Из поэмы Молчание Камчатки
Решает царь. Горит свеча.
Пред государем рапорт краткий.
Стекает аксельбант с плеча
На донесение с Камчатки.
Ждёт нападения она.
Хотят британцы новой схватки.
— Рискнуть бы можно, но цена…
Здесь нужно действовать с оглядкой.
И малый бой ведёт к войне,
Английские узлы морские
Сумеет развязать Россия,
Потом… не выдержать казне.
Крейсирует на Тихом уж не год
Британских кораблей орава.
Перелетит орёл двуглавый,
Уйдет с Камчатки русский флот.
Без жертв останется общественный алтарь,
Ведь на Востоке важен каждый русский…
Подумав, что мундир пошили узкий,
В покои удалился государь.
Сквозь долгую Сибирь указ
Везёт безусый уроженец Вятки:
«Сражения не будет в этот раз.
Должны уйти военные с Камчатки».
***
Своей рукой разрушить батареи…
Завойко спал с лица и почернел.
Здесь каждый камень славою овеян
И памятью недавних ратных дел.
Ломать — не строить. Главная забота —
Как обеспечить правильный отход.
Эскадра вражья топчется в воротах.
Апрель, но холод, и не тает лёд.
Замёрзла бухта, гладкая, как скатерть.
Но прорубает льдины русский взвод
И топорами делает фарватер,
С водой морскою смешивая пот.
Пролив Татарский не учтён французом, —
Там есть в Амуре для судов канал.
В него Завойко — русский адмирал
Уводит флот проливом Лаперуза.
Исчезли корабли, лишь снег да горы.
Топорщится английский флаг.
Враг в изумлении глядит на город.
В бессильной злобе занесён кулак.
Дома пусты, военных не осталось.
И непонятно, с кем идёт война?
Враг в ярости терзает Петропавловск,
Чужая речь на улицах слышна.
Кругом грабёж. Французы в авангарде,
Но Генри Брюс перчаток не марал —
Ему равно, — судьба стоит на карте.
Переживает старый адмирал.
Глядит на горы обречённым взором,
Как сыплет серый пепел злой вулкан.
И несмываемо пятно позора.
И безразличен хмурый океан.
Другим покорная земля ему — чужая,
Но в ней — убитый страхом Дэвид Прайс*
Нашёл приют. Страна родная
Не приняла,— не выполнил приказ.
И сердце бьётся в рёбра жёсткой птицей.
Брюс будет также брошен на редут
Чужих желаний и пустых амбиций,
Под спуд людского мненья и под суд.
Спит равнодушный Лондон. Дождик сеет.
Никто не пожалеет старика.
О трудностях камчатской Одиссеи
Не слышны откровенья моряка.
О том, как педантично и упорно
Он корабли пропавшие искал,
Как мыс Лопатка новым мысом Горна
За ураганы и шторма назвал.
Что караван почти что обескровлен…
Но покривился нервно тонкий рот:
Не выполнено главное условье —
Остался на Востоке русский флот.
***
Забытая старуха у воды.
У домика пустые грядки,
На кладбище, в цветенье лебеды,
Упавшие от времени оградки.
И вороньё, гасающее ввысь.
Неяркие лучи заката.
Когда-то к мёртвым приходила жизнь
И поминала их когда-то.
Несла усопшим яркие цветы,
Истории листала главы.
Чернеют над могилами кресты –
Здесь похоронена Камчатки слава.
Почившие герои здесь лежат,
Лишь облачко всплакнёт украдкой.
Не вспоминает Родина солдат,
России не нужна Камчатка.
Другая цель и новый интерес:
Любуется Нева Амуром.
И над Хабаровском восходит благовест.
Камчатка – в отдаленье хмуром,
Когда-то славная, но нищая теперь,
Голодная, в глухом отчаянье,
В неверии стучит в родную дверь,
Но отвечает ей молчанье.
***
Под сенью православного креста
Неубранная церковь, детский гробик.
Невозмутимы тишина и пустота.
И – в бухте – одинокий пароходик!
Бьёт в сердце колокольный стон,
Ведь не было судов почти полгода.
Всё население явилось на поклон –
Встречает шхуну русским крестным ходом.
Торговый флаг на корабле,
И капитан – горластый и усатый.
Американец, явно шельмоватый.
Хозяин на чужой земле.
