут! — ответил командир, когда короткий доклад закончился.

Тима знал это слово. Оно означало — «хорошо». Погрузка закончилась. Командир дал команду и оба флотских бегом поднялись на борт. Люк на штоках гидравлики пошёл вверх и ещё не совсем закрылся, когда гусеницы пришли в движение, судно поползло в воду и через минуту берег опустел.

Ошеломлённый Тима сделал наг назад, споткнулся, хотел удержать равновесие, присел, но сильно ударился копчиком о камень и потеряв сознание, упал в траву.

Сколько он пролежал там?

Наверное, с полминуты, не больше. А когда очнулся, затряс головой. Значит, лодка действительно существует и это не выдумки. Значит, не всех фашистов добили и некоторые орудуют тут, в тайге. Да ещё золотишко промышляют. В ящиках скорее всего золото. Что теперь делать? Они, наверное, Наташу схватили. А он не смог им помешать. Да и как им помешаешь? У них оружие…

Нужно сказать отцу! Срочно на катер. После бессознательного состояния Тима плохо соображал. Мысли нестройно мелькали в сознании. Голова сильно кружилась. Подташнивало. Мальчик с трудом поднялся. Едва переставляя ноги, добрался до стожка. Крикнуть не получилось. Язык не слушался. Так он и лежал на берегу ещё только час назад счастливого озера, пока его не нашли взрослые…

Тиму доставили в Тихий вертолётом. Подозревали перелом, но рентген не показал. Легко отделался. Говорить Тима смог только через три дня. К тому времени он решил молчать про увиденное. Тем более, что Наташа нашлась!

Она, наверное, так же остановилась в зарослях и видела то же, что и Тима. Но, поскольку у мальчика никто про лодку не спрашивал, он счёл за лучшее молчать. Тайна любит тишину. Никто к мальчику часовых не приставит. А у коричневого золота есть сообщники, судя по технике и оружию. И вряд ли только на катере. Незачем самому себе создавать проблемы.

Каникулы между тем продолжались. Пылало жаркое лето. Солнце не заходило совсем. Все блистали загорелые, как на черноморском курорте. Мама купила сыну шорты.

Мальчик натёрся жидкостью против комаров и вышел из дома. Он решил прогуляться по коробу теплотрассы. Вообще-то ходить там не разрешали. Вдруг доску проломишь, а потом ремонтировать это место. О том, что так и ногу можно сломать, как-то не задумывались. Мысли о канительном ремонте, затратах сразу приходили в голову, а о ноге — нет. Нога проблемой не считалась… Но Тима был ещё очень молод и весил мало. Он и раньше гулял по теплотрассе. Особых эмоций никто не выказывал.

Ходить было скучно и Тима побежал. На третьем от старта повороте по ноге прошёлся кусок толстой проволоки. Тима остановил свой бег. Прямо у него на глазах царапина разошлась и из пореза кожи, длиной в ладонь, побежала кровь. Не быстро, но достаточно обильно. Появился хорошо различимый запах железа. Этот запах ни с чем спутать было невозможно. Это был характерный запах свежей крови.

— Ой… — Послышалось рядом. Мелита стояла в двух шагах, приложив ладони к щекам. — Сядь на землю.

Тима и не подумал ослушаться или спросить. Он сел на согретую солнцем землю возле теплотрассы. Оцарапанную ногу он протянул и она оказалась немного ниже туловища. Кровь продолжала истекать. Её вид вызвал в Тиме слабость. Самой крови бежало не слишком обильно, но безостановочное течение её сильно подействовало на мальчика. С ним и раньше случались всякие ссадины и царапины. Новое повреждение было серьёзнее прочих. Большинство предыдущих его травм едва кровили и быстро останавливались. Краешек отбитого конца проволоки, словно ножом прошёлся по живому телу. Порез никак не прекращал течь. Тима сел, чувствуя словно пульсирующей пружиной обвитое раненое место, и затряс ногой.

Мелита встала одной коленкой справа, а другой слева от царапины.

— Солдат с раной, — сказала она без улыбки, макнула палец в кровь и облизала его. — Закрой глаза накрепко. Не смотри.

Тима закрыл глаза и прислушался. Слышно ничего не было, кроме идущих далеко самосвалов. Вдруг он почувствовал тёпло на ноге в месте пореза как из открытой дверцы печки. Но глаза не открыл, раз его попросили, а он согласился.

Некогда было соображать о тонкостях уличного этикета и Тима действовал строго по уговору, как, впрочем, и всегда поступал. Другой мальчик на его месте, например, Мурзик, стал бы подсматривать, но Тима был не таков. Юная санинструктор тоже не рассуждала, а действовала. Впрочем, она замечательно знала характер товарища по парте и была в нём уверена. Знала она и Мурзика достаточно. Ему такая помощь с её стороны не была бы оказана. Что она — ненормальная?

— Готово, — Мелита поднялась на ноги. — Можешь смотреть. Но вставать подожди.

Тема открыл глаза и, прежде всего, взглянул на царапину. Кровь перестала бежать. Запах железа, запах крови пропал. Теперь самым сильным был запах аптеки, какой бывает, если открыть баночку витаминов «С» в драже.

В Тихом витамины были в большом ходу. На каждой прикроватной тумбочке стояла баночка побольше или поменьше. Жёлтые шарики брали по желанию маленькими горсточками. Никакой рецептуры, всяких там — одно драже после еды, но не более трёх в день для детей до 9 лет — никто не соблюдал. Брали по желанию. Организм знает свои потребности лучше любого медика. Хочется пять витаминок сразу — так и бери. Не хочется — не бери. Не было случая, чтобы кто-то пострадал от передозировки витаминов.

Правда, у Тимы возле кровати витаминов не было. Он и так много глотал таблеток всякого свойства. Каждая новая таблетка вызывала в нём неприятные эмоции. Мама не могла заставить его глотать ещё и витамины, если даже самые необходимые таблетки при необходимости Тима принимал со скандалом.

Кровь запеклась по всей длине и темнела неровной ниткой. Нога блестела влагой.

— А? — Тима вопросительно взглянул на девочку.
— Первая помощь, — деловито пояснила Мелита. — Лучшее средство. Отец научил. Молчи. Глупых всегда больше, чем умных. Не поймут.

Тёма сначала не задумался, чем ему обработали ранку, очень уж быстро всё произошло. А когда понял, щёки и уши его зарделись. Ясно — он будет молчать. Не то задразнят. Водиться перестанут. Тима не сосчитал в тумане расстройства, что всех осуждающих его мог быть в грустном случае огласки только один Мурзик. Да и тот мог запросто сделать поправку на форс мажор и не осудить. Хоть горазд был Мурзилка на всякую шкоду, но в справедливости ему нельзя было отказать. Бывало, что и он шёл против течения.

Не было у Тимы друга, ближе Мелиты. Разве он в этом виноват?

Пострадавший тут же и успокоился. Никто ничего не заметил, хотя лечение происходило в паре шагов от конторы. Детей едва видно было за коробом теплотрассы. Даже если кто-то и выйдет из дверей, так всё равно оттуда ничего не заметно. Мелита точно никому не скажет. Значит — всё в порядке.

Теперь у него и Мелиты есть общая тайна. А такие отношения связывают покрепче бумажных договоров. Это отлично понимала и Мелита. Их дружба была теперь скреплена секретом, а крепче союзов не бывает. Правда, существовал ещё от самой Мелиты секрет у Тимы с Наташей, но это уже был секрет абсолютно не детский. Мальчик и в этом случае не замечал свою обязанность по отношению к Наташе. Молчать он умел. Зря что ли играл в войнушку? Его нужно было только предупредить, что вещь секретная и нужно молчать. Без такого предупреждения он считал себя ничем не связанным как правило. Но о лодке лучше молчать. Ясно без оговорок.
ГЛАВА 24. СЛАВА КПСС!
Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха, значит ты не понял шутки.
Шантарам.
Идеология тех времён была проста и доступна пониманию всякого человека. Заключалась она в лозунгах и призывах, а для тех, кто постарше — в материалах съездов и пленумов партии коммунистов. Общество строило коммунизм.

Лозунги были такие:
— Советские педагоги! Улучшим качество обучения школьников и студентов!
— Шахтёры и работники угольной промышленности! Дадим стране полмиллиарда тонн угля к очередному съезду партии!
— Пионеры и школьники! Будем учиться на 4 и 5!
И тому подобное.

Лозунги в обыденной жизни никто не вспоминал. Ни малейшего смущения не вызывала неполнота лозунга, обращённого к педагогам. Там не были упомянуты учащиеся профтехучилищ и техникумов, которые составляли отдельную категорию и не являлись ни школьниками, ни студентами, но так же учились и постигали науки, как школьники и студенты. Может быть, идеологи считали учащихся профтехучилищ и техникумов тупиковой ветвью на пышном древе народного образования? Не исключено. Были известны случаи летальных исходов на защите диплома в одном техникуме, притом несколько лет подряд. Не берусь утверждать, что это случайность. В техникуме учебные нагрузки более интенсивные, чем у студентов, иначе на защите гибли бы студенты, а не учащиеся техникума. Лозунги, таким образом, призывали к тому, что само по себе происходило и были образцом очевидности.

