В атласе автомобильных дорог России рядом с названием Бологое я обнаружила значок «турбаза». Бологое – слово-то, какое благозвучное, округлое, как яблоко. Мы вынырнули из плотного, чадящего потока трассы Петербург-Москва и свернули в сторону. День догорал, и нам надо было найти место для ночлега. Вскоре наши непростые поиски увенчались успехом. Машина остановилась на территории турбазы, пустующей, но готовой принять заплутавших путников. Несколько крепких рубленых корпусов прятались в лесу на берегу озера.
Доброжелательная женщина оформила нас, выдала ключи, обогреватель, электрический чайник и вторые одеяла. Тепло, уютно, тихо. Уставшие с дороги, разомлевшие от горячего чая, мы быстро заснули. Но ночь, просочившись в щели холодным туманом, вызвала у дочки приступ астмы, и разбудила меня ни свет, ни заря. Включив детям обогреватель и похлопотав возле Насти, я поняла, что больше не усну, и решила прогуляться.
И вот я стою в пятнышке солнечного света на небольшой дощатой пристани. Утро только начинается. Я замерзла и стараюсь согреться, повернувшись на восток и подставляя лицо первым, но уже теплым лучам. А к спине зябким туманом прислоняется ночь. И я, как лист мать-и-мачехи: с одной стороны – теплая, с другой – холодная.
Солнце просыпается и будит еще дремлющее озеро. Через верхушки деревьев оно протягивает к воде свои светоносные руки и осторожно пытается приподнять таящее покрывало тумана. «Просыпайся, соня», - шепчет оно и робко заглядывает в темную, неподвижную, зеркальную гладь. Так заглядывают в любимые глаза, чтобы увидеть в них свое отражение. Тени от елей скользят по воде, как тени от ресниц. Таинственные ночные грезы тонут и скрываются в неведомой глубине, а поверхность загорается таким ярким отраженным светом, что можно ослепнуть. Ночь растаяла. В прибрежных кустах завозились маленькие пташки.
Я прикрываю глаза и сквозь опущенные ресницы вижу лодочку с рыбаком. Тепло прокатывается по телу волной от макушки до пяток. Блаженство! Я согрелась. Пора к своим, но я медлю, завороженная, явленной мне, картиной гармонии этого мира. Тропинка, петляя, поднимается от берега к корпусам. Ощущение общего размеренного, неспешного ритма делает мягкими мои шаги в такт спокойным ударам сердца. Туман осыпался росой, и идти приходится с опаской. Листья на кустах и деревьях, трава под ногами, цветочные чашечки – все они озорно поигрывают живыми, как ртутные шарики, каплями. Одно неосторожное движение, и вся эта сверкающая россыпь готова обрушиться на тебя бодрящим душем.
А вот и наша машина. Тяжелые капли росы сбегают с нее тонкими, неровными струйками, как капли пота с уставшего лица, смывая и размазывая дорожную пыль. Я собираю ладошкой и стряхиваю воду с крыши и капота. Надо бы будить мужа, детей, собираться и ехать дальше. Они и так уже многое проспали.
Но вся моя честная компания, вмиг оценив то, что открылось их изумленному взору при свете дня, в знак всеобщего восхищения вознесла, ликующего от восторга, сына Сашку на огромный, почти гладкий валун, как памятник, и, наконец, заметив, отъезжающих от соседнего корпуса, рыбаков, заныла в один голос: «Давай останемся еще на денек. Рыбку половим!» Ну, уж нет, ребята! Настин приступ меня напугал, и ни веселые солнечные зайчики, скачущие повсюду, ни утренняя птичья разноголосица не смогли прогнать тревогу. Мы уезжаем.
И я еще не знаю, что спустя годы, закрыв глаза, снова и снова буду мысленно возвращаться в тот рассветный час на берег лесного озера, чтобы разглядеть сквозь редеющий туман скользящую по воде лодочку и воскресить в душе радостное ощущение полноты жизни и счастья.