И мистер для коряка лучший друг.
Он нужды камчадала «понимает».
Всё бегает и носится вокруг,
На спирт и порох соболей меняет.
Абориген в душевной простоте
И благодушии своём не замечает,
Что всё отдал в торговой суете,
И род его редеет и нищает.
А мистер Джон гоняет жирных мух.
Ему – меха, туземцу – чай и гвозди.
…Витает над Камчаткой хлебный дух,
Голодные ласкает ноздри.
***
У матери нет молока.
Ребёнок третий день, как не кричит.
Не ищет грудь его рука,
Кухлянки старой мех не теребит.
И нет еды: маняла да кедрач.
Кормилец сгинул, умерли соседи.
Над тундрой ветра погребальный плач.
Друг друга жрут от голода медведи.
И рыбы не испросишь у реки –
Дух вод не принимает подношенья.
Зверь не идет на петли и силки –
Всё погубило наводненье.
Ребёнок угасает и молчит.
И нет креста на материнском теле.
Пустой глазницей сквозь века глядит
У юрты на колу олений череп.
***
Над белою землёй склонился вечер.
И молодой монах в сей час один.
Он в прошлом – отрок и любимый сын,
Но Господом был путь его отмечен.
За дымными морями, за горами
Бог указал ему святое место,
Укрытое кристальными снегами.
Отцом Камчатки стал священник Нестор.
Беснуется над местом этим ветер,
Земля непокорённая гудит.
Библейская звезда с Востока светит,
И над Камчаткой свет её стоит.
***
Великая железная дорога.
Европа – Азия. И гордый паровоз
От Волги к бухте Золотого Рога
За десять суток Нестора привёз.
Иеромонах неопытен и молод,
Душою с Богом, с Книгою в руке.
Владивосток его встречает, сытый город,
И от Камчатки он невдалеке.
А над Приморьем солнце в небе синем.
Торговый люд на площади шумит.
Камчатка – вечный пасынок России
В плену морей младенчески молчит.
***
Простуженный осипший пароходик,
Единственный, в Камчатку держит путь.
По палубам волна привычно бродит,
От качки не уйти и не уснуть.
Семь дней морей, и – высадка на берег,
И путь до Гижиги под ветер штормовой.
По суше вёрсточки собачьи лапы мерят,
По речке тянут лодку за собой.
Сельцо глухое Нестора встречает.
Болота, тундра, лошадь без седла.
И церковь к состраданию взывает.
Молчание хранят колокола.
***
Камчатский Север забываешь трудно:
Вдоль моря уходящую косу,
Морозом подкрахмаленную тундру,
И озерка застывшую слезу,
И серые заветренные юрты,
Над ними красноватый дым,
Холодное насупленное утро,
Кипящий ключ и серный пар над ним.
Посёлок Гижига – затерянное место –
Корякское жилище, русский дом.
Всё это вспоминает Нестор ,
В ночной тиши склонившись над листком.
***
Мороз лютует, сыплет снежный прах.
Скрывает от людей земную карту.
Церквушку лёгкую иеромонах
Везёт в глухое стойбище на нартах.
Упрямый снег под полозом скрипит.
Наст, как алмаз. Легко идёт упряжка.
На нарте батюшка лежит, каюр сидит,
Поёт о чём-то и вздыхает тяжко:
«Не заготовил юколы коряк,
И рыбы недоход, и наводненье…»
Подбадривает проводник собак
И поворачивает к ближнему селенью.
Гортанный окрик застывает на губах.
У юрты ветхой сходятся дороги.
Привёз лекарства и еду монах.
Его встречает мальчик колченогий.
Корякский мальчик, гнойные глаза,
В нарывах тельце, руки в мокрых корках.
И взгляд зверька… но катится слеза.
Мать у костра, и, рядом, – рыбы горка.
Корячка чистит рыбу. Кровь, кишки
Подхватывают вёрткие собаки.
Жирник чадит. Виднеются мешки.
И полог выделяется во мраке.
Глядит священник через дым густой
На то, как мать помочь ребёнку хочет,
Как вытирает тряпкой меховой,
И чистит раны ножиком рабочим.
Немилосердная бредёт по тундре ночь,
И сотрясает юрту скользкий ветер.
Обязан Нестор мальчику помочь,
И осветить лампадой стены эти.