Что до шахтёров, то они были в самой малой степени озабочены подарками к съезду. Их волновала зарплата и ничего более. Кроме того, любой горняк знал, что один миллион тонн угля равняется одной шахтёрской жизни, оборванной или куском породы, или взрывом выброса метана. В шахтёрской среде считалось дурным тоном упоминать о тоннах без крайней необходимости. Привычным измерением была смена и рублёвый эквивалент. Но откуда идеологам центра знать такие тонкости? И лозунг оперировал некорректными для горняков величинами.

Пионеры и школьники отзывались о школе с большим раздражением. Для умных это была тяжкая гиря на ноге.. Для нормальных детей это была бездонная бочка Данаид — любых усилий было недостаточно. Для педагогически запущенных — потерянное время. За эти часы можно было столько рыбы наловить, или брусники насобирать — в общем, провести время с гораздо большей пользой.

Были, конечно, ученики, которым школа нравилась, и они не скрывали этого. Да только, если разобраться, в школе им нравилось не учёба, а коллектив, класс или кто-то из учеников или из учителей персонально. Сам процесс обучения не нравился абсолютно никому. И это устраивалось нарочно. Детям делалась прививка терпения. Ведь после школы им предстояло идти на рабочие места, а там только терпение, навык занятий всяческими противоестественными вещами частенько и был необходим больше всего.

На съездах всегда происходили эпохальные события. Правда, от одной эпохи до другой проходило слишком мало времени, но идеологов это не смущало. Да и население не воспринимало эти съезды и пленумы слишком уж всерьёз. Любому было известно, что каждый следующий съезд будет значительнее и эпохальнее предыдущего, так для чего было твёрдо вызубривать эти материалы, если новые превзойдут их значимостью?

Но вслух этого никто не говорил. Подлинная религия в стране практически отсутствовала и политика партии была ей удобоваримым заменителем. Хотя и можно было постоянно слышать в разговорах — «Боже мой» или «Господи», но это была всего лишь дань традиции и устоявшиеся обороты речи, не более. В стране декларировался постулат — Свобода, равенство и братство! Всё это были одни слова. В действительности большинству граждан не хотелось ни первого, ни второго, ни третьего. Добавки они тоже не спрашивали.

Свобода? Задумывались ли они о свободе и зачем она им была нужна? Чтобы желать свободы или чего-либо вообще — нужно знать, что это такое. Не зная вкуса мороженого невозможно сказать о желании десерта или отсутствии притязаний. Точно так же население понятия не имело о свободе и избавлено было таким обстоятельством от проблем со свободой. Никого не смущало отсутствие, допустим, многопартийности. И единственной партии было слишком. Свобода в стране была пустым звуком.

Равенство? Никто не желал и равенства, но уже по другой причине. Всякий занимал свою нишу в обществе и не видел смысла в равенстве.

Ну, хорошо. Возьмём для примера двух водителей карьерных самосвалов. Чем они были равны меж собой? Один сдавал другому смену по определённым правилам, и это было всё, что их связывало. Один приходил на работу, а второй уходил с работы. В этом они были равны. Им примерно одинаково платили и они равно одинаково питались, и носили почти одинаковую одежду. Их оскорбило бы замечание, что любой из них может быть заменен другим. Нелепо было думать, что они желают равенства между собой. Они и так были равны, фактически.

Если же взять другую пару для сравнения — водитель и начальник автоколонны — то тут равенство было вовсе лишним. Иначе пропадал принцип единоначалия и рушилось управление. Все другие отношения укладывались в схему этих двух примеров. Никакого добавочного или принудительного равенства ввести было невозможно при всём желании. Дополнительному равенству не было места и слово это так же было простым сотрясением воздуха.

Что касаемо братства, то это другое значение слова — равенство. Тавтология.

Периодическая печать тех времён подчинялась единому центру и постоянно подбрасывала гражданам разные выгодные ему идеи. Не всегда, впрочем, полезные для граждан. Такой была накачка про нервные клетки. Нервные клетки не восстанавливаются? Это ложь! Причём — ложь продуманная, злонамеренная и с дальним прицелом. Сейчас поясню.

Помните в прессе статьи о вреде высокожирных молочных продуктов? Тогда ещё в продаже сметаны, сливок и сливочного масла была нехватка? Зато был курс на развитие агрогородов, из которого ни черта не вышло, естественно. Деревня очень отличается от города режимом труда. Выходные в деревне по определению отсутствуют. Скотина требует постоянного внимания и ухода. Доить коровку надо периодически. А если поставить процесс на промышленную основу, то возрастают затраты на зарплату. Настолько возрастают, что производство продуктов становится экономически невыгодным. Работникам приходится за доставку платить, за работу в выходные платить, за совмещение профессий платить… Собственно, и во всём мире, кроме тех мест, где снимают по три урожая в год, сельхозпродукция дотируется. Государства доплачивают селянам за продукты. Но когда сельхозпроизводители живут в трёх шагах от фермы и на этой ферме днюют и ночуют, то суммы затрат ещё приемлемы. А когда работники живут на расстоянии от фермы и их надо доставлять, да ещё их рабочее время регламентировано… Затраты возрастают до величин, нетерпимых для экономики. Тогда или объёмы продукции упадут или надо снижать потребление. А скорее и то, и другое. Что мы и видели. Масла в продаже стало не хватать. Для снижения объёмов потребления была призвана машина агитации. Правильно было бы говорить — машина пропаганды. Но слово «пропаганда» так тесно связано в сознании людей со штампом — «геббельсовская пропаганда», что от слова «пропаганда» отказались в пользу слова «агитация».

Так вот агитация развернулась на тему — сметана вредна и от масла ноги мёрзнут. Рассуждения были просты и незатейливы. Жир оседает на стенках кровеносных сосудов и вызывает сужение прохода для потока крови. А плохое кровоснабжение ведёт к проблемам. Такая дурацкая логика. Это вызвало у народа моментальную реакцию в виде нарочито глуповатых штампов — от сахара слепнут, от мяса глохнут и от сдобы волосы выпадают. Приобрела популярность народная мудрость — Ведро воды заменяет стакан сметаны. Всё это на фоне истерики в газетах и журналах по поводу участившихся случаев смерти от сердечно-сосудистых заболеваний и пользе здорового образа жизни. Расскажите о пользе здорового образа жизни водителю с зимника. Получите в лоб монтировкой. Потому и газет никто не читал. Глупости одни в них пишут. Но выписывал народ прессу активно! В продаже не было туалетной бумаги. Приходится как–то выходить из положения.

Вброс через прессу всё же делается. Статьи о вреде жирной пищи, как ни странно, никак на объёмы потребления не влияют. Но редакции получают возможность отчитаться о проделанной работе. А как же? Зарплату получаем? А отдача? Статьи? Слава Партии! Значит — ещё дадим денег, раз пишете статьи на полезную для экономики страны тематику.

Та же история и с нервными клетками. Они восстанавливаются в ночное время, когда физиология человека требует сна. Но существует множество видов работы, где нужно трудиться и ночью тоже. Это железная дорога, металлургия, шахты, кимберлитовые трубки, аэродромы и тому подобное. И чтобы не платить достойную компенсацию работникам за отсутствие сна, которое на самом деле ничем не восполнимо и никакими деньгами оценено быть не может — муссируется миф о не восстанавливаемости нервных клеток. Так удобнее. Кроме того — повышенная зарплата повлечёт за собой и повышенную пенсию, а это уже совсем непозволительно для экономики. Этак они совсем не умрут, работнички алмазные!

Никаких проблем не было и не предвиделось. Школьник первого класса брёл потихоньку из школы. Его не касались проблемы нервных клеток. Иногда за ним и его одноклассницей присылали машину. Всё ту же грузовую машину с надписью «взрывчатые вещества». Но сегодня одноклассницы не было, возможно — заболела, и мальчик шёл один. От школы до дома было километров пять. Идти надо было сперва по расчищенному от снега тротуару, а после длинный прямой участок по обочине трассы от города в аэропорт мимо кимберлитовой трубки. Дорога была хорошо известной и знакомой. Она даже освещалась фонарями почти по всей длине. Правда, на улице был мороз почти 40 градусов, но школьник не видел других путей к дому и вовсе не переживал из-за холода. Одет он был очень с запасом. На нём был овчинный тулуп, достававший ему почти до пят. Рукава тулупа были подвёрнуты, но всё равно явно длинны для ребёнка. На ногах были серые валенки-катанки ручной работы, очень тёплые. Шапку на голове покрывала громадная шаль, концы которой были обвязаны вокруг пояса.

Очередная первая учительница помогла первокласснику одеться и с лёгкой душой проводила на мороз. Она понимала, что это может быть опасно. Оправдывалась она внутри себя легко и просто. Ребёнок был не её. Занятия закончились и с ними закончились и её обязанности. Одеваться же мальчику эта добрая душа помогала абсолютно добровольно. От чистого сердца. Сейчас она обедала, напрочь забыв о школе и чужих детях. А мальчик, в не по росту большом тулупе, неспешно продвигался к дому.

