Из поэмы Молчание Камчатки
Вкруг аналоя свечи, как цветы.
В просторном зале, – в нише за колонной
Лик Богородицы глядит с иконы
В рассвете непорочной красоты.
Накинут царский плат поверх волос,
Продёрнут нитью золотой мафорий…
Жест Девы указует на Дитя.
Как на престоле –
Поверх другой руки – Христос.
Молящий слышит Материнский глас
Вот – Ваш Отец, вот – Истина, вот – Спас.
Кто сердцем слышит музыку небес,
Дыхание Божественных гармоний,
Кто разумом постиг слепящий блеск
И жёсткий ритм трагических симфоний,
Кому доступно видеть сквозь века
И понимать своё предназначенье,
Кто вспомнил код родного языка
В его высоком проявленье,
Кто входит в Слово как в священный храм,
С младенчества к нему дорогу ищет
И впитывает Бога по слогам,
И постепенно переходит к твёрдой пище,
Тот достигает Господа покрова,
Вбирает Дух и прорастает в Слово.
***
Усиленный конвой неспящих гор –
Камчатских ИТК примета.
Холодный гулкий клуб, без штор.
Звенящий голос приглашённого поэта.
Десятки коротко остриженных голов,
Оценивающих цепких взглядов.
Охрана и начальники отрядов
Оглядывают зал поверх рядов.
Минуты утекают за порог.
Звучат стихи о Боге, о Камчатке…
Как благодатный дождь, высокий слог
Смывает с лиц тюремный отпечаток.
И размывает меж людьми барьер…
На зоне каждый знает цену слова.
В конце на сцену, властный и суровый,
С вопросом вышел офицер.
Он произнес вопрос как назиданье.
Он им взмахнул, как старым партбилетом:
– Вы не считаете, что власть Советов
Спасла коряков и других от вымиранья?
Поэт, взглянув на зеков, промолчал,
Подумав о Камчатке с болью.
Уйти пытаясь от словесных кольев
Стал молча расходиться зал.
Понятен заключённому ответ,
Аборигенов в лагере немало.
И офицер ушел – смешался с залом,
Сам ставший узником за много лет.
…Всей кожей ощутив себя в тюрьме
И глядя в спину уходящему народу,
Гость с горечью подумал о письме
Коряка, что не хочет на свободу.
***
– Привет, Братишка! Я здоров
И, главное, не голодаю.
Здесь я нашёл занятие и кров.
Деревню нашу вспоминаю.
Во сне ко мне приходит мать –
И, мёртвая, меня жалеет.
Сестра в Таловке – пишет, что болеет,
Что из посёлка нужно уезжать….
Работы нет. Ветшает старый дом.
Бездомная родня всё прибывает.
Как снег весной, оленье стадо тает,
Но брат пристроился на время пастухом.
Мне передали – Хипу утонул.
А мы с ним вместе выпили немало.
На Севере плохая водка стала.
Вачуч до дома не дошел – в снегу уснул.
А здесь тепло, как будто не зима.
Хожу в кроссовках даже в непогоду.
…И кейфовать осталось меньше года.
Как дальше жить, не приложу ума.
Была бы воля, я б остался здесь,
Пусть лучше в лагере, чем у сестры на шее.
Впервые я постель свою имею
И каждый день могу спокойно есть.
Работаю в столярной мастерской.
И пусть немного платят – мне хватает.
На этом все. Письмо писать кончаю.
Бог даст – пересекусь с тобой»
***
…Приют для одиноких стариков
Вдали от шумных городских завес.
Вдоль дома – ряд нестриженых кустов.
Дорога от дверей сквозь лес
Ведёт на кладбище. С высокого окна
Видны забытые и новые могилы.
Неспелая размытая луна
В вечернем сумраке застыла.
Ворон на тополях окрестных слёт.
Спит на ступенях пёс осиротелый.
В сухом подвале дома престарелых
Готовый гроб жильца немого ждёт.
Забылся сном на время интернат.
Гремит пустой каталкою сестрица.
Поскрипывают половицы.
Пустые трубы старчески хрипят.
Иконка Богоматери в углу.
Две тумбочки, два табурета, две кровати.
Две жизни, две судьбы – в одной палате,
И лунная дорожка на полу.
На столике в пакете белый хлеб,
В стеклянном пузырьке таблетки.
Храпит русскоязычная соседка.
Сидит, как в юрте на полу, старуха Ктэп.
Колени подтянув к груди,
Корячка замерла, окаменела.
Душа устала жить в руинах тела,
Но в верхний мир отрезаны пути.
Не зная языка – она нема.
Что ей пора – никто не понимает.
На Севере, где сильная зима.
Огонь на небо мёртвых поднимает.
Как возвратиться на родной порог
И умереть в кухлянке белоснежной?
Лежит в Манилах вытертый мешок
С богатой погребальною одеждой.
От этих мыслей снова не уснуть.
Сухие губы склеило молчанье:
«На улицу бы, воздуха глотнуть».
Плывут, как лодочки, воспоминанья.
***
…Сверкает ярким бисером наряд.
В большой яранге празднично и тесно.
Всем интересно посмотреть обряд.
У входа на виду стоит невеста.
Блестят серёжки, с камешком кольцо.
Мех безрукавки обнимает плечи.
Сегодня в жизни Ктэп особый вечер.
Свежо и благостно смущённое лицо.
Чтоб стать прилюдно мужем и женой,
Им нужно соблюсти соблюсти обычай давний:
Жених обязан тронуть женственности тайну –
Коснуться тела Ктэп любой ценой.