Он смело на руки паршивого берёт,
Сноровно омывает грязь,
Святой воды испить ему даёт,
Кладёт на раны цинковую мазь.
И сходит на монаха Святый Дух.
Случилось чудо, стал здоров ребёнок.
Перегоняет табуны пастух.
И бегает по снегу оленёнок.
***
Бескрайняя продрогшая пустыня.
Кустарники и редкие леса.
На голубике мелкой сыпью – иней
И запах зверя на промокших торбасах.
Осенний кижуч серебрится в речке.
Невдалеке корякское село.
Простая церковь, низкое крылечко.
Ступени ранним снегом омело.
Круг солнца опускается за гору,
Степенно угасает неба свод.
К церквушке батюшка спешит,
И служба скоро.
Толпится в тесной комнате народ.
Иконы проступают в полумраке.
Владыки умиляется душа.
В одеждах меховых стоят коряки –
На образ молятся усердно, не спеша.
Хор зазвучал. Вечерня безупречна.
Святой отец поёт… Вдруг – чуждый звук –
Неловок сторож, – падает подсвечник…
?! На лицах верущих смятенье и испуг.
Мгновенье тишины, лишь дышит печка.
Бежит и прыгает по полу свечка.
И – тонкий вскрик, и, разом, – общий ор.
Коряки падают, в резных дверях затор –
То покидают русские приют.
Коряки вслед хохочут и поют,
И катятся, как брошенный предмет…
Уходит Нестор… Объясненья нет.
Вновь утро поднимает белый флаг.
У дома гость – береговой коряк –
Принёс в подарок батюшке уздечку.
Он рассказал отцу про имяречку .
Что это необычная болезнь –
Душевная…
Болеют только здесь.
Она плохая, мучает Камчатку,
Поэтому худой он, а негладкий.
***
Уходит гость, и озабочен Нестор,
Но прерывает думы мягкий стук.
Явился доктор об руку с невестой
И познакомиться, и провести досуг.
Мерцает обручальное колечко.
И, вдохновлён сияньем женских глаз,
Врач рассуждает о болезни имяречке.
Священник молча слушает рассказ:
«Психическое нервное расстройство,
Доселе не описано никем.
Любой испуг рождает беспокойство
И возмущенье симпатических систем.
Больной впадает в буйство, невменяем,
Жестикулирует, не спит.
Движения предметов повторяет.
Как одержимый мечется, кричит.
Болеют ительмены и коряки,
И только коренной народ.
Смертельными порой бывают драки,
Уносит жизни имяречка каждый год.
Вчера несчастных напугал подсвечник.
Болезнь восстала, как нечистый дух,
И покатился свечкой имяречник,
Выкрикивая мысли вслух.
Уходит исступленье резко.
Рассудок остаётся невредим.
Больной жалеет о поступке дерзком,
Не понимая, что случилось с ним».
Метель за окнами буянит, не унять,
Но не торопятся мужчины.
Болезнь Камчатки и её причины
Врач и священник пробуют понять.
***
Снег холоден, безмолвен, безучастен.
В кухлянках белых юрты и дома.
Хозяйка Севера – жестокая зима.
И только Богу человек подвластен.
Застывшая, с небес глядит луна.
Среди сугробов спит людское племя.
И в ледяной песок уходит время.
И царствует над миром тишина.
Жизнь для коряка, словно длинный сон –
Что за горами ближними он видел?
Случайная болезнь сулит погибель,
Сугробы гасят редкий вскрик и стон.
Окован камчадальский дух,
Теряет речь, ни с кем не сообщаясь.
И замирает, вкруг себя вращаясь,
Как падает на землю снежный пух.
В прошедшее направлен древний взгляд, –
На дикие безлюдные равнины…
Являя непривычные картины,
На окрик памяти летят века назад.
Шалаш из веток. Первый человек
Ногою твёрдо наступил на камень,
Рукою и дыханьем создал пламень,
И слово незнакомое изрек.
Обшарив смелым взором сытный край:
Моря и тундру, гор высоких глыбы,
Леса зверья и реки рыбы,
Он понял, что увидел Рай.
…Но только ночью выпал жёсткий снег.
Ударил по траве железной плетью,
Шалаш разрушил, разметал жестокий ветер.
Тут призадумался замёрзший человек.
***
И люди к морю дальнему уходят –
Других искать от Севера угодий.