На него набежала небольшая группа возбуждённых алкоголем молодых людей с аппаратурой. Это были киносъёмочная группа набирающего популярность культурного деятеля Николаева. Снимали фильм с названием «Сибирью пленённые». Мальчик показался интересным.

Его деловитая меланхолия и неторопливое упорство, с какими он продвигался по заснеженным улицам, просились в кадр. Съёмочный аппарат быстро поставили на штатив, всё это накрыли толстым самодельным чехлом из одеяла, спасая от холода. Начали снимать. Группа, хоть и была слегка нетрезвой, действовала чётко и слаженно. Сам Николаев держал микрофон.

— Здравствуй! Как тебя звать? — спросил он дружелюбно.
— Тима — отвечал малыш сквозь шаль и груды наросшего на ней инея от дыхания.
— А куда ты направляешься в такой холод? — с профессиональным любопытством продолжал ведущий. На серых полярным днём улицах практически никого не было.
— Домой. Да если бы мороз был сильный меня в школу бы не пустили, — глухим из- за шали голосом произнёс мальчик.
— А в школе что ты сегодня получил? — с улыбкой спросил режиссёр, кивая ассистенту в знак того, что видит знак «время- время». И не даст аппаратуре выйти из строя из-за холода.
— Двойку… — отвечал честный Тима. Он не мог лукавить. Не умел.
— Снято! — воскликнул Николаев, засмеявшись. Смеялись и остальные киношники.

Вся группа оперативно свернула своё киносъёмочное хозяйство и дружной стайкой, подпрыгивая воробушками от холода, двинулась дальше в поисках новых сюжетов и типажей.

Ничуть не удивившись, первоклассник зашагал дальше. Про съёмку вчера говорили у Тимы дома, для маленького города это было большое событие. Школьник, как был равнодушен к внешнему миру, так и остался инертно спокоен. Никаких эмоции по поводу эпохальных кадров он не испытал. За полученную двойку он тоже не переживал. После той первой единицы за домашнее задание ничто больше не могло вывести его из себя. Есть он не хотел, холод тоже не особо беспокоил его. Обморозить лицо он не боялся. Глубоко под заиндевелой шалью виднелись только его глаза. Мальчику было известно, что мороз штука коварная и замёрзнуть можно совсем незаметно. Человек просто засыпает и никакой боли не чувствует. Но это казалось маловероятным на виду у всех, возле проезжей дороги.

Так он и шагал до самого дома. Ранец толстенного картона задубел на его спине. Чернильница — непроливайка выпучила замёрзшие чернила и Тима поставил её на батарею. Он хорошо знал такое свойство чернил, замерзать на морозе. Чернильница предусмотрительно была заправлена в новомодный полиэтиленовый пакетик и обтянута в несколько витков канцелярской резинкой от денежных пачек с маминой работы. Скоро надо будет делать домашнее задание и чернила понадобятся, а пока Тима занялся обедом. Он принёс из тамбура, с полки отведённой для его семьи, кастрюлю с супом. В тамбуре было тоже холодно настолько, что суп замёрз до самого дна. Это так же было привычным делом. В кастрюле под углом стояла деревянная ложка с облезлой росписью. Ложка в супе была оставлена нарочно для того, чтобы кастрюля не раздалась ото льда. Настывающий лёд сдавливал древесину и кастрюля таким образом оставалась в целости. Этот нехитрый приём не всем приезжим был известен и дренажная канава поблизости постоянно принимала всё новые и новые разорванные морозом кастрюли и кастрюльки.

Тима установил ледяной монолит на электроплитку и щёлкнул регулятором. Под днищем кастрюли сейчас же зашипел и затрещал пар. Это мог быть пар от капель воды, замёрзшей снаружи кастрюли. Но мог быть пар от содержимого, если кастрюлю всё-таки разорвало морозом. Поэтому отойти от варева было нельзя, пока трескучие щелчки не прекратятся. Тима подождал и убедился, что кастрюля цела. Через сорок минут суп хорошо разогрелся и Тима с аппетитом пообедал. Школьник был довольно самостоятельным для своих лет. Тарелку, правда, мыть ему не доверяли. Больше грязи наделает. Мал для такого.

И Тима взялся за уроки. Упражнения и задачи он делал стремительно и нисколько не переживал, правильно решено или нет. Задания учебные — рассуждал он. Будь задания реальными, он бы отнёсся к делу со всей серьёзностью. Но ненастоящие задания он не уважал. Практические дела наоборот — он выполнял тщательно и со всем возможным усердием. Например, его учебники и тетради были обёрнуты очень старательно и аккуратно. Карандаш был очинён по всем правилам искусства. Альбомчик с прописями он несколько раз переписывал начерно, пока не добился каллиграфической чёткости. И уже тогда заполнил его так, что изумлённая учительница взяла его на выставку работ школьников младших классов. Сперва- то она сомневалась, что Тима это сам сделал. Ведь большинство оценок у него не были положительными. А хоть бы и сам сделал — непедагогично выставлять напоказ всей школе отдельную работу постоянно неуспевающего. И только разузнав, что мама Тимы главбух, а папа инженер на карьере, учительница решила, что можно. Пусть родители порадуются. Сам Тима никак не отреагировал на выставку. Он считал, что так и нужно.

А вот учебные задания, не связанные с практикой, Тима за ценное не принимал. Чего считать яблоки, когда их под койкой три ящика стоит? Деньги лежат во всех карманах в любых количествах. Если Тима шёл в магазин по собственной инициативе, что бывало крайне редко, то он отсчитывал ровно 28 копеек на бутылку лимонада и этим ограничивал свои покупки. А когда его отправляли в магазин родители, то они писали на листочке — что и почём купить. Сумма сдачи тоже указывалась. Проблем не было. Никакая школа не могла убедить ученика, что примеры взяты из практики. В реальности ничего такого не наблюдалось. Да и случай с макаронами напрочь отшиб желание что-то измерять, считать и делить. Не нужно было это. За такое наказывали.

Вставал вопрос о неуспеваемости. Возникла угроза остаться на второй год.

Отец, как более свободный и менее равнодушный к школьным делам сына, поехал в школу и побеседовал с завучем. Та посоветовала заинтересовать мальчика, дать ему стимул. Отец сначала хотел простимулировать Тиму ремнём, но поостыв, решил, что нужно присмотреться к сыну. Надо узнать его интересы и на этом и построить учебный план. Через пару дней выяснилось, что Тима всё свободное время читает.

А чем ещё можно заняться полярной ночью? Бильярд был уже малодоступен. На улице для игр и прогулок холодновато. Да Тима и не рвался на улицу. Он читал запоем. Прочтя все детские книги, доступные ему дома и у Мелиты, Тима взялся за отцовскую библиотеку и начал с романа «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. Многих слов он не знал и пользовался Малым Советским энциклопедическим словарём. Вот отец и решил спрятать этот словарь у соседа дяди Серёжи. До тех пор, пока Тима не исправит оценки. Сперва-то папа хотел запретить само чтение. Но, поразмыслив, нашёл способ менее очевидного воспитания. Читать он и сам любил, а потому счёл, что не зачем отучать ребёнка от полезного занятия.

И мальчику пришлось заниматься уроками более серьёзно. Каждый вечер его уроки проверяли мать или отец и с удивлением замечали, что задания с таким подходом решались гораздо правильнее, хотя и менее стремительно. За несколько месяцев Тима стал учиться лучше. Не редкость стали и пятёрки. Тут, правда, было немного лукавства. Если честно — это были четвёрки. Но учительница не хотела проблем со второгодником и завышала слегка оценки, перекрывая этим прошлые двойки. Год Тима закончил «хорошистом», что означало в среднем четвёрку или «хорошо».

Впереди был полярный день. Это было великолепно! Ещё бы поменьше комаров и всё было бы просто неописуемо роскошно. От комаров спасались, жестоко обливаясь реактивами. Процедуры хватало на два часа. Потом её повторяли или прятались на время в помещения.

Обычно Тима был занят в школе или чтением. Но стоило только на минуту остановиться, как сразу появлялись вопросы. Почему девочки такие особенные? Что в них такого, что разглядывать их нельзя? Они сразу начинают волноваться? На кошку или собаку можно смотреть сколько угодно. Куропатку разглядывай до бесконечности. Рыбка в аквариуме совсем не реагирует на взгляды. Но если смотреть на девочку больше 10 секунд — это немедленно вызовет ответную реакцию! Если это происходит на уроке — придёт записка с разными словами, которыми девочка выразит своё неудовольствие. Советская школа по уровню культуры несколько отличалась от дореволюционной гимназии, о которой известно из рассказов о Ленине. Да и совместное воспитание обеих полов по комплексному методу давало свои плоды.

