ВЖ - вторая жизнь поэзии
"...Тот поэт, про которого я сейчас пишу — Лев Друскин, — учился писать стихи в Аничковом дворце на Невском проспекте. Он — один из любимых учеников Самуила Яковлевича Маршака. На гончарном круге Маршака родилось много поэтов с разными судьбами. Лев Друскин — человек от рождения несчастливый. Он не мог ходить по улице, не мог гулять. Мир его, я не скажу — ограничен, мир жизни его — строго выбран..."
В. Шкловский
Лев Друскин (1921-1990) родился в семье аптекарей, вследствие перенесенного в детстве полиомиелита был прикован к постели и инвалидной коляске. В детстве посещал «Литературный кружок» при Ленинградском Дворце Пионеров под руководством Самуила Яковлевича Маршака. Но из-за осложнения болезни занятия в ВУЗе ему пришлось прервать после первого курса.
Во время войны поэт был эвакуирован в Ташкент, где переводил на русский язык поэзию народов СССР...
В 1980 году, после многолетней слежки, в квартире Друскина был произведён обыск. 10 июля 1980 года у него изъяли дневники, содержание которых стало причиной исключения из СП СССР.
После этого он вынужден был эмигрировать (12 декабря 1980).
В мае 1989 года Ленинградское отделение СП признало его исключение «аморальным»...
ЧЕТВЕРКА ОТВАЖНЫХ
(стихотворение поэта, опубликованное в сборнике
"Стихи детей" Детгиза ЦК ВЛКСМ
в 1939 году, которого нет в интернете ).
Если ночь настает и ломается лед,
Через трещины хлещет вода, -
Все равно наш великий советский народ
Не отступит в бою никогда.
Пусть тяжелый мороз прошибает до слез
И ветрам свою злобу не скрыть, -
Не боятся герои борьбы и угроз
И умеют науке служить.
Ночь темна и страшна, и туман как стена,
В нем любой затеряется след,
Но героев и помнит и любит страна,
Выбирает в Верховный Совет.
Грозный ветер не стих. Это полюс старик
За обиду великую мстит,
Но четверка отважных, четверка своих
Все равно, все равно победит!
1938
* * *
РЕВНОСТЬ
Разлюбила? Не разлюбила?
Как в глаза этим ветром било!
Там, в раю, у самого моря,
На краю у самого горя.
Изменила? Не изменила?
И меня в тот капкан заманило!
Чет и нечет, и вновь: чет и нечет.
Рвет и мечет любовь, рвет и мечет.
Рядом дышит моя потеря,
Я смотрю на нее со слезами,
И выходит из-за портьеры
Мавр с налитыми кровью глазами.
Он над спящею серый-серый
Он уходит опять за портьеру.
Почему ты так ровно дышишь?
Почему ты меня не слышишь?
* * *
Я пошлой роскошью дышу...
Я пошлой роскошью дышу.
Четвертый день вокруг -- нирвана.
Меня качают, как пашу,
Пружины нового дивана.
Вся комната отражена
В себе самой, в столе, в кровати.
Как одуванчик, в белом платье
Бесплотно плавает жена.
Но книжный шкаф (а цвет, а лак-то!)
Хранит значение свое,
И он смущение мое
Уравновешивает как-то.
Средь этой чинной скукотищи
Стоит он дерзким чудаком,
В нем слышен хор веселых нищих
И тянет пивом и дымком.
И Дон-Кихот под вопли эти
Спешит, спасая от беды.
Большие, пыльные следы
Он оставляет на паркете.
Жует обивку Россинант:
«А что? Овса не предлагают!»
И серый в яблоках сервант
Ему по-дружески мигает.
И никакого блеска нет --
Лишь пыль дорог да ветер милый.
Здесь мой рабочий кабинет.
Здесь все, как прежде, все, как было.
1966
* * *
Судите и да будете судимы!
Пути Господни неисповедимы.
Но если Бог послал тебе правеж
И смертная наглажена рубаха,
Не надо душу растлевать от страха,
А лучше сразу кинуться под нож.
Я не борец – прости меня, о Боже!
Я не герой – вы не герои тоже.
Я не искал судьбы с таким концом,
Чужая мука больше мне не впору...
Опять звучат шаги по коридору,
Но лучше рот залить себе свинцом.
И я несу свой крест по Иудее,
И ни о чем на свете не жалею,
И пот слепит, и горло жажда ест,
И жгут мне спину оводы и плети...
Но мученики двух тысячелетий
Плечами подпирают этот крест.