Я помню то случайное воскресенье. Липы почти сбросили свои листья, и их стволы постепенно покрывались белой пылью. Да, это был первый снег. Столь слабый, ветхий, однако, упорно предвещавший наступление зимы. Мы шли по парку. Кажется, мы размышляли о чем-то крайне важном для нас, а именно об искусстве. Тогда ты мне впервые рассказала, что поистине ловишь удовольствие от рисования в вагонах метро пассажиров - в твоем синем блокноте с голубой лентой - закладкой по дороге в институт создавались все новые образы совершенно разных людей, что испытывали отнюдь не одинаковые эмоции от чтения книг, которые были у них в руках (больше всего я почему-то запомнил портрет некой девушки, лет шестнадцати на вид, одетую в бежевую зимнюю куртку и весьма сосредоточенно читающую «Vita Nostra»), от музыки, либо же просто от повседневных проблем и мыслей. Я рассказал немного о своих недавних рассказах, о которых я раньше по каким-то причинам нигде не афишировал. Надо сказать, я всегда был достаточно далек от прозы. Все мои начинания ограничились сказками, которые я писал в детстве, и были довольно скоро закончены. Почему я внезапно вернулся спустя долгое время к незарифмованному писательству, я так и не смог себе объяснить. После разговора о творчестве мы внезапно переключились на английскую классику, на ее сюжеты о «недооцененности добра» и «подлости зла», о неверности первичных суждений, и о той романтике, которая почему-то так скоро сошла на нет. О чем мы говорили потом, я, к сожалению, не запомнил. Видно, темы были менее значительные и мало запоминающие.
Что будет после? Вечером я поставлю тебе что-то из нового (кажется, из Chris Hillman). Ты допьешь свой травяной чай. И мы словно зазвучим одной музыкой. В этих зеленых стенах, под клавиши рояля, стоящего под картиной Клода Моне размером в 30х40, вставленную в темно-вишневую рамку. В этой смеси случайной партии "восьмых" ударных и акустической черной гитары, отдавшейся четырем аккордам. В этих осенних сумерках, которые постепенно оседают в комнате, делая предметы все менее отчетливыми. В этом городе. В городе ноябрьских холодов. Перемены событий. Вечной спешки... И где-то на Кольцевой, несмотря на выходной, люди не вмещаются в тесные равнодушные вагоны, протискиваются сквозь нервную толпу и кто-то кого-то не может предупредить о своем опоздании на встречу, так как не ловит сеть. И снова раздумья. Циферблаты. Суета. Автоответчики. Сотни повседневных звуков, соединяющихся между собой в нечто единое... Но, кажется, и сейчас все внезапно замирает, растворяясь в внезапном спокойствии и всемирной гармонии. Мир будто бы к чему-то прислушивается, чему-то внемлет... И тут в моей памяти сама собой возникнет строчка из песни «Сияние» Елены Войнаровской, одной из основательниц группы Fleur: «Целый мир на мгновение перестанет вращаться»... И действительно: отыграв очередную песню, проигрыватель сменяется молчанием, и лишь где-то в комнате, через стену, продолжают идти часы, не сменяя свой тихий, но мерный темп. Мы вдруг уловили в этой тишине нечто значительное, нам обоим не хотелось нарушать ее. Выходит, что мы тоже вникаем во что-то, слушая то, что нельзя услышать...
Мир на время остановился. Однако остановился именно здесь. Именно в этой квартире. Именно среди нас. Вот в арке перехода мелькнула фигура в пальто и скрылась в подъезде соседнего дома. Еще минута, и загорится в неприметном окне свет на девятом этаже. Вечерний трамвай тронулся с места, небрежно сверкнув искрами. Полупустая электричка, покинув шумный город, через мгновения попадает в сеть задумчивых вековых сосен и елей. Через какую-то долю часа она уже доберется до места назначения - неспешного подмосковного городка, погрязшего в другой, несколько размеренной жизни. И снова двери. Движения. Люди, все также встречающие кого-то, провожающие кого-то, тонущие в объятиях... Значит, все одинаково, в то же время все относительно. Мы испытываем эмоции, но испытываем их всегда по-разному. Мы видим мир. Но видим его таким, каким он является в нашем представлении. Мы произносим слова, слушаем песни. И видим в этом свой индивидуальный смысл.