Если это на перемене — девочка может и стукнуть. Ей не нравится изучающий взгляд. Тима решил, что раз им не нравится, то и смотреть на них не надо. И он привычно углубился в чтение. Здесь возражений не было. Или почти не было. Если точнее — не всем было безразлично его чтение.

Строго говоря — те самые девочки, не выносившие внимательного взгляда, негодовали гораздо больше, если на них совсем не обращать внимание. Но тут выяснилось, что Тима отлично запоминает прочитанное. Просто фотографически. Откуда взялась такая способность — непонятно. Тима и сам не понимал. Может, такая память и всегда была? Может, завтра исчезнет? Тима никогда не задумывался на эту тему. Ему казалось, что так и надо. Когда он заметил, что другие дети с трудом запоминают уроки — он очень удивился. Ему запоминать ничего не нужно было. Это происходило естественно и само собой. Но Тима великолепно сознавал, что не надо показывать свои способности. В классе не любили тех, кто отличается. Не важно, что Тима отличался в положительную сторону. Ему сразу станут завидовать и найдутся желающие проучить выскочку. Принцип простой — кто не с нами, тот против нас.

Каких-то конфликтов крупных в школе у Тимы не было. Дети в классе все были одинаково одеты и у всех были одинаково недорогие учебные принадлежности. Разве что Игоря в школу привозили на папиной служебной машине. Да и то оставляли за пятьдесят метров до входа. Чтобы не завидовали другие ученики. Неприязнь не провоцировать. Удобно отписаться, если кто–то станет возмущаться насчёт не целевого использования служебного транспорта.
Так что поводов серьёзно враждовать у первоклассников не было. И Тима не хотел создавать проблемы. Он стал нарочно выполнять уроки с ошибками. Это его нисколько не волновало. Он знал всю программу учебного года вполне прилично. У него освободилась масса времени на чтение! И он читал всё подряд.
ГЛАВА 25. СВИТЕР ИЗ ШЕРСТИ МАМОНТА
Правда необычнее вымысла, потому что вымысел обязан держаться в рамках правдоподобия, а правда — нет.
Марк Твен
Прямо напротив окна, за которым располагалась кровать Тимы, стоял столб с электрическими поводами. Как-то электрики вели новую линию и окончание рабочего времени застало их как раз на этом столбе. Недолго думая, шустрые ребята на всякий случай запитали током бухту кабеля на самом верху столба и счастливые ушли по домам. Поспать Тиме в тот раз не удалось. Зато удалось запомнить новое словосочетание — токи Фуко. Ибо как раз благодаря этим токам просмоленный столб вспыхнул и успешно сгорел без видимых причин вместе с бухтой кабеля. Столб заменили и новый получил имя собственное. Спичка.

Зимняя охота в экстремальных условиях севера имеет множество опасностей, о которых обычные люди с большой земли даже не предполагают. Начинаешь им рассказывать — не верят, а пытаешься доказать — смеются. Посмотреть бы на этих хохотунчиков в реальных условиях. Один такой легкомысленный охотник, который имел большой опыт в охоте, аналогично отмахивался от предупреждений. Ему подсказывали, что на охоту нужно брать с собой крепкую слегу метра четыре длиной. Обычно покупали в магазине бамбуковое удилище максимальной возможной длины и отпиливали от него толстую сторону для дела. Такие куски везли в самолёте прямо в салоне в виде ручной клади с большой земли. Когда охотник идёт на лыжах по снежной целине, то спасительный бамбук, очень прочный и не портящийся от влаги, как простая древесина наших широт, подвешен около середины на крепкой петле из парашютного стропа под плечом охотника, а свободный конец волочится позади. В случае провала под лёд на реке, бамбуковая опора не даст окончательно провалиться и позволит выбраться из отверстия самому, без посторонней помощи. Вообще охотники старались пройти по предполагаемым маршрутам летом и познакомиться таким образом с водными преградами на пути. Но в тайге бывает всякое. Или до речки этой не дойдёшь, или забудешь о её существовании от усталости, или просто зимой местность имеет другой вид и не всегда можно вспомнить, где тут река.

Наш неслух пошёл зимой по малознакомой тропе без бамбука. И вот что с ним произошло. Дойдя до средины реки, скрытой под слоем льда и снега, он провалился под лёд. Сначала–то он не слишком расстроился. Глубина подо льдом была небольшая, чуть более двух метров. Охотник встал на ноги вполне успешно. Воды в проломе не оказалось. Она вся вытекла в сторону более крупной реки. Новая вода от родников не поступала. Она у истока всю зиму намерзала буграми и обледеневшее снизу и сверху пустое русло превратилось в страшную ловушку. Будь у пострадавшего крепкий шест, он смог бы выбраться из провала. Но вместо этого оставалось только ждать в ледяном капкане. Когда охотник не вернулся из тайги вовремя, за ним пошли спасатели. Хорошо, что не было пурги, а то поиски так и закончились бы ничем. А так поисковики по следам добрались до пролома и вызволили из плена незадачливого охотника, начинавшего уже замерзать. Ему ещё повезло. Был случай, когда трактор провалился в обмёрзшее русло под лёд, но выбраться не мог из-за большой глубины и толстого слоя прочного льда…

Правда, такое случалось редко. Гораздо чаще охотники успешно добывали медведей и волков, находили мамонтов в берегах рек, тайком промышляли золото.

Мамонты отыскивались часто. Мороженым мясом кормили собак. Из шерсти древних животных даже изготавливали свитера, очень тёплые и необыкновенно ноские, хотя и тяжеловатые. Высшим шиком считалось надеть большой свитер из мамонтовой шерсти прямо на куртку. Шерсть на свитере по такому случаю взбивалась металлической щёткой так, что вязки не было видно. Создавалось впечатление настоящего снежного человека, покрытого густой шерстью! Из бивней мамонта даже были выточены шары для бильярда в Красном Уголке. От охотников требовали сообщать учёным о каждой находке мамонта. Но этого не делали. Проще самому освоить мясо и шерсть, чем терять время на походы с учёными, которые и сами не радовались находке. Костей мамонта по музеям и без того было великое множество. А потому находки реализовывали сами охотники. Вот только бивни вывозить самолётом не позволяли. Из бивней поэтому точили шары, которые хоть и не были столь же прочны, как слоновьи, но зато их не нужно было выписывать с большой земли за деньги. Да и заменить было проще.
Для охотников распускали слухи о сибирской язве и прочих инфекциях, опасных для здоровья. Байки эти успеха не имели. Ни микробы, ни бактерии на вечной мерзлоте не выживали. Это было отлично известно охотникам. Во всяком случае никто инфекционными болезнями, принесёнными из тайги, не болел.

Золота в тайге было такая пропасть, что некоторые и вовсе оставляли охоту, целиком отдаваясь незаконной добыче. Так рассказывали. Таёжное золото потихоньку вывозили на большую землю, где сбывали на ремонт зубов. В ювелирку такое золото не шло, ведь на кольцах и серьгах должен быть штамп и обойти учёт не удавалось. На золотые зубы штамп не ставился. Рассказы о таёжном золоте ходили среди детей полярных широт многочисленные, один другого увлекательнее, хотя самого золота никто из рассказчиков или слушателей своими глазами не видывал. Но все верили. А то откуда у таёжных охотников столько специальной одежды, лыж, оружия, собачьих упряжек, пороха, капканов? Ясно, что всё приобреталось за счёт золота. Это неоднократно обсуждалось и маленькими друзьями.

Тиму с Мелитой в очередной раз попросили из Красного Уголка. Предстояли жёсткие встречи заядлых игроков и те не хотели себя сдерживать в крепких выражениях.

Дети отправились в кино. Давали очень смешную комедию. «Цирк». Но на афише зачем–то стояла отметка «Детям до 16». Вероятно, кинопрокатчики желали получить максимальную сумму прибыли. Ограничение по возрасту всегда вызывало дополнительный интерес у зрителей и тогда их в кино шло больше.

Тима и Мелита не встали в кассу, а сначала подошли к контролю билетов узнать на всякий случай, можно ли им всё-таки посмотреть этот фильм. Контролёр, пожилая и грузная, сразу отправила их домой. Они не возражали, понимая свою малость и незначительность своих притязаний. Шагая рядом, направились они из негостеприимного кинотеатра в вагончик, где всегда было во что поиграть и чем развлечься.

Проверив все билеты и закрыв вход посредством накидного крючка, Аркадия Марковна села на свой жёсткий стул, мягкости которому не придавала даже большая пластина оленьего меха, судорожно вздохнула и заплакала неслышно.

О чём она плакала? О том, что жизнь так коротка? Может, ей вспомнился громадный букет сирени, подаренный в шутку мальчиком из её детства только потому, что у сорванца было хорошее настроение? Или она вспомнила день ранней весны, когда воздух нежен и ласков, а солнце после зимы начинает греть траву и она пахнет свежестью и силой, отчего взлететь над мягкой зеленью кажется так легко? Или увидела она внутренним зрением блистающий снег, на котором прутиком кто-то старательным школьным почерком вывел её имя, приплюсовал своё и приравнял это откровение большой букве «Л»? Или она плакала в темноте кинотеатра рядом с хохочущими зрителями оттого, что её расстроили глупые дети, готовые купить возможность полюбоваться на чужую радость в то время, когда их собственное счастье было так близко, что не нужно ни ходить за ним, ни платить за него? А может и обо всём сразу. Слёзы увлажняли морщинистые щеки, но она их не вытирала. Никто не замечал её присутствия позади последнего ряда за полуприкрытой шторой. Зрителям не было никакого дела до неё. Она была одна среди множества людей. Сердце ударило её в горло и успокоилось.