– Хватай! – раздался властный крик Акея.
Жених, от предвкушения пьянея,
Схватил красавицу в звенящей тишине.
Мгновенье – и невеста в западне.
И сразу – крик и смех, пошла потеха.
На Ктэп одежда прочная из меха.
Стыдится девушка, сдаваться не желает.
Под парнем извивается, кусает.
Тайнав в азарте словно бы ослеп –
Всей силой надавил на Ктэп.
Невеста пискнула. Жених сдержал смешок,
Рукой, скользнув под женский ремешок.
Затихла девушка. Бунтует в тундре стужа.
Летит над миром мудрый ворон чёрный.
Поднялась Ктэп с оленьих шкур покорно.
И встала за спиною мужа.
***
Узоры памяти, как иней на стекле .
Старуха вспоминает свежий полог –
И встречу тел в просторном кукуле,
И наслажденье, происшедшее как всполох.
В ночи морозной юная звезда
Мерцает рядом с тучею седою.
В яранге праздник: вкусная еда
И две бутылки с огненной водою.
На Западе, за перевалом – гром.
Коряки трубный глас с небес не слышат,
Отгородившись ледяным щитом,
Они пока живут – живут, как дышат.
***
Ночь прожита. Морозный ясный день
Вулкан окрасил золотом. Светает.
Ктэп на полу, над ней соседки тень:
«Поплачь, – по-русски шепчет, – полегчает».
С иконы просиял Марии лик,
Почудилась слеза в скорбящем зраке.
Для русских слёзы – как второй язык.
Боятся слёз спокон веков коряки.
Не говорят про беды вслух.
Не причитают в горе северянки.
В ярангах не услышать перебранки –
Нельзя терять лицо – накажет дух.
На тропах судеб выставлен капкан.
Горячим словом можно мир нарушить.
И злобный дух тотчас проникнет в душу.
Изгнать сумеет лишь большой шаман.
Коряк обычно скупо говорит.
Большую силу забирает слово.
Молчанье держит жизнь в краю суровом.
Корячка даже в родах не кричит.
***
Всплывает в памяти далёкий чёрный вечер,
Принёсший весть о гибели отца.
Беда согнула мамушкины плечи,
Прогнав улыбку навсегда с лица.
Беременная Ктэп всю ночь сидела
У маленького жирника.
Без слёз на язычок огня глядела.
Упал скребок на мокрые меха.
Деянья духов осудить никто не смеет.
И вскоре маленький появится на свет.
Отец – вернётся в тундру в сыне Ктэп.
И древний пышный род не оскудеет.
Сын будет тропами заветными ходить
И пастухов продолжит поколенье.
Пусть не своих, чужих пасти оленей,
Но, как родных, он будет их любить.
Не знала Ктэп – предчувствовал Акей –
Грядущее уклад веков разрушит,
Лишит коряков собственных детей,
Обрежет внукам память, вынет душу.
Никто детдомовской не избежит тюрьмы.
Свидание с родными – только летом.
Жизнь без корней перевернёт умы.
Рассеет безотцовщину по свету.
***
…Прибрежных зарослей сплошная полоса –
Особенна в тропическом узорье.
По грудь в воде стоящие леса –
Деревья мангры, выросшие в море.
Приливною терзаемы волной,
Отливом обираемы бездушно,
Стоят они между водой и сушей
Непроходимою зелёною стеной.
Презрев лесное братство и закон,
На слой земли почти не опираясь,
Не вверх, а вширь растут леса, сплетаясь,
Расчёсывая кроны гребнем волн.
Глядят зелёными глазами из воды.
В листве не слышно птиц многоголосья.
Живых проростков отпускают вплавь плоды.
Волна их омывает и уносит.
Когда спадёт высокая вода
Покажутся дыхательные корни.
Змеистая белёсая гряда
Стремится к солнцу из гниющей сольни.
Прилива нарастает гул.
Снимает солнце с головы корону.
Во тьме чуть слышно ветерок вздохнул,
Качнул стволов нестройные колонны.
***
О новом счастье радио поет.
Приезжие осваивают Север.
Усеяли времянки дикий берег.
Летит к ярангам тучей вертолет.
В дощатых домиках стеклянный жидкий свет.
И нет покоя в заповедном мире.
Ползёт по тундре гусеничный след,
И с каждым годом колея все шире.
Смертельным холодом на корни дышит грунт.
На ветках крохотных берёз туман, как вата.
Чрез много лет затянется заплатой
На теле тундры срезанный лоскут.
***
Времён обломок, в океан упав,
Воды небесной вызвал возмущенье.
С утра ушел из стойбища Тайнав,
Чтоб отогнать в совхоз оленей.
Ктэп в родах в тёплом пологе. Одна.
Никто корячке в главный час не помогает.
Дурной собакой вьюга завывает.
Яранги выгибается стена.
Ребёнок огласил коряков дом.
Вкруг мальчика заахали старухи.
Измученная мать забылась сном.
Над детским кукулем склонились духи:
— Ребёнок как ребёнок — но… другой.
И зря набухли молоком корячки груди.
ВанькУ взрастят и развратят чужие люди,
Но и средь них он будет, как чужой.
И станет жить, забыв отца и мать.
Из ржавых бочек к небу башню строить,
Но башня рухнет, придавив изгоев.
И некому их будет поминать.
За пологом весёлая гульба.
Замёрзший ветер пролезает в щели.
ВанькУ предсказана сиротская судьба.
Проснулась мать, и духи улетели.