Ничего особенного. Город кажется дышит.
За дворцами река нарядилась девицей.
Никогда на юг виден Кашин, в степях - Камышин.
Куртка пахнет свободой, последняя - рукавицей.
Хлопают ставни в малиновом свете окон.
Всюду даль: в пороке в геройстве в просто.
Парапет омывает еврейки увитый локон.
Разгуляй перспективы при обратном роста
чистых парадных без испарений гнили.
Засадить бы кедром ливанским кости.
Его все как будто бы даже любили,
но по пальцам кто заходил не в гости.
Что-то с небом. Дотронуться слишком можно.
Цвет фасадов из порно сковал монету.
Развязались руки и влили себе подкожно
пробку пластиковой бутылки подавай им теперь карету.
Всё тут мягко устало цепляться в целом.
Шпили делают больно церковным волнистым грудям.
В проходных дворах раздолье котам и беглым.
Время суток срок добавляет судьям.
Утром боль, вечерами хрустенье ляжек.
Здравствуй доза вранья, иному - пирацетама.
Дождь останавливается на запустелом пляже.
Ветер уносит баннер с лучевой панорамой.
Роскошь и нищета. И больничный выход
на Большой проспект без ножа и пули.
Но даже тогда здесь не принято тыкать,
когда бьют прямым по улыбке с дури.
Ангелы? Их в разлинованном мраке
больше чем крыс по каналам хвостами скачет.
Ангелы держат чертей в превеликом страхе,
потому-то в колодцах гуляют так вольно плачи,
да стоят журавли не в свинцовых так в цинковых водах
отмеряя волну чугунным диезом колена.
Городу будет триста через два года.
И его не снесёт он останется белым.