Удивительное состояние — счастье. Его не замечают, когда оно есть. За ним гоняются и готовы всё отдать, когда его не хватает, не понимая, что это не продаётся. Счастье даруется. Блаженствуя, можно сохранять его в глубине души и всего лишь. Такие люди заметны среди других, но только для таких же счастливых.

В посёлке говорили потом, что Аркадия Марковна отошла хорошо. Вот только не все зрители соглашались. Некоторые роптали. А новая билетёрша почему-то стала пропускать Тиму и Мелиту на все сеансы без исключения.

Короткая полярная осень остывала на сопках.

Густо стоящие сосны и лиственницы уже не тянулись к небу, а, покорно опустив неподвижные ветви, ловили уходящее из крепчающей почвы тепло. Корни деревьев уже подмерзали снизу от вечной мерзлоты и соки в стволах и ветках бродили лениво и скучно, исполняя свои обязанности без всякого энтузиазма, кипевшего ещё так недавно ярким полярным летом. Сытые, тяжкие птицы перепархивали меж ветвей, раскачивая их. А ветви качались нехотя, как бы говоря — Оставьте глупую суету. И движения их были больше горизонтальными, означая скорее — нет, нет — чем вертикальные взмахи, напоминавшие — да, да.

Близко к посёлку жизнь тайги совсем замерла. Но подальше от людского шума бурундуки и белки бегали поспешно и стремительно, собирая урожай шишек, ягод и грибов. Каждый зверёк устраивал множество кладовочек в дуплах и под корнями, стремясь обеспечить себе пропитание на долгую зиму. Бурундуки были легче белок и носились по веткам деревьев и кустов так резво, что те не успевали согнуться под весом пробегавшего бурундука. Наблюдателю были видны только струи тёмных полос на спинке, а самого бурундука увидеть было невозможно. Настолько быстро он мчался в заботах о запасах.

Взрослые предупреждали детей — если найдёшь кладовочку бурундука с орешками или сухими ягодами, забирать запас нехорошо. Бурундук очень ревностно относится к сохранности своих запасов и если ему разорить запас, то он может броситься в развилку ветвей, где задохнётся от удушья. И дети, даже самые хулиганистые и непослушные, не искали запасы. Хотя, возможно это всего лишь легенда из серии — не бейте лягушек, а то ливень пойдёт. Неважно. Важно, что так сберегалась природа и воспитывалось бережное к ней отношение. Да и зачем разорять запасы, когда ягод и грибов, а тем более шишек было такое великое множество! Грибы, например, косили косой. Делалось это так. Впереди шёл взрослый и скашивал грибы все подряд. Позади косца шли сборщики и проводили первичную сортировку. Грибы старые и заметно червивые не брали, а прочие, даже если слегка тронуты червём, засыпали в мешки.

Уже дома грибы сортировали более тщательно. Мелкие откидывали отдельно. Этих червь ещё не коснулся. Их сразу жарили или про запас мариновали в бочках и в ящиках, выстланных новомодным полиэтиленом, дополняя пряностями. Грибы покрупнее и чуть тронутые червём сперва приходилось замачивать в солёной воде. Личинки всплывали. Очищенные грибы крошили на грибную икру. Либо сушили на нитках в тени. Частенько все комнаты и коридоры были украшены длинными нитями подсыхающих грибов. Этот способ был очень популярен. Сушёные грибы для хранения много места не требовали, а ведь хранить их надо было в помещении. На улице было слишком холодно. На улице, на морозе хранили молоко кругами, с вмороженными в них вертикально палочками. Палочки были нужны, чтобы замерзающее молоко не разорвало емкость. На морозе так же хранили и оленье мясо в ледяной шубе. Ледяной слой намораживали на мясе, многократно обмазывая куски кашей из снега и воды. Если мясо оставить просто на морозе, то оно высыхало до состояния куска мрамора, теряя всякий вкус и пищевую ценность. А в ледяной шубе мясо хорошо сохранялось. Нужно было только следить за состоянием шубы. Она высыхала со временем и могла вовсе высохнуть, а тогда мясо окаменеет и потеряет питательные свойства.

Дары тайги настолько занимали жителей посёлка возле аэродрома, да и жителей самого города, что практически всё свободное время в сезон все были заняты сбором и обработкой таёжных даров.

Собирали бруснику. Её готовили мочёную и сушёную, варили варенье и настаивали на спирту. Просто замораживали в ямах на вечной мерзлоте. Так же популярна была и голубика. Правда, голубики было не так много и её сложнее было собирать, чем бруснику. Но ягодки голубики были крупнее и при известной сноровке можно было набрать ведро голубики за час, что называется, не надрываясь.

Однажды руководство, обнаружив, что население почти не берёт в магазинах продукты, а обходится сбором в тайге, озаботилось наискорейшим сбытом поставок. Существовала программа Северного завоза. В короткое полярное лето, в окна между ледяными полями северных морей ледоколы проводили суда с грузами для северян. Грустно было теперь наблюдать, как с таким трудом и сложностями доставленные продукты не пользуются ожидаемым спросом. Тогда был придуман иезуитский план. Всю округу вокруг города в пределах наибольшей доступности облили керосином с самолётов. В радиусе 30 километров тайга стала пахнуть трактором. Народу объяснили, что это сделано в целях борьбы с комарами. Тут же пошли слухи, что приезжает Никита Сергеевич Хрущёв, тогдашний главный начальник.

— Чёртова лысина! — сердились алмазодобытчики — Не мог мимо пролететь!

Но делать нечего. За ягодой пришлось теперь выезжать дальше. Поскольку в новых местах сборщики расходились на большей территории, собирать стало легче и недовольство быстро стихло. Стоит отметить, что комаров меньше не стало. Отчего и почему так — никто сказать не мог. Теоретически тонкая плёнка керосина должна была полностью погубить личинок комара и снизить таким образом численность малоприятных насекомых.

Но то ли водные глади оказались слишком обширными, то ли болотные мхи быстро впитали плёнку керосина. А только комары никуда не делись, несмотря на керосинный аромат, и с прежней энергией набрасывались на горожан. Отрава для комаров продавались литрами. Слово «репеллент» было известно даже самым маленьким. Кроме того, реактивы каждому выдавали на работе. Комариную отраву нещадно лили на руки и на лица. В руках от химии плавились шариковые и дверные ручки. Липли к пальцам полиэтиленовые пакеты. Быстро портились конторские счёты. Бильярдные кии прикипали к рукам. Шоферские баранки были все в деформациях. Но поголовье комаров оставалось стойким и упорным. Отовсюду в летнюю пору слышался комариный гул и проклятья горожан всему комариному племени. Комары от репеллента шарахались, а на проклятья совсем не реагировали.

Выезды на природу теперь пришлось перенести на выходные дни. Благо выходных стало два. К обычному воскресению добавили субботу. Это вызвало ликование в народе! С удвоенной энергией и вдвое больше теперь осуществлялись заготовки грибов и ягод для личных нужд. Все свободные пространства под кроватями и на шкафах, за дверями и в проходах жилых помещений были заставлены бочками и коробами, многолитровыми кастрюлями и большими ящиками.

Емкости для хранения стояли и в общих коридорах. Хищений никогда не было. В городе и посёлке были ранее судимые, оставшиеся со времён первопроходцев. Но у зеков «крысятничество» или, другими словами, воровство у своих считалось тягчайшим преступлением. Да и похищать не было никакого смысла. Ягод и грибов было громадное множество. Хватало на всех. Многие предпочитали хранить запасы в ямах. Холодильники в городе были большой экзотикой. И действительно. Зачем покупать холодильник, а потом платить за электричество, когда дармовой холод лежал под ногами? С постоянным присутствием холода тесно сочеталось и местное самогоноварение. Если в обычных условиях процесс изготовления спиртосодержащих жидкостей требовал хоть какого-то оборудования, то в условиях вечной мерзлоты всё упрощалось до смешного. Желающий приготовить хмельной напиток, сначала готовил брагу, выставляя в тепло емкость с подслащенной сахаром ягодой. А затем полученную брагу ставил в яму на лёд. Через шесть часов можно было доставать ёмкость или кастрюлю и сливать спирт. Вся вода и мезга замерзали. Был и другой способ, зимний. На морозе укрепляли металлический уголок или швеллер. На железо капала брага, а под уклон стекал спирт. Вода и другие ненужные примеси пристывали к металлу. Так частенько очищали и одеколон. Местные любители дешёвого бухла благоухали одеколоном всю долгую зиму. Пузырьки одеколона стоили недорого и в народе именовались «фунфУриками».