Костьми их устилается дорога.
Те, кто остался, ждут явленья Бога.
Дух в теле укрепляется надеждой.
И женщины шьют тёплые одежды.
Жилище накрывает камус рыжий.
Дождаться Бога – значит просто выжить.
От солнца луч, и на санях – пришелец –
Лукавый бес, пройдоха и умелец.
И за спиной его – миры и дали.
А может, это тот, кого так ждали?
Восходит месяц белый и рогатый.
Пришедший – толстый, значит, и богатый.
Он говорит, в бумаге что-то чертит…
Он явно Бог, он должен быть бессмертен.
Горстями раздает пришелец счастье,
Но от него – болезни и напасти,
И смотрят изумлённые коряки,
Что светлый Бог и жадный, и двоякий.
***
Камчатская тундра. Кочевников стан.
Камлает, кричит, бьет о бубен шаман.
И вкруг него тесно туземцы сидят.
На жертвенных кольях собачки висят.
Для идола злого зарезан олень,
Над ним Апапеля шатается тень.
Дух сквозь жреца произносит: «Убей!
И пришлых отправь в племя верхних людей».
Над чёрною ямой рябина дрожит.
Казак на дне ямы убитый лежит.
Над ямой его воскрешения ждут
Туземцы, и длинные песни поют.
Но правду сказал им великий шаман:
Не встал мельгитанин , не Бог он – обман.
Песнь камчадала уже не слышна,
Как мурка в жилища заходит война.
***
Непобедима снежная завеса.
Неисследима ледяная мгла.
Увязли в недрах белого замеса
Седая юрта, люди и скала.
Под пологом, накрыт шаманским бубном,
На земляном полу мертвец лежит.
Взывает ярый ветер к небу трубно.
Отец покойника молчит.
Сын усмирён. Застрелен белым.
Горит кострище под горой.
К сожжению готовит тело
Родня. Туземец костровой
Вблизи сидит, нарядный, важный,
По гордому лицу стекает пот.
Олений мех посверкивает влажно.
Корячка мертвецу кухлянку шьёт .
***
На крепкой нарте в чистом одеянье
Покойник в небеса проложит путь.
А белый – пусть гниёт в холодной яме,
И черви пусть ему огложут грудь.
Обида в сердце копится веками.
Пришелец – притеснитель и палач.
Над собственной землёй, над облаками
Восходит камчадальский плач:
«Нищая Камчатка, дикая зима.
Ломятся от пищи русских закрома.
Снежная кухлянка, крови алой нить.
Коренным пришельцев враз не победить.
Крохотный острожек у больших дорог.
У казаков всё же есть Великий Бог,
Но с него корякам ничего не взять.
И дела Господни трудно им понять.
Так кого туземец сотни лет прождал?
И в гробу сугробов для чего лежал?
Костяной иглою он века прошил,
Не собрал богатства, не набрался сил.
Не познал Христа он, и нищает дух.
И Благое Слово не насытит слух.
Тело ослабело, и душа больна.
Нищая Камчатка, дикая страна».
***
На жёстовском подносе царский чай.
В приёмной за столом иеромонах.
Кустарной скатерти на пол ложится край,
Мерцает люстра – в электрических свечах.
Камин в углу, в другом – дубовый ларь.
Поёт старинный дорогой паркет…
Камчатского монаха примет Царь.
Ждёт Нестора высокий кабинет.
…Навстречу поднимается монарх.
И рядом мальчик – цесаревич – с ним,
В костюмчике матросском
Отступает страх.
И улыбаются отец и сын.
***
Царица в зале, дочери-невесты.
Благословенен Государев дом.
Рассказывает о Камчатке Нестор,
Вручает с видами камчатскими альбом.
У Батюшки Царя, у государства
Испрашивает помощи монах
В создании Святого Братства –
Благоволит к священнику монарх.
Прозрело государя око.
Услышан камчадальский стон.
И вспоможение пойдёт к Владивостоку,
Специальный будет выделен вагон.
Призрел Камчатку царственный родитель
И озаботился о ней:
«Вам нужен был для Братства покровитель? –
Им будет сын – царевич Алексей!»
С высоких гор к морям стекают воды.
В защиту мальчика паршивого встаёт
Царя наследник – продолжатель рода.
За ручку слабую Господь его ведёт.