Человеку, живущему в Европейской части страны, даже сложно представить себе просторы Якутии. Просто увидеть внутренним взглядом ширину реки Лены в среднем течении, когда с одного берега не видно другой, такой человек не может. Но если кто-то сначала увидит Лену, а после этого Волгу — он будет поражён. Как такая скромная по величине река может называться великой? Разве что для людей с ограниченным кругозором? Или находящихся в рамках замшелых представлений средневековых картографов о размерах и пространствах?

На дворе 21 век, на принтерах печатают человеческие органы, строительство из первой и необходимейшей отрасли превратилось в рутинную и заурядную, дети превосходят по объёмам знаний и умений своих родителей многократно, а у каждого прохожего в кармане по два телефона. Но шаблоны древних времён всё ещё господствуют в умах.

На самом деле наиболее выдающиеся водные пути страны — это Иртыш и Енисей, это Лена и Ангара, это Амур! Волга на их фоне удивляет мелкими европейскими масштабами. Такими же лилипутскими, как европейская узкая железнодорожная колея. Я горжусь, что Волга достопримечательность моей страны. Но первенство по величине принадлежит не ей. Мне смешно, когда слышу — великая русская река… Так говорили в старину. Сегодня это забавно. Как если бы депутата думы именовать боярином. Устарело.
ГЛАВА 26. КОРОЛЕВА БИЛЬЯРДА
Девочки быстрее учатся чувствовать, чем мальчики — мыслить.
Вольтер
В Красном Уголке игроков было мало на удивление. Всё платёжеспособное население посёлка умчалось в клуб. Давали угарную комедию «Кавказская пленница» С Натальей Варлей в главной роли. Песни из фильма люди уже знали. Вот и сейчас двое играющих то разговаривали, то напевали. Фильм они успели посмотреть на Большой Земле и очень его нахваливали в том числе и потому, что надеялись всласть наиграться в любимую игру без конкурентов. Самих игроков Тима и Мелита не видели, но хорошо слышали. Дети сидели под столом и привычно ловили удары на слух, ставя на листочке крестик против «Т», если мальчик верно указывал результат удара и минус, если ошибался. Такая же колонка была обозначена «М», где минусов было заметно меньше, чем в колонке «Т». Тима поддавался. Он бы мог показать результат не хуже. Но с некоторых пор он считал правильным уступать Мелите во всём. Или почти во всём.

У малышни выработалась привычка отслеживать траекторию шара и записывать прогноз. Игра была не менее азартной, чем сам бильярд. Они сидели с закрытыми глазами. Это позволяло улучшить и обострить слух, хотя ни он, ни она ничего о таком эффекте не знали. Дошли опытным путём.

Сначала доносился громкий стук удара, почти одновременно слышался щелчок кости о кость, а затем уже шумел ровный гул катящихся шаров. Вот тут надо было сделать ставку. Если предполагалось, что шар попадёт в лузу, то большой палец выставлялся вверх. Если шар, похоже, шёл мимо, то палец склонялся вниз. Можно было и не делать прогноз — тогда рука просто не поднималась.

Особенно точными были прогнозы ближе к окончанию партии. Тогда на столе было меньше свободных шаров и меньше помех ударам. Случаи состоявшихся прогнозов записывали крестиком в столбик с буквами Т или М. У кого крестиков набиралось больше — тот и выигрывал.

Привело это к тому, что у детей необычайно развилась память и свойства прогнозировать попадание шара в лузу. Когда они играли сами, без взрослых, то перестали отслеживать куда катятся шары после удара. А со взрослыми им играть не позволялось ввиду явного превосходства.

И Тиме, и Мелите достаточно было получить очередь на удар. После этого они били без промаха, только успевай ящик переставлять. Часто для удобства маленькие игроки клали кий на плечи вроде коромысла и из такого положения били. Конечно, это было неинтересно для взрослых. При этом никто даже не удивлялся, что крохотные мальчик и девочка так мастерски играют. Ведь они играли целыми днями и имели в этом громадную практику. Но это было неинтересно и для Тимы с Мелитой. А поскольку столов было два, то они и завели себе каждый по ящику для увеличения роста.

— Карьер? Котёл раскапывают. Алмазы тут побочные. — веско вещал незнакомый баритон. Тима с Мелитой знали, что в посёлке часто бывают приезжие командировочные и чужой их не удивил.
— Гитлер? Вывеска, — продолжал баритон. — Он и десятой части не знал о реальном положении вещей. А то, что ему было известно, позволяет говорить о нём, как о гуманисте. У него была атомная бомба, а он её не применил. Он был против оружия массового поражения. Оно действовало не избирательно. А ему не нравилась такая неаккуратность. То, что у нас называют победой и есть победа. Наша победа. А достижения национал — социалистической партии Германии от нас скрыта. Это было сделано специально. То, чего нет — нельзя отнять.

Игроки часто били по шарам и дети невнимательно слушали разговор в увлечении своей игрой.

— Мерзавец! Как смеешь ты так подло рассуждать о великом подвиге русского народа! — возражал второй собеседник басовито, не особенно, впрочем, негодуя. Похоже разговоры такие он слышал не раз. — Достижения… Какие там достижения у фашистов?
— Мотоцикл «Урал» знаешь? Это сделано на конвейере БМВ, который целиком перевезли в СССР.
— Но про бомбу врёшь!

Тима слушал очень невнимательно. Он почти ничего не понимал. Но запоминал очень даже хорошо. Память его развилась необычайно за последнее время. А уж молчать, держать язык за зубами ему было вполне привычно.

Его подружка слишком во многом заменила ему родительскую заботу, общение со сверстниками и устранила ту дистанцию, на которой держаться от обычных девочек обычные мальчики, со своими узконаправленными на шалость принципами. Редкая девочка избегает в детстве такого популярного знака внимания, как дёргание за косичку. Мелита кос не носила. Да и никому в голову не приходило тронуть девочку со стадвадцатипроцентным риском получить в глаз. Редкий мальчик бывает окружён в таком возрасте столь мощной опекой со стороны подружки.

Тима и Мелита совпадали, как две нарочно подобранные точным расчётом шестерни, входящие зубьями одна в другую с заданной точностью. Сравнение это тем более справедливо, что шестерни механизма притираются в работе. Так и дети оказались тонко притёртыми долгим общением. Частенько они понимали друг друга до такой степени, что могли даже не разговаривать. Если Мелита, шедшая по лыжне впереди, останавливалась, то Тима без разговоров опускался на колени и подтягивал крепления её лыж. Если Тима без слов протягивал руку, то получал кусок хлеба ещё до того, как заканчивал плавный просительный жест. Тима не замечал, и никто не замечал, включая и саму Мелиту, что мальчик всегда знает, где его подружка и чем сейчас занята. То же самое происходило и с Мелитой.

Я даже думаю, что система воспитания младших школьников нарочно ограничивает мальчиков и девочек в общении обилием домашних заданий. А вдруг они осознают необходимость друг в друге слишком рано? И даже не это опасно. Вдруг они поставят необходимость в приоритет? Кто же будет учиться? Всё будут объединены в пары и эти пары потребуют непременного внимания к такому обстоятельству. Тридцатью разрозненными учащимися управлять можно. Но как управлять, например, группой из двенадцати тесно сплочённых пар и шестью индивидуальностями? А ведь в такой группе эти шестеро, чувствуя свою неполноту, замкнуться в себе, тогда как двенадцать пар своим счастьем будут невероятно раздражать педагога и этих шестерых одним своим сияющим видом. Одновременно появится почва для крупных конфликтов между парами. Что в таком бескомпромиссном возрасте может быть слишком опасно. Впрочем, это всего лишь мои предположения.

Но посудите сами! Пара молодых людей, юноша и девушка, были необыкновенно счастливы друг с другом. Но радость девушки омрачало то обстоятельство, что у парня раньше была другая знакомая. Она предложила пригласить эту бывшую на дачу, там поколотить и этим ограничится. Сказано — сделано. Когда влюблённые проучили, как им показалось, нарушительницу спокойствия достаточно, то вдруг задумались –А что дальше? Такие побои скрыть не удастся и могут наказать. Логично? Логично! И парочка молодых людей убила девушку на всякий случай. Через три дня всё открылось.

Тиме с Мелитой повезло, что они умели не только радоваться, но и сочувствовать.

У Мелиты было хорошее настроение. Она с удовольствием напевала, —

Я пушистый маленький котёнок.
Не ловил ни разу я мышей.
Но где бы я не появился,
Где бы ни остановился,
Слышу от больших и малышей —
Кис — кис!

Дети по-прежнему сидели под бильярдным столом на посылочных ящиках.

Давно уже никто не обращал внимания на двух несовершеннолетних. Красный Уголок понемногу наполнялся игроками. Но всё-таки их было меньше, чем обычно. Многие зрители пошли на следующий сеанс всё той же «Кавказской пленницы» второй раз.

Ни его родители, ни её родители не были озабочены где и с кем проводят время их чада. Ибо было отлично известно, что они, если им позволить сделать выбор, окажутся в Красном Уголке. Это место заменяло им семью в любое время года и суток. Лучше этого они ничего не знали. Да и родители находили такое положение вещей весьма удобным.

Посёлок был обособленным мирком. Здесь были сомнительные личности. Но обстановка была такая простодушная и дружелюбная, что самому отъявленному злодею в голову бы не пришло даже замыслить что-то против детей.

Отлично известно, что доверие выпрямляет мысли и очищает намерения. Поэтому и за детей никто не волновался. Они находились в обществе друг друга. А поскольку после совместного продолжительного пребывания оба были с примерно равным опытом, точно сообщающиеся сосуды, то и научить ни плохому, ни хорошему друг друга не могли. Они просто наслаждались обществом, такая между ними наступила гармония и приязнь.

Каких-то специальных тонкостей бильярда, теории игры, техники удара дети не знали. Они вели игру как кошка шагает домой. Тима точно чувствовал, в какую точку шара нужно направить удар, чтобы получить ту или иную траекторию. Но объяснить этого не мог. Да никто и не спрашивал. Всем не терпелось дождаться своей очереди.

Тима был постоянно занят и времени для глубокого анализа и тщательных размышлений у него не было. Но стоило только на минуту остановиться, как сразу появлялись вопросы. Почему девочки такие особенные? Что в них такого, что разглядывать их нельзя? Они сразу начинают волноваться? На кошку или собаку можно смотреть сколько угодно. Куропатку разглядывай до бесконечности. Рыбка в аквариуме совсем не реагирует на взгляды. Но если смотреть на девочку больше 10 секунд — это немедленно вызовет ответную реакцию! Если это происходит на уроке — придёт записка с разными словами, которыми девочка выразит своё неудовольствие. Советская школа по уровню культуры несколько отличалась от дореволюционной гимназии. Да и совместное воспитание обеих полов по комплексному методу давало свои плоды. Если это на перемене — девочка может и стукнуть. Ей не нравится изучающий взгляд. Тима решил, что раз им не нравится, то и смотреть на них не надо. И он привычно углубился в чтение. Здесь возражений не было. Если точнее — не всем было безразлично его чтение. Строго говоря — те самые девочки, не выносившие пристального взгляда, негодовали ещё больше, если на них не обращать внимание.

Для нормальной работы алмазодобычи абсолютно необходимо было обильное электроснабжение. Однако, опыта в строительстве гидроэлектростанций на вечной мерзлоте в стране не было. Сложности предстояли неимоверные. Мерзлота была достаточно прочной в холодном состоянии. Но при оттаивании превращалась в грязевой кисель, совершенно неспособный нести какую –либо нагрузку. А при возведении плотины неминуемо возникали области повышенных температур. Решение было найдено. Уникальная плотина была возведена в кратчайшие сроки, в темпе первых пятилеток на скалистом основании из громадных каменных монолитов. Алмазы были необходимы не только для пополнения валютного запаса страны. Не в меньшей, а может и в гораздо большей степени алмазы были нужны для технических целей — буровой инструмент, проходческие щиты, обработка металлов. Страна задыхалась без хорошего инструмента. И алмазы позволяли эту проблему решить.

У плотины виднелся гидромонитор, который потрясающей воображение гигантской струёй размывал берег с чахлыми лиственницами. Если сопоставить размер ствольщика на мониторе и длину струи, то вода била на расстояние не менее сорока метров! Рыхлые породы всё равно сползут со склона и надо это упредить, а то вдруг люди пострадают. Таково было мнение сопровождавшего поездку. Но фактически по склону люди не ходили, незачем. А вот размыв берега помогал тайком собирать золотой песок. Об этом Тима догадался сам, но делиться открытием ни с кем не стал. Вдруг это и есть то самое коричневое золото?

В автобусе в это время началась лекция общества «Знание»
— Коммунизм! — искрился лектор — Это светлое будущее всего человечества! Громадное количество электроэнергии позволяет уже сейчас освобождаться от рутинного ручного труда. В нашем городе проектируется сооружение жилого купола диаметром пятьсот метров. Подумайте только! Сады на вечной мерзлоте станут реальностью!

Тима слушал с удовольствием. Ему нравились апломб и пылкость выступающего. Правда, отдельные тезисы вызывали сомнение. Ведь купол даст тепло. Тепло вызовет таяние вечной мерзлоты. И тогда строение просто потонет в грязевой каше… Но, может, лектор не всё говорит? Может, купол будет строиться на выходе скальных грунтов? Как плотина в Чернышенко?

Тогда всё получалось бы просто великолепно! Тима видел перед собой громадное выпуклое стекло, под которым бегали крохотные машинки на электричестве, зеленели пальмы на песчаных берегах искусственных озёр, а счастливые горожане нежились в тепле, разгуливая в шортах и лёгких маечках весёлых расцветок возле клумб с тропическими цветами и яркими бабочками.
ГЛАВА 27. МАСЛЕНИЧНЫЙ СТОЛБ
Пациенты — это сброд. Пациенты нужны лишь чтобы позволить нам жить, и это материал, на котором мы учимся. Помочь им мы не можем.
Из письма Фрейда к Ференци.
Это могло бы показаться наградой за страдания или компенсацией за перенесённые трудности, если бы Тима мог задуматься и поразмыслить подольше. Но он воспринимал события как данность и не замечал никакой связи между ними.

Хорошо быть маленьким! Все заботы о хлебе насущном, о крове над головой, о завтрашнем дне — всё это дело взрослых. Дети только радуются приятным событиям и не слишком грустят о не приятных, ибо обыкновенно всякий старается кроху оградить от проблем. Жаль только, что на этом некоторые взрослые и останавливаются, слишком занятые, чтобы дать малышу радость семейного очага. В таких случаях не всегда надо винить взрослых. Они сами были детьми и если не имели хорошего примера, то дети их будут одиноки при живых родителях.

Тима продолжал заходить в кочегарку просто из любопытства. То есть, конечно, только тогда, когда с ним не было Мелиты. Вот и на это раз он заглянул на огонёк к многогранно образованным соседям. Они читали листовку инструкцию от какого-то лекарства.

— Сильно прогнуться… — выговаривал сквозь смех Шома и обрывал чтение, корчась в судорогах взрывного хохота.
— Ах –ха- ха! — по слогам пыхтел Рава, мотая головой в счастливом упоении.
— Сильно… прогнуться… — снова начинал непослушными губами Шома и рука его дрожала от смеха, который приятно душил чтеца.
— Х — ах! — умирал Рава, задыхаясь от недостатка воздуха в лёгких, но не в силах что–то предпринять для своего спасения. Лицо его было пурпурным от смеха, а на красной шее выступили жилы. И снова весёлые читатели медицинского текста не могли вымолвить ни слова комментария, а только поднимали брови, пучили глаза в восторге, смаргивали слёзы и лупили в ладоши, хохоча и плача одновременно.
— Сильно… — возглашал Шома и закатывал глаза в радостном изнеможении.
— Хххссс — хрипел Рава с присвистом, точно проколотая велосипедная шина. Он рисовал рукой в воздухе вопросительный знак в адрес Тимы, но тот предпочёл тихо и задумчиво удалиться.

Ему непонятен был смысл веселья. Мама в похожих случаях говаривала — Смех без причины признак дурачины -. Но Тима от реплики воздержался, хотя она и вертелась у него на языке.

На улице прибавилось света. Солнце уже полностью показывало над горизонтом свой лик, хотя до тепла было ещё далеко. Город алмазодобычи готовился к проводам русской зимы. Это был праздник по случаю увеличения светлого времени суток. Да какая разница — по поводу чего праздник! Это был день, свободный от обязанностей.

Можно было заниматься чем душе угодно. В городе проводились всяческие увеселения и развлечения. В том числе были гонки на оленьих и собачьих упряжках. Оленей у горожан не было и они любовались на красиво убранные ленточками с крохотными зеркальцами и ремешками, с блестящими медными накладками и маленьким бубенцами оленьи украшения.

Упряжек с оленями было четыре и бежали они по заранее утрамбованному снегу очень резво. Погонщики не любили, когда их рассматривают, точно невест. Это были люди неопределённого возраста. Погонщики держались независимо. Старались не показать своего интереса к новому «Белазу», а всё нет, нет и оборачивались в его сторону. Машина была новой модели, ярко-жёлтого цвета. Выхлопные газы затемнёнными струями вырывались из каркаса бортов. Газами грелся кузов. Это было очень удобно для качественной разгрузки. Порода к такому кузову не примерзала.

Саночки с оленями сильно проигрывали в величине гигантской машине. Но горожане интересовались оленьими упряжками не менее, чем пастухи громадой самосвала.

Погонщики не собирались изнурять оленей. Они здорово рванули со старта, затем протрусили всю дистанцию, а уже к финишу стали набирать скорость. Первым пришёл самый молодой из пастухов, ещё без единой морщины на гладком лице. Зрители были слегка разочарованы такой скучной гонкой. Но впереди были ещё гонки собачьих упряжек! Таких упряжек набрали больше двадцати. Тут ожидался настоящий азарт!

Взрыв недовольства прозвучал со стороны палатки судейской коллегии. Погонщики собак узнали о внезапном изменении правил. Судьи решили придать большую интригу дню. Участвовать в гонке было предложено на упряжках по жребию.
Причём даже по жребию, если так распорядится случай, на своей упряжке выступать было запрещено. Это было исключено. Случайность должна была придать небывалый динамизм. Или хозяину упряжки дозволялось предложить погонщика из присутствующих. В общем, главные козыри — знание своей упряжки — у гонщиков бестактно выбили прямо из рук. Победа мыслилась за упряжкой. Хозяева собак галдели сердито и разочарованно.

Особо азартные негодовали страстно и яростно, громко и пламенно. Но недолго. С судьёй не поспоришь, и приходилось выбирать — или участвовать в жребии или убираться восвояси. О том, чтобы отдать своих собак в руки постороннего погонщика для некоторых владельцев упряжек не могло быть и речи. Двое погонщиков собак отказались сразу. Не были готовы передать управление случайному человеку. Ещё одна собачья упряжка была настолько элитной, что с ней заведомо не справился бы никто, кроме хозяина. У этой команды, кстати, шансы были выше всех остальных. Но поскольку прибыла она с Аляски, то погонщик понимания не нашёл. На его породистых лаек смотрели с удовольствием и интересом. Но иностранец пиетета не вызывал. Холодная война, знаете ли…

— Тима, иди сюда! — позвал мальчишку сосед дядя Боря. — Хочешь прокатиться на собачьей упряжке?

Тима чуть не подавился мороженым марки Пломбир, крупный кусок которого он как раз откусил. Он был не в курсе собачьих интриг, так как после оленьей гонки уходил немножко погреться в большую палатку с буфетом. Рот его был забит лакомством и он только кивнул согласно.

— Только я тебя привяжу к саням. Ну, чтобы не вывалился на повороте.
— Братан, — доверительным шёпотом обратился дядя Боря к папе. — Ты мне подпиши бумажку. Судья требует согласие одного из родителей, раз погонщик упряжки несовершеннолетний. Тут всё отпечатано на машинке.

Взрослые отошли в судейскую палатку. Тима беспечно поедал мороженое, стоя на месте. Кода он был с отцом или с мамой — он был послушным ребёнком.

«И Ленин такой молодой…» — раздавалось из громкоговорителей.

Взрослые быстро вернулись.

— Идём к упряжке. — торопился дядя Боря. — Нужно познакомится с вожаком.
— С вожаком? Это с собакой надо знакомиться? — изумился папа — Для чего?
— Сейчас узнаешь — для чего! — спесиво буркнул собаковод.

Тима с отцом и дядей Борей отошли к собачьей упряжке.
Коренным был крупный кобель, чёрный с проседью и с чёрными внимательными глазами. Дядя Боря взял за руку Тиму и остановился, к чему- то прислушиваясь.

— Так не годится. — озаботился владелец упряжки. — Ты его боишься и он это слышит. Нужно забыть страх.
— Я? — удивился Тима. Он ничего такого не замечал. Никакого страха. Собака и собака. Большая.

Но дядя Боря посадил Тиму на шею и подойдя к вожаку, опустился на одно колено.
— Теперь ты выше ростом — чётко выговорил дядя Боря — Погладь собаку.

Тима погладил пса по голове между ушами. Действительно. Высота подействовала успокаивающе и небольшая неловкость от знакомства с вожаком исчезла совсем.

— Скажи ему на ухо, — только тихо скажи — что-то от себя ласковое и приятное.
Тима наклонился ближе и сказал шёпотом в мохнатое, точно медвежье, ухо. — Ты хороший, хороший. Ты прокатишь меня?
— Как его звать? — спохватился Тима.
— Мотор.
— Мотор хороший, добрый. Мы будем дружить. — зашептал Тима в мех.

Пёс, пряча глаза, лизнул мальчика в нос и ударил передней лапой снег.

— Отлично! — обрадовался дядя Боря. — Вы будете первыми! Эта упряжка сработалась на славу. Мчаться будет, как молния.

И он усадил Тиму в низкие сани, утянул широкий страховочный строп, а затем повёл упряжку на гонку. Каждые пять секунд со старта уходила упряжка. Бежать надо было до разворота с вехой и обратно.
— Тебе ничего делать не нужно, только за поворотным столбом крикнешь «КРУГОМ!». Сиди спокойно. Собаки всё знают. Главное сиди спокойно, а то в упряжке решат, что что-то не так и станут оглядываться.

По команде — Марш! — Дядя Боря подтолкнул упряжку и собаки заработали лапами так споро, как никогда не бегали с весом хозяина.

Они мчались настолько быстро, что у Тимы захватило дух и ему стало сложно дышать. Когда упряжка подлетела к столбу поворота и пора было крикнуть — мальчик внезапно забыл, что он должен крикнуть, какое слово.

И он крикнул первое пришедшее на ум — Мотор!

Собаки в упряжке заворочали головами и сани встали. Оглянувшись, вожак увидел растерянное лицо мальчика, щелкнул зубами и упряжка пошла заворачивать по слишком большой дуге, взрывая снег. А все другие упряжки поворачивали по утрамбованной трассе! Тима вжался в сиденье и старался не дышать. Что он натворил…

Но собаки, действительно, знали своё дело. Скоро все, кроме одной упряжки, были позади. Лидер гонки лихо разрезал воздух, а за ним мчалась упряжка с Тимой. Ближе к финишу Мотор коротко взлаял и собаки, казалось, взвились в воздух. Они неслись в снежной пыли, всё увеличивая скорость. Вот уже Тима оказался вровень с вожаком соперничающей упряжки. Мотор шёл легко и ровно по укатанному снегу, глядя вперёд и увлекая своей мощью всех собак на ударную работу. Но тут от соседней упряжки донёсся щелчок длинного бича и та упряжка наддала. Вожак был в метре справа от Тимы.

Внезапно Тима вспомнил, что собаки вечные враги волков и совсем автоматически, без малейшего раздумья или намерения представил мысленно волка, хрипящего от злости и рвущего снег лапами… Огромный пёс на секунду перевёл глаза на Тиму и произнеся — ВВВВВааааа — шарахнулся, сбился с ритма и галопом повёл свою упряжку в сторону. Солидарно подвывая, его собаки охотно последовали за ним, поджимая хвосты. Погонщик, доставая свору длиннющим бичом, заставил всё же упряжку вернуться на гонку и снова набирать темп.

Шерсть на загривках собак у обеих упряжек поднялась. Мотор нёсся, как чёрная буря. Его подгоняло непонятное, вдруг возникшее позади. Соперники отстали слишком далеко и не могли уже рассчитывать на реванш. Упряжка Тимы пересекла линию финиша первой.

— Я же знал! Я знал, что Мотор не подведёт! — в радости дядя Боря не стал расспрашивать о заминке у поворота. Хотя в самый горячий момент гонки вошёл в такой азарт, что сильно ударил папу Тимы в плечо.

Когда из динамиков объявили победителя, Тиму подняли на руки и стали качать. Правда, продолжалось это недолго. После подбрасывания кружилась голова и Тима потихоньку направился к масленичному столбу. Холодновато ещё, но «Спидола» наверху столба стоит возможной простуды.

И его приятель Мурзик в числе первых снимает обувь, куртку и лезет наверх. Долго лезет. Останавливается передохнуть, а снизу решают-можно отдыхать или это против правил? Пока организаторы спорили, Мурзик отдохнул и полез дальше. Он достал приёмник и скинул его вниз в покрывало, растянутое помощниками. Когда Мурзик устало спускался на землю, под рубаху ему въехала здоровенная щепка и он застрял на столбе, наколотый, как жук в коллекции. Пришлось искать лестницу, да поживее и снимать мальчишку со столба. Хорошо, что живот не был пропорот насквозь… щепка была здоровенная и могла бы достать до сердца… Спидола была честно заслужена. Да ещё с приключением…

После праздника Тима мыл обувь и удивлялся. Протектор отцовского ботинка был фантазийного рисунка с совершенно излишней глубиной узора. Мелкие камешки с карьера совсем невозможно было достать из щелей и ямок. Он спросил маму. Мама не смогла ответить. Он спросил папу. Не сказал ничего внятного и папа. Только сосед дядя Серёжа смог внести ясность. Подошву в форме отливают на фабрике. Форму делает модельщик. Чем сложнее и вычурнее рисунок, тем специалист больше зарабатывает. Один шкурник отравляет жизнь сотням тысяч людей.

— Как же повсюду пишут «Вперёд, к победе коммунизма!»? — удивился Тима. — А тут за деньги, которые скоро отменят насовсем, ухудшают жизнь большинству?
Дядя Серёжа только вздохнул — Мал ты ещё… — И добавил. — Так бывает. Одному всегда необыкновенно хорошо, если другим плохо.